Волевой порог - Александр Александрович Тамоников
— Ну что, доказательств более чем достаточно? — спросил Коган пленного. — Я уж не буду говорить об оказанном активном вооруженном сопротивлении, о том, что ваша преступная деятельность квалифицируется как террористический акт против мирного населения в условиях военного времени. И, я думаю, доказывать особенно не придется, что действия ваши инициированы вражеской разведкой. А это значит чистая измена Родине, пятьдесят восьмая статья уголовного кодекса. Или, как там у вас в лагерях ее называют, «сто шестнадцать пополам»?
— Один черт теперь! — простонал раненый и, скрипнув зубами, откинул голову на скалу и закрыл глаза. — Можете прям здесь кончать меня. Чего жилы-то тянуть. Раз враг, то кончайте, и всем проще будет.
— А ты ведь больше боишься не нас, не суда, — усмехнулся Коган. — Ты больше боишься их, тех, кто тебя послал сюда!
— Мне все одно конец теперь, — прохрипел раненый и отвернулся.
— Ну, ты и дурак! Сдался уже. Что, и жить не хочется? — Коган схватил пленника за воротник и тряхнул так, что тот треснулся затылком о скалу. — А тебе папа с мамой в детстве не говорили, что бороться за себя надо до конца, что сдаваться нельзя? Не говорили? Не говорили, что сдаться — равносильно смерти?
— Нет у меня ни папки, ни мамки! — вдруг заорал в ответ пленный. — На улице я вырос, среди таких же никому не нужных. Меня улица учила жизни!
— Хреново она тебя учила! — Коган отпустил воротник раненого и, сняв фуражку, пригладил волосы.
Ветерок был свежим и ласкающим. Совсем не хотелось думать о войне, о диверсантах и взрывчатке. Когану что-то так захотелось сбросить сапоги и пройтись по песку по берегу теплого моря. И чтобы горячий песок между пальцами, и чтобы, разогревшись на нем, прыгнуть в прохладную воду и плыть, плыть под водой, пока грудь не станет разрываться, а потом вынырнуть и лечь на спину и покачиваться на мягких ласковых волнах. И чтобы на берегу ждала женщина в ярком купальнике и под зонтиком. И чтобы вечером тебя ждал ужин в ресторане с хорошим вином, и музыка, и танцы. Оперативник потряс головой, отгоняя наваждение…
— Вот что, приятель, — Коган сел рядом с пленным и тоже оперся спиной о скалу, — ты на меня не ори. Орать тебе надо на себя самого. И как опытный человек, как опытный следователь особого отдела НКВД, я понимаю, что ты орал как раз на себя самого. Отчаяние, оно такое, скверное это дело. Ну так вот. Вышки тебе избежать можно, а это главное. Срок неважен. И там люди живут.
— Всех сдать и жить спокойно? — равнодушно спросил пленный.
— Именно. И не надо столько трагизма. Они тебе что, близкие родственники? Тебе свою шкуру спасать надо. Твое дело, которым ты занимался и на фашистов пахал, предполагает, что ты только за свою шкуру и сражаешься, за нее и борешься. И всем на нее плевать. Ты же для них расходный материл. Так вот, говорю понятным для тебя языком: «колешься», идешь на «чистосердечное», сотрудничаешь со следствием и получаешь минималку по этой статье — «десятерик», как осознавший. Но, предупреждаю, что «десятерик» нужно еще заслужить, из кожи вылезти для следствия, головой поработать! А не просто ответить на все вопросы, которые тебе буду задавать. Чистосердечное, горячее желание. Такое зачтется. Обещаю.
Глава 7
Пока сержант-радист распаковывал рацию и настраивался на нужную волну, пока забрасывал на верхушку скалы тросик антенны, Коган и Ковалев обсудили ситуацию.
— Что получается, если этот тип не врет, — говорил Ковалев, — десять килограммов взрывчатки вчера забрали, и группа из четырех человек ушла в горы к урочищу Герхожан. Эти двое должны были сегодня забрать еще десять килограммов и выйти туда же.
— Я уж думал, что их тоже четверо, — задумчиво отозвался Коган. — Но наш пленник четко и в деталях рассказал про ночную стычку и ранение рабочего финкой. Значит, будем считать, что других пока здесь нет.
— А взрывчатку они получали здесь. Кто-то привозил вместе с материалами, здесь прятали, а по мере необходимости переносили наверх в штольню. Оттуда уже без проблем поднимали в горы. И сколько таких партий уже там? Слушайте, у них кто-то на стройплощадке есть свой. Или свои. Вы хорошо знаете этого инженера Джансура?
— Джансур — проверенный человек, — уверенно сказал Коган и пересел поближе к радисту.
До очередного дежурного сеанса связи было три минуты. Сейчас там, наверху, группа из четырех человек под командованием старшего лейтенанта Игнатьева засела и замаскировала свой лагерь. Бойцы вели круглосуточное наблюдение и каждые два часа выходили в эфир. Это было необходимо, чтобы вовремя получить новую информацию снизу из долины, да и если что-то в горах удастся найти, то тоже следует вовремя передать Когану. Правда, на случай боя предусмотрен был сигнал из двух красных ракет. А если нужна помощь, то из двух красных и двух зеленых.
Наконец радист связался с командиром и передал наушники и микрофон майору.
— Как дела, Игнатьев? Что нового?
— Пока тишина, товарищ майор, — отозвался голос старшего лейтенанта сквозь легкое потрескивание эфира. — Наблюдаем, диверсанты не появлялись. Может, проверить важные места на предмет закладок взрывчатки?
— Нет, ни в коем случае! — отрезал Коган. — Спугнете. Они вот-вот могут появиться в вашем районе. Вчера снизу забрали десять килограммов тротила, и четверо диверсантов ушли в горы. Мы не знаем, какой они выбрали путь. Задача максимум вам взять хоть одного живым. Не забывайте об этом.
— Постараемся, товарищ майор, — отозвался голос Игнатьева, но Коган тут же грозно его перебил:
— Я тебе дам «постараемся»! Это приказ — взять живым хотя бы одного диверсанта. Ты соображаешь, что у них на стройплощадке есть свой человек! Если его не сдаст кто-то свой, мы его будем месяц искать среди всех.
