Юрий Гаврюченков - Доспехи нацистов
С Пухлым, Крейзи и Димой мы были одногодками. Ещё в нашей компании имелся «латышский стрелок» Балдорис по кличке Болт. Он был долговязый и нескладный. Несмотря на то, что прибалтийские корни были давным-давно оборваны, а сам Балдорис родился и воспитывался в Питере, он остался каким-то гипертрофированным лабасом. Глинник взял его в лес, чтобы приобщить к раскопкам. Балдорис ими давно интересовался, да всё никак не представлялось возможности съездить. Работал Болт на стройке. Он и в лес так оделся: брезентовая спецовка и кирзовые строительные ботинки.
Балдорис был исполнителен, старателен и туповат – сказывалась курляндская кровь. Кроме того, он был блондином. Подаренная Пухлым унтерская шапка-гансовка сделала из него настоящего защитника фатерланда. Ему и формы не требовалось, чтобы быть принятым за гитлеровца, – вот что значит чистота происхождения! В образ бы неплохо вписался МГ-34, но пулемёт мы оставили у маринкиных родителей.
На первое время Пухлый раздал нам винтовки Мосина, благо, этого добра у него хватало. Я с ностальгией взял в руки пахнущую ружейным маслом трёшку, сразу узнав работу Вована: удобный приклад, глубокие незашлифованные царапины на стволе, где мы обдирали ржавчину наждачным кругом. Боре я конечно наврал: на забор Пухлому шли некондишн-стволы, которые лежали в земле без патрона в казённике. Дураки мы, что ли, гноить хорошее железо! Заряженные винтовки успешно реставрировались нами и затем использовались по прямому назначению. У пустых винтовок ржавел казённик, стрелять из них было можно, но гильзу в разъеденном коррозией стволе безжалостно раздувало и на выбросе затвор её рвал. Негодные трёшки и ганс-винты разбирались нами на запчасти, а стволы не жалко было пустить на ограду.
Боря очень комично смотрелся с трёшкой и в плоской каске парашютиста люфтваффе, казавшейся мизерной по сравнению с глубокими «котлами» гитлеровской пехоты, в изобилии валяющимися по лесу. Плоская как тарелка, с маленькими «наушниками», она была сконструирована, чтобы не мешаться при прыжках. По принципу «на безрыбье и раком встанешь» – лишь бы прикрыться. На лобастой бориной башке эта миска выглядела по меньшей мере забавно.
Поясная бляха у подельника была также люфтваффовской – с пикирующим орлом. Ремень, правда, имелся только современный, офицерский. На нём висел германский штык-нож с родными деревянными накладками, что было достаточно престижно: в земле дерево редко сохраняется.
Поскольку взятые Борей на игрища боеприпасы израсходовались в бою с настоящими немцами, пришлось воевать выданными на прокат винтовками. Сам Пухлый был вооружён МП-40, более известным как «шмайссер». В лес Чачелов одевал пятнистый десантный комбез и зелёные НАТОвские шнурованные сапоги из литой резины – где-то серьёзно прибарахлился. Зато на стриженной голове сидела неизменная ВВшная фуражка без козырька, которую он носил сколько я его помню.
Наш разномастный сброд куролесил на окраине Синявино-1, у дачи Вована. В магазин за провиантом я мотался на «Ниве». В этом плане тачка нас очень выручала. Она была только у меня одного – остальные трофейщики добирались по железной дороге: ножками-ножками. Ножки, кстати, все имели к ходьбе привычные, крепкие, кроме Балдориса, который их стёр и теперь хромал. Невзирая на эту досадную мелочь, завтра намечался глубокий рейд в лес. Я последний раз сгонял за жратвой и теперь возвращался на дачу.
Хотя вблизи от дома мы воздерживались от стрельбы, местные жители с нас уже немного прибалдели. Но милицию пока не вызывали. Впрочем, на случай конфликта с представителями власти у нас имелся собственный мент с радиотелефоном. Свою здоровенную «Моторолу» типа ультраклассик Дима носил на поясе за спиною, и когда ему звонили, в прозрачном окошечке чехла к нашей великой радости загоралась красная надпись «Call». Сам кал не падал, но веселились мы от души. Как дети. Да мы, дорвавшиеся до лесной вольницы, и чувствовали себя детьми, словно перенеслись в пору бесшабашной юности. «Счастье есть – его не может не быть».
Я рулил по пыльной дороге и слушал радио. Если принять за истину постулат, что счастье есть отсутствие несчастья, то я был счастлив. Радость была довольно специфичной. Зная, что сроки жизни моей сочтены, я наслаждался ею как бабочка-однодневка. После всего случившегося «Светлое братство» уже не удовлетворится Доспехами Чистоты, оно возжаждет иных сатисфакций, а что можно у меня забрать кроме жизни? Могут ещё посадить, причём независимо от волеизъявления Общества. Хрен редьки не слаще. Я уже ни о чём не беспокоился, Боря тоже, хотя он на что-то надеялся.
Лично я был лишён иллюзий, поэтому постарался избавить друзей от напасти в моём лице. Отвёз Маринку к родителям и позвонил Славе, чтобы не беспокоился по поводу моего отсутствия. Попал на Ксению, быстро с ней объяснился. Она меня поняла. Была, наверное, даже довольна – всё забот меньше. Я тоже порадовался, что трубку взяла она. Слава бы стал предлагать помощь и неизвестно, каких бы мы натворили дел, усугубив без того шаткое положение друга. Пусть остаётся в стороне. Это мне уже ничего повредить не может. Я живу, пока не попадусь.
Интересно, проявились ли у меня в глазах зловещие знаки смерти? Насчёт «рисок» мог бы просветить корефан, но он нынче был недосягаем. Поэтому оставалось только гадать, в самом ли деле жизнь моя пошла в разнос и был ли обвал неприятностей последних дней прелюдией к более страшному событию. Я вовсе не исключал такой возможности и чувствовал себя мотыльком, которого вот-вот раздавят в кулаке. Чьи пальцы только сожмутся раньше? – и «Светлое братство» и уголовный розыск имели, по-моему, равные шансы. Придут, когда не ждёшь. Они всегда так приходят – по навету. Но кто будет этим иудой, который сольёт тебя? Поди догадайся, когда все такие с виду хорошие. Всегда отыщется доброхот, который не плотник, да стучать охотник. Доносчиков не всегда вычисляешь даже после запала, но сейчас я, кажется, просёк, кто бы это мог быть – Стаценко. То-то он интересовался, куда я еду и когда, а сразу после его звонка прикатила зондеркоманда. Я сомневался, что Братство прослушивало мой телефон – слишком уж это заморочно. Вероятнее всего, любитель профашистских журнальчиков вломил меня прогрессивному Обществу. «Братья» мигом обернулись. Только кто мог предположить, что фигурант будет сидеть у вооружённого отчаюги в квартире напротив? Накладка обернулась потерями живой силы для Общества и полным цейтнотом – для меня.
«И был я словно покинутый муравейник». А что я мог сделать? Только убежать, спрятаться и молчать. Вот и поступил я в лучших русских традициях: скрылся от возмездия в лесу, где и был встречен с пониманием. Хорошо, что ещё Аким с Пухлым запоздали прибыть к Боре. Мы успели их упредить звонком, известив, что отправимся в Синяву на машине. Пухлый был рад встрече со старым приятелем, со мной, то есть. «Не имей сто рублей, а имей сто друзей».
Сто друзей ждали моего приезда, варили картошку, которой у Чачелова было ну просто завались.
– Водки привёз? – спросил Дима.
– Естественно, – я открыл заднюю дверцу. – Выгружай.
Мы перенесли питательный продукт в избу, там стоял дым коромыслом. Перед большим походом в лес замутили грандиозную отвальную. Дима и Аким деловито принялись выставлять на стол аппетитно позвякивающие бутыли.
Сколько могут выпить при удобном случае восемь здоровых мужчин? Думаю, много. Из этого расчёта я и затаривался белоглазой. Учитывая, что в нашей компании Крейзи, Глинник и Балдорис почти не киряли, водки получилось даже с избытком.
Когда запарился в русской печи картофан, мы расселись вдоль большого стола. Боря покрошил колбасу и корейку, Пухлый выставил миску солёных огурцов.
– Ну, за манёвры, – провозгласил я тоном народного любимца.
Дёрнули по первой. Стали жрать.
– Есть идея, – сказал сидящий напротив меня Глинник, его фельдграу была замарана позавчерашней блевотиной и свежей землёй, – давайте подорвём стотонную мину.
Так он называл семисоткилограммовую бомбу, глубоко ушедшую в грунт, но потом выпихнутую наружу. Земля имеет свойство выжимать из себя крупные камни и снаряды. В те времена, когда Синяву чистили сапёры, авиабомба лежала слишком глубоко, а вот Глинник нашёл её и сегодня ходил обкапывать. Сюрприз ждал своего часа неподалёку от Молодцово, но мы его не трогали, опасаясь народного гнева. От взрыва неминуемо перебьются стёкла по всей округе и полетит посуда с полок. После этого местные нас терпеть уже точно не будут. Вот почему затея Глинника постоянно откладывалась.
– Ну её к бесу, – молвил Аким, – далась тебе эта мина. Если так невтерпёж, давай перед отъездом бабахнем. Хотя, не знаю, это уж совсем детство. Я бы лучше тол выплавил.
– Можно выплавить тол и подорвать лесника, – предложил Крейзи, наш шизоидный эксперт. – В ней боевого заряда пятьсот сорок килограммов. Перенести к нему под дом в немецких противогазных баках и взорвать. Пущай полетает!
