Михаил Серегин - Батюшка. Кулак и крест
– Вы очень изменились за эти годы, – продолжал епископ. – И не только потому, что вера в вас окрепла – она была в вас давно, иначе прихода мы бы вам не доверили. Но вот действия ваши как духовного наставника паствы очень много раз вызывали непонимание и недовольство кое-кого из высшего духовенства. Поверьте мне, отец Василий, – улыбнулся старик, – что я всегда вас защищал. А знаете почему? Потому что видел в вас силу несгибаемую. И горячность ваша в ваших поступках, некоторая суетность, так это от неопытности и незрелости как пастыря божьего. А где же, как не в приходе, зрелости и опыта набираться. Вот и набрались. Говорить вы с людьми умеете, они к вам тянутся. И организатор вы хороший, и хозяйственник толковый.
– Вы, владыко, совсем меня захвалили, – снова смутился отец Василий. – А на добром слове спасибо. Что предписано то и делаю, а также то, что считаю необходимым делать. Вот и все.
– Вот в этом все и дело, – снова с улыбкой кивнул епископ. – Многие делают что предписано, но не все видят то, что необходимо. А видеть это дано не глазами. Истинная любовь гораздо глубже. Поэтому я вам, отец Василий, и хочу сделать одно важное предложение. Вам с вашими данными, характером и энергией – это дело как раз по плечу. Многие не выдерживали, сознаюсь, но вы сможете с Божьей помощью, я в это верю.
– Не понимаю, владыко, – удивился отец Василий.
– Огонь веры хочу вам доверить нести людям. Нести туда, где очень сейчас не хватает таких пастырей, как вы.
– Оставить приход?
– Именно. Оставить приход и отправиться в Сибирь, а точнее – в Якутию. Будете восстанавливать там храм, собирать прихожан. Дело трудное, но богоугодное.
– Даже и не знаю, что вам, владыко, ответить, – развел руками ошарашенный священник. – Я сейчас не готов к этому разговору. Для меня это так неожиданно...
– А я и не тороплю с ответом, – остановил отца Василия епископ, положив свою сморщенную ладнь на широченную кисть собеседника. – Возвращайтесь к себе в приход, с матушкой посоветуйтесь. На светлое дело вас направляю. Трудное, но светлое. А как храм восстановите, так и быть вам протоиереем в нем. Пора вам расти самому и воспитывать молодых служителей примером своим, духом и любовью.
Поговорили еще немного и об этой миссии. Старый епископ рассказывал о том, какие на реке Лене красивые места, сплошная благость да чистота. А вернувшись домой, отец Василий тут же рассказал жене о предложении, которое ему сделали. На том и порешили: что Олюшка с сыном поживут у родителей, пока он не устроится и не осмотрится на новом месте. Дом продадут, а там видно будет, новый в селе покупать по месту службы или снимать. И только ночью, когда отец Василий уже засыпал, матушка прижалась щекой к его бороде, положила свою руку ему на грудь и чуть слышно прошептала:
– Я так горжусь тобой, Мишенька.
– Гордыня, – хотел было в шутку напомнить он сонным голосом, но она закрыла ему рот своей нежной рукой, пахнущей сдобой.
– Ты понимаешь, Мишенька.
Он понимал и поэтому не стал больше ничего говорить и возражать. Много чего его Олюшка натерпелась с ним. И в заложники ее бандиты хватали, и с дитем малым к шашлычнику Анзору убегала, пряталась, когда убийцы охотились за мужем. Все понимала и не осуждала. Не мог ее благоверный оставаться в стороне, когда вокруг зло бесчинствует. Вот и признания дождалась. А разлука что, пролетит быстро. Самое главное, верила в него, в то, что он не испугается трудностей, не бросит начатое, не сбежит назад, как это часто бывало в таких случаях. Поэтому митрополиты и рассылали по епископатам предложения участвовать в восстановлении храмов Сибири и направить туда лучших своих священников. Значит, отец Василий был одним из лучших, настоящим пастырем. Это наполняло душу матушки Ольги радостью, она готова была следовать за ним хоть на край света и переносить любые трудности.
* * *Отец Василий пил чай и размышлял о предстоящем деле. Привычка держать свои мысли в строгости и военная закалка заставляли священника планировать четко, с учетом возможных вариантов развития событий, любых факторов и собственных сил. Предстоящая миссия была по большей части хозяйственной, управленческой. По крайней мере, на первом этапе. Нужно было организовать работы по восстановлению храма. Значит, придется обивать пороги, кого-то убеждать, где-то смиренно просить, а где-то откровенно нажимать и твердо требовать. Как ни неприятно это сознавать, но церковь обросла чиновниками. Своими, в рясах, но чиновниками. Потом придется и приход собирать. Тут уже должна действовать сила слова. И даже не убеждения, к которому прибегают, когда собирают люд на субботники, а именно просвещения. Нужно не убеждать идти в церковь, а пробуждать в людях духовное начало, открывать их сердца навстречу к вере.
Эта особенность православия очень радовала отца Василия. Православные священники никогда не навязывали своего учения. Они просто жили среди своего народа и могли помочь в трудную минуту, общались, отвечали на вопросы. Старались создавать своей жизнью образец поведения отношения к людям, заинтересовать стремлением к духовности, привлечь к делам церкви. Так жили преподобные старцы во все века, творя добро и стараясь быть нужными людям.
Правда, оставались еще и такие, как Чичер. С одной стороны, относиться к ним как к противникам церкви и веры, нельзя. Но, с другой стороны, они представляют собой угрозу обществу, а значит, и прихожанам. Такие, как он, олицетворяют собой зло, а церковь призвана помогать бороться со злом. Вот тут и происходило некое раздвоение личности у отца Василия, которое не оставляло его многие годы. Где грань между «помогать бороться» и «противостоять»? Наличие сана не отменяет гражданской позиции и человеческого долга. Православие проповедует любовь к ближнему, даже к врагу своему, но не смирение перед злом. Не должно быть ненависти и злобы. Остановить творящего зло надо, но и помочь спастись грешнику, творящему зло, – его долг как духовного наставника. В этом и есть первая задача церкви. Помочь спастись душе, направив ее на путь истинный.
Отец Василий понимал, что с Чичером ему, возможно, еще придется столкнуться, но теперь он относился к этой встрече совершенно по-другому. Когда-то, много лет назад, он остановил Чичера броском гранаты РГ-42. Силен еще тогда был в отце Василии Миша Шатунов, которого в спецназе знали под прозвищем Шатун. Священник долго замаливал грех пролития крови и до сих пор старался не вспоминать этот эпизод. Сказать точно, как он должен был тогда действовать, а как нет, отец Василий не мог до сих пор. Свои сомнения он скрывал от себя и от других долгие годы. И только спустя много-много лет отец Василий неожиданно нашел в себе этот баланс. Груз грехов – это его крест. Это дело лично его и Господа. Господь милостив, он принимает покаянную душу. Можно победить зло любым доступным в тот момент способом. Не надо сдаваться. Но самое главное, чтобы борьба со злом не превращалась во зло, не мерк в душе свет, не брала верх ненависть и злоба.
Отец Василий не придумал этого, а просто в какой-то момент осознал. И родители наказывают свое дитя, продолжая его любить. Отсюда и пошло именование людей, посвятивших себя служению богу, батюшками и матушками, а те именуют паству свою чадами. Прошли мучившие его тягостные сны.
В памяти отец Василия, тогда еще сержант-сверхсрочник Миша Шатунов, выбил окно ногами и кубарем влетел в актовый зал. Это вокруг прежнего Миши Шатунова с шелестом осыпались осколки стекла. Это другой человек его глазами видел, как справа, на сцене, клубилось варево человеческих тел в одинаковых серых зэковских спецовках. Это другому человеку заорал из толпы Бош: «Шатун! Мишаня-а-а!» И тот Михаил побежал на зов, давя трещащие под ногами стулья, прыгнул на сцену и начал молотить зэков дубинкой по головам. Не на него, а на другого поперла серая масса с выпученными глазами, оскаленными зубами и хищно пронзающими воздух заточками. Тот Михаил молотил направо и налево, со свистом рассекая воздух дубинкой, щитом отжимая тех, что слева, и пробиваясь к Бошу и Мулле. Другой, еще умеющий неистово ненавидить, увидел, что Бош сидел у стены, расставив руки в стороны, словно распятый на кресте. Он звал его, а мертвый Бош не мог ему ответить, потому что из подмышек Боша, единственных незащищенных бронежилетом мест, веером торчали заточки.
Это другой Михаил перевел взгляд правее, где на залитом кровью полу лежал Мулла, которого достали ломом, который так и остался торчать откуда-то снизу между ног. И тот другой Михаил наклонился, рывком выдернул лом, а потом, отбросив щит, взял лом наперевес и ринулся на толпу зэков. Тот Михаил гнал зэков до самого пищеблока, чувствуя, как хрустят под его ударами позвонки и черепа, трещат порванные заостренным концом лома одежда и плоть. Последнего зэка тот Михаил зажал в угол, как мышь на кухне. И зэк заметался, понял, что деваться некуда, повернулся лицом и умоляюще посмотрел в глаза прежнему Михаилу. И этот совсем мальчишка лет восемнадцати хватал воздух ртом: «Не надо! Не надо, дяденька!» Тогда Михаил зачем-то придержал удар и вдруг понял, что ему смертельно хочется испытать, как хрустнет эта хилая грудная клетка под его ударом. И он снова занес лом, и пацан затравленно вжался спиной в угол, ожидая смерти.
