Андрей Воронин - Личный досмотр
— Виноват, — глухо сказал он. — Я, пожалуй, пойду. Мне надо...
Багор небрежно, почти не глядя, ткнул придурка под челюсть кончиками вытянутых пальцев, и сержант молча упал лицом в пол. Углов вздрогнул и отвел глаза.
— Две видеокассеты, — начал перечислять он, — одна аудио, одна дискета, пачка фотокопий каких-то накладных.., ну и всякий хлам: белье, туалетные принадлежности, бритва...
Багор коротко вздохнул, получив прямое подтверждение своих умозаключений.
— Вы просматривали материалы? — устало спросил Багор.
— Нет, что вы, — быстро и очень непринужденно соврал Углов, до которого вдруг с полной очевидностью дошло, что от ответа на этот вопрос может зависеть его жизнь.
— Ладно, — сказал Багор после долгой паузы, в течение которой он внимательно разглядывал лейтенанта, — допустим. Ну и что было дальше? Учтите, что больше всего меня интересует кейс и тот человек, которому вы его так опрометчиво отдали.., или все-таки продали?
— Какая уж тут продажа, — нашел в себе силы бледно улыбнуться Углов.
— И то правда, — согласился Багор, снова оглядывая учиненный в дежурке разгром. — Слушай, лейтенант, — спросил он, переходя на «ты», — а он точно был один?
— Точно, — ответил лейтенант. — Его привел Шестаков...
* * *Шестаков вскочил, слегка пошатываясь и вращая налитыми кровью глазами, и лейтенант, лежа на полу и глядя на него в пространство между тумбами стола, поразился тому, каких все-таки крепких обломов делают в Старом Осколе. Сам он, получив такую трепку, вряд ли встал бы на ноги раньше чем через час.
— О, — обрадовался Комбат, — ты уже выспался!
Хочешь что-нибудь сказать?
— Убью гниду, — немедленно ответил Шестаков и потянулся к кобуре.
— Очень может быть, — сказал Борис Иванович. — Тем более что тебе это явно не впервой. Ты у нас специалист по эфэсбэшникам, правда?
Услышав эту реплику, Углов прикрыл глаза от нестерпимого ужаса: незнакомец, похоже, был полностью в курсе событий и явно не собирался шутить. Из-за того, что глаза его были закрыты, лейтенант не увидел того, что случилось с Шестаковым, но и того, что он слышал, было вполне достаточно.
— Шалишь, приятель, — сказал задержанный.
Сразу же после этого раздался глухой мягкий удар, а вслед за ним — трескучая оплеуха, сопровождавшаяся придушенным воплем. После этого Углов услышал треск рвущихся жалюзи и глухой шум падения. Осторожно приоткрыв глаза, он увидел Шестакова, который неопрятной грудой серого форменного тряпья громоздился под окном. Полуоборванные, смертельно изуродованные жалюзи придавали оконному проему какой-то сюрреалистический, совершенно небывалый вид.
Все это заняло считанные секунды, и в следующее мгновение лежавший на Углове смуглый сержант, больно наступив ему на руку своим тяжелым ботинком, перепрыгнул через стол, торопясь принять участие в веселье. На ходу он выцарапывал из кобуры застрявший пистолет, и это ему наконец удалось, но тут его прихватили одной рукой за плечо, а другой за загривок и со всего маху, используя инерцию его прыжка, впечатали лицом в стену. Сержант отскочил от стены как мячик и с грохотом рухнул навзничь, а на стене осталось красное, с красивыми брызгами пятно, похожее на одну из тех наклеек, что в последнее время вошли в моду у автомобилистов. Пистолет отлетел в сторону, юлой вертясь на скользком плиточном полу. Проводив его взглядом, Углов осторожно расстегнул собственную кобуру. Нет уж, думал он, тихо взводя курок, теперь я никого не буду вывозить на свалку.
Он на нас напал? Напал! Вот пускай теперь не обижается. Подумаешь, эфэсбэшник! Удостоверение надо предъявлять, прежде чем на людей бросаться. Совсем обнаглели, скоты... И что же это за неделя такая неудачная?
Он не сводил глаз с задержанного и потерял его из виду только на мгновение, когда, вставая, оказался закрыт от противника крышкой стола. Этого оказалось достаточно: стоило лейтенанту выскочить из-под стола и вскинуть пистолет, его со страшной силой ударили по плечу стулом. Стул с треском развалился, совсем как в пародии на какой-нибудь боевик, правая рука лейтенанта онемела от кисти до самого плеча, и пистолет со стуком упал на стол. Углов попытался схватить оружие левой рукой, однако это ему не удалось: его не больно, но очень обидно толкнули в лоб открытой ладонью, и он, не устояв на ногах, снова свалился под стол.
Комбат взял со стола пистолет, поставил его на предохранитель и спрятал в просторный карман своей кожаной куртки.
— Ох, — простонал от окна Шестаков, — о-о-ох, падла... Что ж ты делаешь, козлина? Ты же мне погон надорвал!
Это заявление, и особенно звучавшая в нем неподдельная обида, было таким смехотворным, что Комбат, не сдержавшись, фыркнул.
— Я с тебя еще и фуражку сбил, — подсказал он. — Типичное оскорбление действием. Что ты собираешься со мной за это сделать?
— Пристрелить на хрен, — честно ответил Шестаков, выхватил пистолет и нажал на спуск.
Комбат, не утруждая себя изобретением новых приемов, подхватил стоявший поодаль стул и обрушил на сержанта. Он ни за что не признался бы в этом даже на Страшном суде, но ему понравился треск, с которым эти, такие прочные с виду, стулья разваливались на части, входя в соприкосновение с блюстителями закона и порядка. Стул разлетелся вдребезги, и оглушенный Шестаков слепо зашарил по полу обеими руками, силясь нащупать выпавший пистолет.
— С предохранителя надо снимать, деревня, — сказал ему Рублев и наклонился, чтобы подобрать оружие.
Шестаков немедленно вцепился в него обеими руками, пытаясь повалить и добраться до горла.
— Надо же, какой ты упрямый, — сказал Борис Иванович и разогнулся, увлекая за собой вцепившегося сержанта. — Настоящий спортивный характер, да? Так и будешь на мне висеть?
Он снова ударил Шестакова в живот, отрывая от себя, и добавил левой, целясь в челюсть, но сержант дернул головой, и удар пришелся в ухо. Шестакова развернуло кругом и с неудержимой силой понесло головой вперед. Опрокинув по дороге два стула, он протаранил стену и затих.
— Не ментовка, а мебельный склад, — добродушно сказал Борис Иванович и немного постоял, прислушиваясь к доносившимся из-за запертой двери звукам.
Там все было спокойно: диктор объявлял посадку на очередной рейс, слышались приглушенные шаги по лестнице и голоса людей, ходивших по вестибюлю.
— Так, — сказал Борис Иванович, возвращаясь к столу и извлекая из-под него полумертвого от ужаса лейтенанта, — теперь твоя очередь, ворошиловский стрелок. Расскажи-ка, кто это тебя научил людям в спину стрелять?
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — стараясь держаться с достоинством, ответил Углов. Держаться С достоинством было трудновато: ноги не касались пола, а рубашка, вместе с кителем заграбастанная огромными ручищами Комбата, задралась чуть ли не до самой шеи.
— Не понимаешь? — удивился Комбат. — Я вреде по-русски спрашиваю...
Тон у него был спокойный и рассудительный, и Углов был очень напуган, обнаружив, что уже не висит в нескольких сантиметрах от пола, поднятый за грудки своим здоровенным мучителем, а летит, пересекая помещение по диагонали. Его полет завершился на диванчике для посетителей. Диванчик коротко затрещал и осел на одну ногу, а лейтенант испуганно вскрикнул.
— Раз ты не понимаешь русского языка, — продолжал Комбат, вынимая из кармана пистолет лейтенанта, — придется прочистить тебе мозги. Может быть, в твоей голове не хватает металла и ты поэтому так туго соображаешь?
Взведенный курок сухо щелкнул, и лейтенант Углов вдруг с предельной ясностью понял, что из-за маниакальной страсти Шестакова к битью морд они влипли в какую-то жуткую, совершенно темную шпионскую историю и что усатый тип в кожаной куртке — контрразведчик или что-то вроде этого.., так же, наверное, как и его предшественник с баулами. Тот прикидывался потерпевшим, этот — пьяным, но оба они, вероятнее всего, охотились за чемоданом мертвого майора. Предположение это, столь же гениальное, сколь и ошибочное, заставило Углова содрогнуться всем телом. Теперь он точно знал цену украденного им кейса и готов был принять ее не торгуясь. Кейс в обмен на жизнь — именно так стоял вопрос в понимании лейтенанта Углова, и он не колебался ни секунды, принимая решение.
— Нет! — горячо, но тихо, чтобы не услышали снаружи, воскликнул он, глядя в черный пустой зрачок собственного табельного пистолета, который привык воспринимать как обыкновенную деталь форменной одежды, этакий слегка обременительный, но необходимый аксессуар. — Не стреляйте! Я все объясню. Я отдам чемодан, не стреляйте! Понимаете, это все Шестаков, — он кивнул в сторону отдыхавшего у стены сержанта. — Все произошло случайно, никто не хотел неприятностей...
— Погоди, — удивился Комбат, — про какой чемодан ты толкуешь? Ты что, еще и чемоданы крадешь?
