Контуженый - Сергей Павлович Бакшеев
Набираю номер. Алена рада моему звонку и взволнована:
– Никита! У нас референдум. Народ, как на иголках. Хотели, мечтали, а как дождались, боязно.
– Почему?
– Укры озверели. Запугивают по телефонам, страх нагоняют, да и в городе неспокойно. Теперь для нас точно назад пути нет. Не пощадят.
– А раньше?
– Раньше ни то ни сё, но народ приспособился. У многих три паспорта: украинский, ЛНРовский и российский. В карманах и рубли, и гривны. Даже в таком положении искали выгоду. А теперь…
– Теперь голосуйте за Россию! И всё наладится.
– Легко советовать оттуда, где не стреляют.
– Я еду в Луганск.
Недолгая тишина в трубке, и вместо голоса испуганной гражданки я слышу заинтересованную женщину:
– В Луганск. К кому?
– По делу. Приютишь?
– Ты мой телефон с гостиницей перепутал?
– Ладно, к Руслану Краско обращусь. Он вернулся на завод?
– Нет. Руководит из Ростова, контролирует финансы. Так даже лучше, мы сами знаем, что и как делать.
– Жаль.
– Тебя на мальчиков потянуло, – ехидничает Алена. – Одна красивая девочка хочет с тобой встретиться.
Я в легком недоумении:
– Какая?
– А у Контуженого есть варианты?
– Ну, ты мне отказала.
– Когда?
– С гостиницей.
– Я разве сказала «нет»?
– Вроде бы.
– Ты точно Контуженый! Не умеешь женщин слушать. Приезжай, конечно! Так понятно?
– Вроде бы, – повторяю я с другой интонацией и чувствую, как Алена улыбается.
В Луганске по пути к автовокзалу пассажиры просят водителя высадить их на удобной остановке. Я наблюдаю в окно, ищу перемены.
Исправно работают светофоры, водители притормаживают пред свежеокрашенными «зебрами» пешеходных переходов, российских флагов на столбах стало больше, а вот и автобус с надписью «Референдум». Раньше такого точно не было. Это передвижной пункт для голосования.
И вдруг, замечаю знакомого. Автобус тормозит. Я подхватываю рюкзак и выскакиваю.
– Михалыч! – радостно машу рукой.
Около большого автобуса «Референдум» курит водитель волонтеров Михалыч.
– Контуженый! – по-дружески откликается он.
– А где Лиза? – интересуюсь я.
– Она в избиркоме помогает, а я здесь водителем. – Михалыч с гордостью показывает на принаряженный автобус. – Объезжаем дворы. Жители голосуют. Так безопаснее, чтобы люди не скапливались в одном месте.
– Натовскими ракетами могут достать, – соглашаюсь я.
– Или диверсантов подослать. Мы же один народ, хрен отличишь.
Автобус для голосования стоит около многоэтажек. В переднюю дверь автобуса жители заходят, из задней выходят. Внутри шторками отгорожена кабинка для голосования, за ней бокс для бюллетеней.
– Сейчас главное здесь! – убежденно заявляет Михалыч. – Вот станем Россией и заживем.
– Вы и так живете. В чем разница?
– Ты на карту смотрел?
На борту автобуса огромный стикер с картой России. На ней есть Крым, пока, как отдельная территория. Но кто-то фломастером уже подрисовал регионы, где проходит референдум. Получилось единое целое.
Михалыч народное творчество одобряет:
– Мы маленькие, а Россия о-го-го! Россия была, есть и будет. И мы с ней, да?
Я не силен в политике и не умею заглядывать в будущее. Как по мне, в лихое время главное не голосование, а воля: воля народа и воля власти.
– Своих не бросаем, – обещаю я.
– А как на фронте победим, столько работы будет, ладошки запотеют, – мечтает Михалыч. – Ты погляди, как народ идет.
Я с любопытством наблюдаю за лицами проголосовавших. Кто-то открыто радуется, не расходится, толчется рядом с автобусом и живо обсуждает новости. Кто-то напряжен, сосредоточен и спешит уйти. Как эта полная женщина в розовой куртке с поднятым воротником. Проголосовала, груз с плеч, и стала выглядеть стройнее.
Странно. Отчего мне так показалось? Нос в воротник, плечи опущены – никакой стройности. У нее был рюкзак на плече. Точно! Зашла с болотным рюкзаком, вышла без него. Разволновалась, растяпа!
Я желаю помочь женщине и останавливаю ее:
– Извините, вы рюкзак в автобусе забыли.
– Нет. Не было рюкзака. – Женщина мотает головой и пытается уйти.
– У вас был рюкзак, – настаиваю я.
– Обознались. Рюкзак не мой.
Меня напрягает ее упорство:
– Вы определитесь: «не мой» или «не было»?
Женщина озирается по сторонам. Ее бегающе зрачки фиксируются на темной вазовской «девятке». Машина стоит в отдалении, но женщина смотрит именно туда.
– Думаете, в машине забыли? – Я пытаюсь объяснить ее растерянность.
– Да, – соглашается она.
Мне становится дурно. Я настаиваю:
– Вы зашли в автобус с рюкзаком. Вернитесь, посмотрите.
После этих слов женщина шарахается от автобуса:
– Нет. То не мой рюкзак. Ихний.
Я вцепляюсь в нее. Она приехала на машине. Почему? Здесь голосуют местные. Я спрашиваю громко, чтобы услышали жильцы:
– Вы из какого дома?
Местные оборачиваются, на лицах недоумение, никто не вступается за женщину в розовой курточке. Я помню, как ее плечо оттягивал рюкзак. Избавившись от тяжелой ноши, она показалась мне стройнее. Женщина смотрит то на автобус, то на «девятку». Водитель «девятки» опускает стекло.
Женщина истерит:
– Видчепися! Немае у мене ниякого баула!
В моей голове боль, из носа кровь – вывод однозначен.
– Ты врешь! Михалыч, она подкинула в автобус рюкзак.
Михалыч соображает быстро. Он заскакивает в автобус и вскоре слышен его крик:
– Всем выйти! Заберите ящик!
Толпа шарахается. Из автобуса высыпают люди. Последней спускается хрупкая девушка. Она прижимает к груди прозрачный куб с бюллетенями, запертый на замочек. Спотыкается, падает, но не выпускает ящик.
В двери автобуса показывается Михалыч с рюкзаком болотного цвета. Упавшая девушка перегораживает ему путь. Бледное лицо Михалыча перекошено от тревоги. Выбросить опасную ношу не решается, люди не успели разбежаться. Михалыч спешит к другому выходу.
– Оставь и выходи! – воплю я.
И в этот момент гремит взрыв. В том месте, где был Михалыч, огненная вспышка. Автобус вздрагивает и изрыгает во все стороны стеклянный град и железные осколки.
Я оглушен и ослеплен. Нахожу себя стоящим на четвереньках. Рядом визжит упавшая женщина в розовой куртке. Подкатывает «девятка». Я замечаю открытое окно и ствол пистолета. Обученное тело вжимается в землю. Хлопки выстрелов, рев удаляющегося мотора.
Я снова на четвереньках. Пули предназначались не мне. На розовой куртке черные дыры с кровавым ореолом. И предсмертный хрип той, что врала мне в глаза:
– Доча моя в Запорожье… Заставили…
На этот раз она не врет. Я расстегиваю ей курку, осматриваю раны, зажимаю самую кровоточащую.
– Потерпи. Сейчас помогут.
Я ищу глазами помощь. Рядом сидит та самая упавшая девушка, по виду вчерашняя школьница, и отряхивает пыль с прозрачного бокса. Она заторможена, но цела – это легкая контузия. В пробитом ящике для голосования горячий осколок оставил подпалину на стопке бюллетеней. Кажется, это волнует сейчас девушку больше всего.
Тело женщины под моей рукой содрогается. Ее взгляд туманится и уплывает
