Волевой порог - Александр Александрович Тамоников
Маневрировать, не сидеть на месте. Опыт командира штурмового подразделения подсказывал, что нужно как можно чаще менять позицию, вести себя непредсказуемо для противника. Нужно перехватить инициативу боя, заставить атакующего перейти к обороне, сломить его порыв. Наметив себе маршрут перебежки, прикинув высоту камней, которые скроют его с головой, Игнатьев подобрал подходящий по размеру темный камень и, громко крикнув: «Граната!», швырнул камень в сторону диверсантов. Он рассчитывал, что привычка, если эти люди воевали на фронте, сработает. Кричат слово «граната» и наши, и немцы, когда бой происходит на короткой дистанции, когда есть риск задеть осколками своих же. Это предупреждение выкрикивают для своих, но его слышит и противник. На это Игнатьев и рассчитывал. И когда камень ударился в скалу и покатился под ногами диверсантов, те бросились в разные стороны в поисках укрытия. Конечно, враг быстро понял, что это просто камень, но несколько секунд замешательства, на которые Игнатьев выпал из внимания диверсантов, дали возможность перебежать за скалами дальше к стене и оказаться почти сбоку от трех врагов. Риск был, что его заметят, но фактор везения играет на войне немаловажную роль, если ты опытен и способен в меру рисковать.
Они вскочили почти одновременно. Игнатьев прижался спиной к камням, держа наготове автомат. Выждать буквально три секунды, когда все трое окажутся на относительно открытом пространстве. Пусть не троих, но одного или двоих он свалит длинной очередью. Пусть не убьет, но выведет из строя. И тогда все будет решено. Но выстрелить старший лейтенант не успел. Со стороны обрыва вдруг поднялся его боец, который потому и не стрелял, что скрытно пробирался за камнями ползком в тыл диверсантам. И ему это удалось, воспользовавшись тем, что командир успешно ведет активный бой. Боец решился на такой маневр, и теперь его автоматная очередь слилась с выстрелами Игнатьева. Два диверсанта повалились на камни, как мешки. Того, что был ближе к нему, Игнатьев не стал убивать. Он стрелял по ногам, выпустив почти весь магазин, чтобы наверняка зацепить врага.
— Живьем брать! — заорал Игнатьев, радуясь такой удаче, и бросился вперед.
Диверсант лежал на боку, сжимая окровавленной ладонью ногу ниже колена. Увидев, что Игнатьев бежит к нему, раненый потянулся за оброненным автоматом, перевалился на другой бок и почти коснулся оружия пальцами, но Игнатьев пнул «шмайсер» и, перехватив руку диверсанта, заломил ее противнику за спину. Раненый застонал, скрипя зубами, но старший лейтенант быстро ощупал его одежду, вытащил из ножен на его поясе финку и отбросил в сторону. Вместе с подбежавшим бойцом они перевернули пленного на спину и стали связывать руки. Потом Игнатьев осмотрел окровавленную ногу. Попал он удачно. Две пули угодили ниже колена, и одна как минимум раздробила кость. Первым делом Игнатьев вытянул брючной ремень диверсанта из его штанов и перетянул ногу выше бедра, останавливая кровь.
Боец тронул командира за плечо и кивнул на скалы. Игнатьев повернулся и увидел вверху одного из своих альпинистов. Тот стоял в полный рост и, держа автомат над головой, покачивал им из стороны в сторону. Ну, значит, порядок! Значит, ту группу на скале перебили.
— Рацию давай! — приказал он бойцу, а потом склонился над пленным! — Сколько вас человек, сколько групп вышло в горы? Ну?
Он с такой силой тряхнул диверсанта, что тот невольно лязгнул зубами. Игнатьев сверлил взглядом диверсанта, понимая, что тот говорить и давать сведения не хочет. Нужно что-то предпринимать, потому что сейчас эти сведения будут самыми ценными, он не успеет ничего придумать, страдая от боли и не зная, какова будет его участь. Диверсант будет спасать свою жизнь или отчаянно молчать. А спустя некоторое время, когда ему окажут помощь, может, спустят вниз, он вполне осознает свою участь и придумает, как ему вести себя и что говорить. Скорее всего, большая часть его сведений окажется ложью и дезинформацией. И проверить их будет очень сложно. Парень, кажется, русский, точно не горец из местных. Наколок на руках не видно. Может быть, и не из уголовников, которые готовы за деньги кому угодно горло перерезать. Да и не так много среди уголовников альпинистов с опытом.
— Кто ты такой, как тебя зовут? Ну! — Игнатьев снова с бешенством стиснул воротник куртки диверсанта.
— Меня зовут Мартин Ругель.
Сдавленный хриплый голос не мог скрыть заметного акцента. По-русски этот человек говорил не очень чисто. Теперь многое объяснялось. Старший лейтенант недобро прищурился и спросил:
— Ты немец? Из рейха или фольксдойче?
— Я родом из Кохтла-Ярве.
— Ну вот что, горячий эстонский парень! — процедил сквозь зубы Игнатьев. — Я вижу, что до войны ты как друг приходил в наши горы, ходил с нашими группами, делил кружку горячего чая с нашими парнями. Может, кто-то тебе спас жизнь на отвесной скале. Я хочу, чтобы ты понял: все это осталось там, в прошлом. А сейчас ты прокрался, как змей, как враг, чтобы убивать. Ты принес смерть с врагами нашей страны, поэтому, по условиям военного времени, жалости к тебе не будет. Ни у кого! С вами взрывчатка, вы хотели взорвать скалы и устроить обвал на комбинат? Ну?!.
Пленный застонал и отвернулся, стиснув зубы. Игнатьев смотрел на него с сожалением, уже даже без ненависти. Чего в нем сейчас больше к этому эстонскому парню? Пожалуй, брезгливости. Предать братство снежных барсов! Это ведь как умышленно перерезать на отвесной скале страховку своего друга, который до этого держал тебя из последних сил, рвал кожу на ладонях. Чего достоин этот человек? Человек? Даже этим словом его назвать язык не поворачивается. Удавить не жалко, только пользы от этого ноль с хвостиком. Смерти твоих друзей требуют выжать всю пользу из этого гаденыша, а не наслаждаться слепой ненавистью.
— Вот что, Мартин, — хмуро сказал Игнатьев. — Мне церемониться с тобой некогда. У меня боевая задача, и я в армии, я защищаю свою Родину. Ты понимаешь, что ты в списке моих дел на сегодня на последнем месте? Понимаешь? — повторил Игнатьев и с наслаждением пнул пленного в бок. Тот застонал и тихо ответил:
— Понимаю. Пристрелите.
— Следовало бы тебя пристрелить, — буркнул Игнатьев. — Но пока есть надежда, что ты будешь полезен, ты будешь жить. Так что сам решай, жить тебе или подыхать.
