Рикошет - Василий Павлович Щепетнёв
Но кое-какие клопики остались, потому, позавтракав, они поднялись на чердак, пока пустой: отец Николая от ненужных вещей избавлялся, а нужным вещам на чердаке делать нечего.
Чердак, впрочем, стоил иного пентхауза от провинциальных застройщиков: просторный, светлый, сухой, пахнет здоровым деревом. Никакой мебели, ничего.
Внизу надрывался пылесос «Буран» выпуска одна тысяча девятьсот шестидесятого года: нет лучшего источника радиопомех, нежели старая добрая электротехника, которую делали навсегда, не заботясь о сотовой и прочих видах связи. Могучая техника. Никаких вопросов, почему радиопомехи: пылесосят люди. Имеют право. «Буран», несмотря на преклонный возраст, пыль сосет отлично, и шланг — не резина, не пластик, а ткань, — держится. Три заплатки за пятьдесят пять лет — вполне приемлемо. Отец Николая за модой не гнался, любил, чтобы надёжные вещи (и надёжные люди) служили долго. У него и холодильник на кухне — «Зил», хотя рядом стоит и современный «Бош». Ну да, отец Николая был семинулёвым миллионером, так что с того? У них у всех родители непростые. Они и сами непростые.
— Что же случилось с адмиралом? — спросила Настя. Не потому спросила, что надеялась услышать ответ. Скорее, внесла на обсуждение. Повестка чердака.
— То и случилось. Цепная реакция, — ответил Семен.
— То есть свои убрали?
— Да. Из тех своих, с которыми чужих не нужно. Черноморский флот реорганизуется. Суммы выделены огромные. Адмирал мешает. Вот его и убрали. А кто виноват? «Народная Воля» виновата.
— На нас теперь многих будут списывать?
— Посмотрим. Собственно, это в этом и идея. Не может маленькая группа изменить страну. Маленькая группа — это искра. А из искры возгорится пламя.
— Но только в том случае, если искра падает на горючий материал, и дует свежий ветер. Знаем, знаем, — сказала Настя. Да и как не знать, об этом они говорили не раз, давно, ещё в школе. Искали теоретическое обоснование. Но одно дело умозрительная теория, другое — её воплощение на практике. Тут и повториться не грех.
— Однако редкое совпадение. А если бы адмирала не назначили губернатором Великогваздёвской области? — сказал Николай, тоже предполагая ответ, но желая его услышать. Вдруг появится новый смысл?
— Но ведь назначили, — ответил Семён. — И назначение это было продуманным.
— Кто назначил, тот и убил?
— Не обязательно своими руками.
— Убил?
— Убил — это само собой. Но и назначить можно хитро. Чужими голосами.
— А жаль адмирала, — сказала Настя. — Человек неплохой.
— Таких неплохих немало. Вот пусть и думают неплохие — ждать, пока их под сурдинку ржа съест, или чистить вокруг себя и время, и пространство.
Семён сказал слово в слово то, что говорил три года назад. Но тогда это был просто разговор. А сейчас — подведение итогов. Промежуточных итогов.
Подвели — и баста. Можно поговорить и о другом. Или помолчать.
— Кто же будет губернатором? — спросил Николай без азарта, словно любитель биатлона о футбольном чемпионате.
— Выборы проведут, пожалуй. И, думаю, выборы будут честными — применительно к ситуации. Тратить деньги и ресурсы за право быть убитым — как-то глупо.
— Жаль, что тот парень не связался, — сказала Настя.
— Какой парень? — не понял Семен.
— На ликвидации продуктов возник, помнишь?
— Помню. Но жалеть нечего. Значит, время не пришло. Или он нам не подходит.
— Или мы ему, — согласилась Настя.
Потом они спустились вниз, время утреннего чая, и, выключив «Буран», стали болтать о том, о сём. Как скоро вернутся во Францию. Во Франции все трое учились в университетах. Разных университетах. Без образования — никуда. Учиться, учиться и учиться!
22
Бэрримор сидел рядом и вздыхал. Вздыхать он умел: и негромко, и доходчиво. Проникновенно. Чужое ухо не услышит, а хозяйское разберёт: пора вставать, пора гулять!
Леонид поднялся. Чужих ушей рядом не было. Странно, ведь он был в кладовочке, а оказался на диване. Правда, одет, так он и был одет. Одежду скинул, встал под душ, всё быстро, чётко, отработанно. Достал из холодильника (работает, а ведь вчера он его выключал) пакет кефира, налил в чашку, выпил. Через пятнадцать минут уже гулял с Бэрримором при свете занимающейся зари.
Заря была из тех, что обещает ненастье: тучи на востоке багровые, так и жди кровавого дождя. Или бури. Или нашествия лягушек, мошек и саранчи. Но пёс вёл себя деловито, спокойно, значит, в ближайший час-другой великих потрясений можно не ждать.
Шли по обычному маршруту: как всякая взрослая собака, Бэрримор любил установленный порядок и новшеств не одобрял. Заглянули и в уголок Товстюги — так народ стал звать то место, где было повешено чучело. Помимо Леонида, там, несмотря на ранний час, оказались и другие любители ранних прогулок. То ли сознательно хотели убедиться, что новых висельников нет, то ли инстинкт привел. Нет, и нет. Со временем, пожалуй, реальное происшествие превратится в легенду, в которой повешенным будет не чучело, а сам Товстюга. И ему, очевидцу, никто не поверит, вздумай он разубеждать почтенную публику.
Но то будет потом (почему-то он был уверен, что будет), а сегодня Леонид пытался растолковать собственный сон. Разговор с Рехиным — понятно. Рехина он видит часто, и потому присутствие его во сне есть отражение повседневной реальности. Ничего особенного Рехин ему не сказал, лишь посоветовал усилием мысли переместиться в Серый Дом. Для сна — ничего выдающегося. Переместился, и переместился. Далее — разговор Генерала и Полковника о нём. Ничего нового о себе он не узнал, сведения, и без того находившиеся у него в голове. Следовательно, система продолжает быть замкнутой. Мозг просто тасует старые карты, да всё младшие — шестёрки, семёрки, восьмёрки.
Потом некая тёмная субстанция, дым или что-то похожее, порождаемая Генералом и Полковником, и стекающая в некий подвальный склеп, полный человеческих костей. Игра фантазии. О подземелье под серым домом во времена его дошкольного детства рассказывали старшие ребята. Мол, туда водили на расстрел всяких врагов, предателей и просто фашистов. Но реальных, достоверных, подтвержденных казённой печатью сведений не было. Под городом, в дачном поселке «Березовка», нашли, правда, массовые захоронения. Гекатомбы не годились, счет шел на большие тысячи. Поначалу коммунисты сгоряча заговорили о военнопленных, расстрелянных гитлеровцами, но им напомнили, что фронт проходил в семидесяти километрах восточнее. Тогда — об умерших во время царского голода. Но у всех захороненных оказались простреленные затылки. Тогда — о врагах народа, но для Великой Гвазды их оказалось многовато. Насчитали десять тысяч убиенных, и это было только начало, первый ров из пяти, причем среди костей находили во множестве пробитые
