Юрий Гаврюченков - Доспехи нацистов
Боря бросил ампулу прямо в лобовое стекло «Геленвагена». Синий шар разбился о левую стойку, в воздухе заплясали языки пламени. «Мерседес» приткнулся к поребрику, внутри возникла паника, и Боря, подхватив МГ-34, прицельными очередями изрешетил салон, не давая «светлым братьям» выйти. Подстреленные немцы выпадали из открытых дверей, одежда на них горела, столбом летел вверх белый фосфорный дым. Полвека просидевший взаперти огонь с удовольствием накинулся на машину и всё для него питательное, находившееся в пределах досягаемости.
Тут я победил замок и впрыгнул в «Ниву».
– Мотаем, дурень, – я изнутри открыл Боре дверцу.
Развоевавшийся компаньон сначала забросил на заднее сиденье вещмешок, затем присовокупил к нему ручник и только потом угнездился рядом со мною.
Угловатый внедорожник полыхал как свеча. Когда мы выезжали со двора, над «Мерседесом» вознёсся огненный гриб – взорвался бензобак.
– Фирменно! – возликовал Боря. Это был восторг победителя. Не исключено также, что ему просто было приятно сжечь дорогую машину.
Как я не торопился с эвакуацией из зоны военных действий, но всё-таки сделал круг по периметру микрорайона, чтобы отыскать убежавшую супругу.
Рискнул не зря: на Мориса Тореза я увидел Маринку, садящуюся в такси.
– Идём на перехват, – оповестил я Борю, врубая форсаж.
Неизвестно, куда повезёт и что сделает водитель с растрёпанной женщиной, перепуганно лопочущей нечто невообразимое о войне и немцах. Маринку надо было отбивать в любом случае и я прибавил газку. «Нива» резво обогнала мирно идущую «Волгу». Я посигналил.
Водила поначалу не врубился, чего хотят зверские рожи на пятидверном уродце, но наглядная жестикуляция Бори плюс прислонённый к боковому стеклу ствол МГ-34 убедил его не вступать в перерекания и остановиться. «Волга» прижалась к обочине, я подрезал её и встал впереди. Извинившись перед шофёром, я пересадил Маринку. Со страху приняв меня за «светлого брата», она всё порывалась бежать, пришлось чуть ли не силой заталкивать её в нутро вездехода. Наконец, мы отчалили.
– Не стопорни таксёр, можно было бы по нему шмальнуть, – зареготал вошедший в раж Боря.
– Окстись, – осадил я. – Ты не настрелялся, бомбист? Кстати, зачем у тебя в рюкзаке целый склад боеприпасов, ты же в лес собирался ехать их копать?
– Мы туда вовсе не копать едем, – удивил Боря. – В Синяве типа «Зарницы» будет. Вот и договорились взять оружия кто какого сможет. У меня всего-то граната да ампула была.
– Спасибо, запасливый ты наш, – сказал я, – что бы мы без тебя делали! И что сейчас с тобой делать тоже не знаю. Об этом сражении город теперь много лет вспоминать будет.
– Поехали с нами, – пригласил Боря. – Если ты всех там знаешь, можешь на даче у Пухлого пожить. Там искать вас не будут.
С минуту я обдумывал борино предложение. Рациональное зерно в нём, безусловно, имелось. Менты нас с говном сожрут. Значит, придётся партизанить. «Ржавый бункер – моя свобода».
– Это столь замечательно, что просто звездец, – я повернулся к Маринке. – Слышала, о чём он говорит? Как ты на это смотришь?
Маринка не отвечала, только смотрела на меня взглядом затравленного кролика, словно жизнь кончилась. Она превосходно понимала, в какую жуткую историю угодила, и от этого впала в прострацию. Нашу судьбу предстояло решать мне одному.
Одиннадцатая, не дошедшая на скрижалях Завета заповедь гласит: «Не попадайся!»
От тюрьмы я был готов бежать хоть на край света.
Часть 3 Война и немцы
10
«Привет! – Привет. – Как дела? – Хреново. – Я позвонил, чтобы сказать… что я убью тебя. – Ты опездал! Меня больше нет». Короткие гудки. Льётся гипнотическая музыка. Пошло суггестивное внушение: «Счастье есть, оно не может не есть».
Говорят, DJ-я Грува часто били в детстве. Так, во всяком случае, утверждал Глинник, который тусовался у «Гиганта» с Серёгой, ставшим впоследствии диск-жокеем. Ещё из их тусовки с Кондратьевского проспекта произошли ди-джей Шлямбур и ди-джей Очко, проводящие рейв-марафоны в «Фестивале», менее известные, чем Грув, которого они мутузили за гумозную внешность.
Лично я считал, что счастье – есть, а также пить, в особенности, крепкие спиртные напитки. А поскольку был не одинок в своём мнении, без компании не остался. Наибольшее понимание я встретил у Акимова. Сей муж, разменявший четвёртый десяток, представлял собой припартизаненную породу «чёрных следопытов». Любовь к лесу он гармонично сочетал с поисками оружия.
Акимов был потомственным трофейщиком. Копать начал с батей, дядей и старшим братом. Есть такие семьи раскопщиков, я о них слышал. Теперь вот познакомился с одним из сих мастодонтов. Изучивший собственными пятками все места боёв в Ленинградской области, Аким был большим докой по части площадок. Помнил и называл такие пятачки локальных стычек, что я лишь диву давался. Историю Великой Отечественной Акимов штудировал с лопатой в руке и, как голимый практик, высказывал весьма оригинальные суждения относительно правды войны. С ним было интересно подискутировать безо всякой водки.
Встречаются на Руси урождённые подвижники – бородатые любители докопаться до истины. Подобно многим талантливым самоучкам, у Акимова мозги были малость набекрень от приобретённого бессистемного опыта, что проявлялось в манере вести себя и одеваться. Носил Аким солдатскую гимнастёрку, галифе и юфтевые ботинки с холстяными обмотками, на голову клал свалявшуюся блином ушанку с красной звездой, а поверх гимнастёрки одевал зелёный армейский ватник, подпоясанный брезентовым ружейным погоном с парой подсумков. Партизанский прикид был дополнен кайзеровским образца 1888 года карабином Маузера калибра 7,92 мм. Мы называли его шпалером.
Другой «маузер», новой, предвоенной модификации, именуемый между нами ганс-винтом, находился на вооружении Глинника.
Глинник и сам был как ганс. На даче он переоделся в серый полевой мундир. У него имелся полный комплект фельдграу, где-то по случаю приобретённый. Исключение составлял ремень, который Глинник нашёл сам в затопленном блиндаже. Не высушивая, натёр его как следует салом, чтобы кожа не задубела, и теперь имел все основания гордиться находкой. Ремень обладал алюминиевой пряжкой с вермахтовским орлом опять же кайзеровской эпохи (то есть с надписью «Gott mit uns», но без свастики), крючком для ножа и прочими причиндалами. На поясе у Глинника висел длинный немецкий штык-нож с эбонитовыми накладками, алюминиевая фляга в чехле из волосатого шинельного сукна и подсумок с патронами.
Для похода по местам боевой славы каждый принарядился как мог. Гулянье намечалось вселенского масштаба. В Синявино лучше искать приключения, а не трофеи. За приключениями мы и прибыли. Взрослые люди, некоторые в годах, со своим оружием и приличествующей случаю маскарадной одежде. Большинство уже много лет не копали. Съехались, чтобы побродить по лесу, пообщаться между собой, да и просто развеяться в мужской компании. «Бойцы вспоминали минувшие дни».
Я же с Борей откровенно убежал и спрятался, соблюдая сакральные заповеди каратистов: убежать, спрятаться, молчать. Мы ни словом не обмолвились об истории с Доспехами Чистоты и «Светлом братстве». Доспехи, кстати, были всё время со мной. Из дачной компании они ни у кого интереса не вызвали. На фоне прочей амуниции казались неуместной бутафорией, век не тот. Я оставил их в сумке, продемонстрировав разок для прикола, но так и не примерил, не имея к тому охоты.
Мы проводили время, играя в войну в условиях, приближённых к боевым. Как не застрелили кого по пьянке или не взорвались на очередной самоделке, оставалось загадкой. Должно быть, Господь пьяных щадит.
Пухлый выделил мне КЗС – комплект защитный сетчатый, надеваемый в войсках поверх формы. Вряд ли в нём можно было лежать на газоне и оставаться невидимым, но сетка, если опустить капюшон на лицо, защищала от комаров. Пухлого сия напасть не страшила – комары и змеи не кусали его никогда.
С последней нашей встречи Вова Чачелов здорово изменился. Разумеется, он остался таким же длинным и лопоухим, но теперь периодически попыхивал косячком с анашою. Кроме того, у него в городе были шашни с казачьей стражей, которые мне сильно не нравились. К казакам я испытывал крайнюю неприязнь.
Ещё из нашей старой компании были Дима Боярский и Крейзи. Дима, давившийся горьким бюджетным хлебом оперуполномоченного, постепенно спивался на работе, но даже в лесу не разлучался с мобилой, как бы постоянно находясь при исполнении.
Сашка же так и остался crazy [19] . Вот на кого время не наложило отпечатка. Мелкий, с копной густых волос, косо прикрытых детской панамой, он несуразно торчал из обширных комиссарских галифе времён гражданской войны, к которым снизу были приделаны жёлтые шнурованные сапожки роммелевского солдата, чудом сохранившиеся до наших дней. На подъёмах они были обмотаны изолентой и представляли собой специализированный трофейщицкий вариант обуви. Надо заметить, Крейзи был единственным, кто продолжал регулярно ездить на раскопки.
