Андрей Дышев - Морской узел
Наконец якорь был поднят, и по кувыркающейся палубе я вернулся в рубку. Крепко задраив двери, я дал полный ход и погнал яхту подальше от опасного берега в непроницаемую черную мглу. Теперь бортовая качка сменила килевую. Нос яхты взлетал на гребень волны, словно на трамплин, какое-то мгновение парил над водой, а затем со всей дури падал на волны и зарывался в воду. Я подумал, что очень правильно поступил мой ангел-хранитель, лишив меня ужина, потому как от этих взлетов и падений меня мутило неудержимо.
Когда огни поселков и маяков уже с трудом можно было различить, я изменил курс и погнал яхту вдоль берега, в сторону нашего города. Игнату это могло не понравиться, но я надеялся, что он крепко спит. В поведении этого странного человека было много несуразностей. Его непоследовательность озадачила меня. То он в одиночку поплыл на «Галс», чтобы отомстить бандитам за смерть своих друзей, да еще упрекнул меня в трусости. А то вдруг испугался приставать к берегу, чтобы бандиты ему не отомстили. Сколько времени в таком случае он думает провести на яхте? Неделю? Месяц? Год? А ежели он их так боится, так какого лешего он отправил их за борт, когда с таким же успехом мог запереть их в трюме, а потом сдать милиции? Чудак? Или это я чудак, потому как не все понимаю?
На последний вопрос у меня не было ответа, и потому я решил действовать по своему усмотрению, не оглядываясь на Игната и не обращая внимания на его странности и капризы. Яхту надо пришвартовать к причалу нашего города и вернуть ее владельцу (то есть тому юному засранцу, которому яхта должна перейти по наследству). Игната надо отправить в больницу, а заодно заставить его написать подробное заявление в милицию, в котором надлежит описать все, что случилось с ним с первого дня его увлекательного плавания на «Галсе». Я с удовольствием помогу ему в этом деле. А потом Игнат будет залечивать раны в больнице, а я буду искать Пацана и всех его сообщников. И сделать это, думается мне, будет нетрудно, потому как они сами ищут меня, и в этом отношении наши с ними интересы полностью совпадают.
Несколько раз, закрепляя штурвал, я спускался в кают-компанию и проверял, жив ли Игнат? Мои познания в медицине были достаточно скромны, но отличить живого человека от мертвого я умел хорошо. Я щупал его запястье и считал пульс. По-моему, температура у Игната спала, сердце билось ровно и спокойно. Заодно я заглядывал в каюту врача. У него тоже было все в порядке, он добросовестно исполнял свой профессиональный долг, и его могучий храп заглушал не только шум волн за бортом, но и звон опустошенной бутылки из-под виски, что скользила по полу.
В третьем часу ночи темнота достигла своего абсолютного значения. Наверное, в это время я проплывал мимо диких пляжей, и нигде не было видно даже самого слабого и робкого огонька. Я не видел вообще ничего – ни моря, ни неба, ни берега, ориентируясь только по стрелке компаса. Весь зримый мир уменьшился до размеров рубки, слабо освещенной зелеными приборными лампочками. Ничего, кроме нее, не существовало. Тщетно я прижимался лбом к мокрому стеклу, пытаясь высмотреть сигнальные огни других кораблей либо далекие огни деревень и поселков. Казалось, что меня занесло в открытый космос, куда-то далеко за пределы Галактики, где нет ни звезд, ни планет, и я болтаюсь там вне времени и пространства, никому не нужный и всеми потерянный. Я не к месту вспомнил о своих похоронах и подумал, что эта нехорошая шутка не понравилась богу, и в наказание он смоделировал вокруг меня потусторонний мир, куда улетают души умерших грешников… Мне стало так нехорошо, так печально, что я, желая немедленно прекратить пытку пустотой, стукнул ногой по двери, и тотчас в рубку ворвался вихрь соленых брызг да несмолкаемый рев волн.
Так-то лучше… Я надавил на тумблер сигнальных огней, и желтоватый свет разлился по палубе, точно очертив контуры яхты. Теперь нельзя было сомневаться в том, что я нахожусь на яхте, а та, в свою очередь, рассекает своим отважным носом свирепые волны. Я попытался думать о чем-то приятном, что занимало светлую часть моего земного бытия. Например, об Ирине. Я представил, как она спит. Круглый год в ее спальне распахнута балконная дверь, и ветер колышет невесомый тюль, и от него на потолке появляются тени; они пляшут, корчатся, сливаются в экстазе и рвутся на части; и эта беззвучная пантомима напоминает материализованные сны; но Ирина спит спокойно, тщательно закутавшись в теплое одеяло; пляски на потолке ее не беспокоят, ее волосы раскиданы по подушке и чуть колышутся от легкого сквозняка… Вот такая идиллия. Но это все выдумка, игра моего воображения. Я никогда не видел, как Ирина спит в своей спальне. Я и спальни-то ее никогда не видел. А про балконную дверь, открытую круглый год, она как-то сама упомянула во время нашего разговора о целебных свойствах морского воздуха.
Бесконечная ночь! Время для меня остановилось. Может быть, где-то уже давно рассвело? И на тихом пляже, залитом солнцем, делают зарядку круглые, как колобки, женщины, старательно приседают, вытянув руки вперед, машут ногами и время от времени поглаживают себя по животу: насколько уменьшился глобус? А его большая копия – море – такое же гладкое и розовое, и на нем, словно соринки на стекле, рассыпаны лодочки, и чайки порхают над самой водой, любуясь на лету своим отражением, и всюду такой покой, такая нежность, что боязно ходить – а вдруг ненароком смажешь всю эту красоту? А потому лучше тихо-тихо сидеть на еще прохладном песочке у самой воды, щурясь смотреть на блики, на осмелевших крабов и на прозрачно-невесомые, как фата, вздохи моря…
В пятом часу меня стало неудержимо клонить ко сну. Реальность начала путаться со сном, они обнимались, переплетались, греховодничали, и уже трудно было отличить, где что. Несколько раз я просыпался от толчка, падая на штурвал. Границы безвестности и тьмы нехотя расступались, и я уже различал темно-серые контуры волн да грязные очертания низких туч. Трудно было сказать точно, где сейчас находилась яхта, как далеко мы от города, но гнать до самого конца без отдыха у меня не хватило бы сил. Моя нервная система истощилась. Мне надо было поспать хотя бы полчаса.
Я спустился в кают-компанию, сел на край стола, глядя на бледное, покрытое испариной лицо Игната. Он спал глубоко, сосредоточенно, словно выполнял какую-то тонкую работу, вроде сборки часов. Даже морщины собрались на лбу. Я осторожно тронул его за плечо. Игнат не отреагировал. Из разомкнутых губ с тихим свистом вырывался воздух. Мое желание спать боролось с жалостью. Ну как можно разбудить раненого товарища и попросить его постоять за штурвалом? Даже здоровому человеку не по душе придется перспектива вылезать в пять часов утра из теплой постели и идти под дождь и ветер.
Я сделал попытку поднять на вахту врача, но тот ни в какую не хотел открывать глаза, хотя и выдавал какие-то нечленораздельные ругательства и даже лягнул меня ногой, когда я попытался сдернуть с него одеяло. Разозлившись, я вернулся в кают-компанию за бутылкой с водой, но привести эскулапа в чувство мне так и не удалось. Когда я шарил по шкафам в поисках запасов питьевой воды, то вдруг обратил внимание на розовые отблески, медленно плывущие по потолку и переборкам каюты. Я кинулся к иллюминатору, но сквозь мокрое и запотевшее стекло мне ничего не удалось увидеть. Тогда я быстро выскочил на палубу.
Уже почти рассвело, и сквозь серую пелену тумана проступили очертания берега. Они были бесцветными, словно выполненными в технике сепии, лишь на склоне горы, среди буйства деревьев и кустов ярким красным цветком трепетало пламя пожара. Огонь, может быть, и не был столь велик, как мне показалось сначала, и языки пламени лишь изредка высовывались из сплетения парковых зарослей, но страшным было то, что горели дома.
Сон как рукой сняло. Мне даже показалось странным, что всего несколько минут назад я засыпал за штурвалом. Дурные предчувствия закрались мне в душу. Забежав в рубку, я снял с крючка старый морской бинокль и, протирая пальцами оптику, снова выскочил на палубу. Пристроился у бортового леера, словно со снайперской винтовкой, остановил дыхание и почувствовал, как все в груди леденеет, кристаллизуется. Горела «Горка», район города, где когда-то были дачи городской знати, а еще раньше – оборонительные сооружения, бастионы, прикрывающие город со стороны узкого прохода между горами и морем. А в нынешнее время «Горка» натянула на себя черту города, влезла в нее, словно медведь в теремок, поросла мхом, садами и парками, да затаилась, но неприметной не стала, как антикварный музейный экспонат. Напротив, привлекла своими тихими улочками, наполненными лишь воркованьем голубей, творческую элиту, потомков дворян, некогда проживавших здесь, да консервативных чудаков, получающих удовольствие от скрипа старинных ступеней и ставней.
В этом районе жила Ирина.
