Фабио и Милена - Ислам Ибрагимович Ибрагимов
– Но ведь ты слышал, что сказал охранник? Похоже он и в самом деле повеселился с ними, как же они его не прикончили за эту выходку?
– Меня тоже волнует этот вопрос, я надеюсь, что они не станут убивать его.
– Вряд ли убьют, но смерть покажется ему райским сном, если дело дойдет до мучений… Здесь редко кого мучают, разве что самых пропащих, таких, собственно говоря, как и ваш дружок обычно касается такая участь, но разве они виновны? Если довести человека, он и не на такое способен.
– Действительно чего они добиваются? Ведь когда-нибудь накопленная ненависть рухнет на них как крыша, которую не удосужились починить и унесет их в могилу! Никому не дозволено шутить с людьми вроде нас, ведь отчаяние вполне может дать нам силы для последнего рывка.
– Видимо это он и сделал, последний рывок…
–Его могут и сейчас запросто прикончить, чего же они хотят, чтобы он начал раскаиваться и просить пощады?
– Время все равно не на нашей стороне Фабио, а спешка ни к чему, боюсь, что эти твари могут сделать с ним все что пожелают и ничего им за это не будет.
– Пусть не считают, что вечно смогут удерживать нас здесь…
– Фабио, разве выберемся мы когда-нибудь из этого гадкого места? По мне так мы уже покойники, чем мы лучше мертвецов? Если живем мы здесь лишь для страданий, а надежда не дает ничего кроме разочарования.
Фабио не нашел лучшего ответа кроме задумчивого молчания, ему не хотелось иной раз убеждаться в собственной немочи перед роком судьбы.
Глава 8.
Иван Флейта с самого утра заполнил блок музыкой вполне заменяя свет утреннего солнца на протяжное пение флейты. То был звук схожий на пение птиц что непрестанно встречают щебетанием каждый свой новый день, радуясь и посвистывая мелодии на ветвях деревьев. Это было не привычное время для игры на инструменте не только для всего блока, но и для самого Ивана и таинственная музыка с утра по-разному влияла на заключенных, которые просыпались в смятении или же слышали этот странный звук глубоко во сне недоумевая, но все так же теряясь в закоулках этого бренного мира не смея просыпаться. Быть может, для иного слушателя играла не простая мелодия чем-то напоминающая музыку органа возводя протяжные долгие ноты и сменяя их на последующие, то был крик, но свободы ли, или же крик вечного заключения?
С чего вдруг Иван Флейта начал играть, инстинктивно ощущая наступления утра? Этот вопрос еще предстояло разрешить.
Ясно было одно, Иван Флейта играл так как никогда ранее и те, кто, пренебрегая сном и ворчливостью внимали этому внезапному концерту смогли бы догадаться об этом помня каждую ноту той или иной мелодии музыканта. Это был яростный звук, рушащий стены, это был стон судьбы, бьющей исподтишка и звон милосердия звучал непрерывно в этой на первый взгляд странной, но удивительной мелодии, заставляя каждого слушателя биться в замешательстве, но в конце концов придя к напрашивающемуся выводу: Иван Флейта выжил из ума. И подобно накаляющейся лампочке музыка проходила через этап развязки, которую не знал даже сам автор мелодии и в один миг музыка перестала и, хотя все лампочки оставались в целостности и сохранности, все же вполне можно было уловить эту незримую стеклянную грань, которая в один момент, внезапно, в клочья разорвалась.
Казалось, еще немного и Иван заиграет новую мелодию, но ничего кроме тишины нельзя было расслышать, лишь пару раз звякнул инструмент Ивана, а это означало что тишина больше не нарушится, и сонные заключенные провалились в сон, не придавая никакого значения последней мелодии Ивана Флейты, пока охранник спустя некоторое время не заметил что-то подозрительное в его камере и не воскликнул:
– Черт возьми! Иван Флейта перерезал себе глотку!
Как оказалось сделал он это собственным инструментом, сразу же после прощального концерта.
Даже Сергею ничего было сказать по этому поводу, он молчал, воздавая в душе своей почести человеку, которого собственно и не знал вовсе. Так или иначе Иван Флейта был больше, чем простой человек для каждого заключенного. Его игра заполняла именно те места в людях, которые более всего нуждались в этом, для всех это была огромная потеря, ведь даже охрана и Надзиратель сновали после погребения с угрюмыми и задумчивыми лицами весь день. Сегодня тишина была во власти и теперь пришел ее черед играть свою мелодию.
Милена чувствовала себя плохо еще до того известия о трагичном самоубийстве Ивана Флейты, а после этого известия и подавно. До этого ей никогда не приходилось иметь дело с подлинной скорбью. Что-то словно нашептывало на ухо девочке, что с нее хватит, что происходящее уже переполнило чашу всякого терпения. Ей казалось словно она предвидела своими чувствами смерть Ивана и от этого ей становилось все хуже. Ей не с кем было поговорить обо всем волнующем и тревожащем ее, она так соскучилась по словам отца, по его улыбке и радости, она готова была на все лишь бы вернуться туда назад, где все было иначе, где она была счастлива даже когда убивала.
Слезы никак не шли, но такое чувство что вот-вот нагрянут. Настроения не было совсем, не чувствовался вкус еды, а дни казались долгими и сырыми. Ей все чаще хотелось, чтобы ее поколотили, чтобы избили ее до полусмерти, чтобы сердце вдруг выпрыгнуло из груди и перестало биться.
Она не желала знать, что будет дальше, не желала так же переживать того, что вскоре предстоит. Ей безумно хотелось послушать Наставника, и она не знала почему, но все равно желала этого ведь он внушал людям надежду. Теперь Милене было ясно почему Сергей так убивается горем по нему, ведь он и правда умел проникнуть в сердце с первой же секунды, как жаль, что она не знала его, как жаль, что так мало было сказано.
Ее словно душили чьи-то незримые руки, они давили на голову и сжимали сердце. Она изморилась задаваться вопросами, устала слышать ответы на эти вопросы в виде безутешного безмолвия. Ей более ничего не хотелось, и казалось, что так будет продолжаться вечно, каждую секунду ее жизни, и больше к ней никогда не постучится счастье, она сойдет с ума прямо как Сергей, она уже считала себя безумной, ей казалось, что все это лишь мираж, тогда как на самом деле все уже кончено и безвозвратно потеряно.
Но все было не так, просто не могло так быть, она не делала ровным счетом ничего, хотя до безумия хотелось двигаться, прыгать, что-либо произнести. Таким образом тело ее словно желало удостовериться живо ли оно,
