Рикошет - Василий Павлович Щепетнёв
Неподалеку от ворот, тоже не могучих, стояла небольшая, человек на пятьдесят, группа людей. Тоже массовка? Но, в отличие от нас, люди были разные. Славяне, горцы, выходцы из Азии, мужчины и женщины, молодые и старые, одетые хорошо и одетые ужасно. И другой автобус, возле которого прохаживались совсем другие люди. Полиция. Шлемы и бронежилеты, крепкие ботинки и большие дубинки. Полицейских было вчетверо меньше, чем гражданских, но случись что, я бы поставил на полицию триста рублей и сухой паёк в придачу. Видно было — знают, умеют, могут и хотят.
Невзрачный мужичок распахнул ворота, и мы въехали внутрь.
— Выходим, выходим! Через заднюю дверь!
Через заднюю — потому что на заднем сидении автобуса были сложены плакаты на палочках и флаги-триколоры. И палочки хлипкие, и древки. Символ демонстрации — дунь, и переломится.
Мне достался плакат «Не продамся за Хамон!»
Легонький плакат, непрочный. На одно представление.
На полигоне, то ли поджидая нас, то ли для порядка, стояли сторожа. Шесть душ. Синие фуражки с красными околышами, синие гимнастерки, синие шаровары с лампасами. И у каждого нагайка. Но все пешие, ни одной лошади. Для кого нагайки? Странные в Москве сторожа.
Нас подвели к продуктам, уложенным на землю с любовью и умением. Ящики с яблоками, ящики с бананами, ящики с сыром, ящики с бутылками. Поглядеть, так еды здесь видимо-невидимо. А посчитать на пальцах — тонны полторы, не больше. Не то, чтобы полторы тонны мало, нет. Но обыкновенно сообщают об уничтожении сотен и сотен тонн контрабандной еды.
Рядом с беззащитными продуктами стоял аппарат на треноге. Маленький аппарат, посмотреть, так игрушечный. Для киносъемки, вернее, видеосъемки, плёнкой тут не пользуются. А рядом с аппаратом стоял оператор. Чуть дальше приготовился к работе бульдозер.
— Плюйте и пинайте, — скомандовала девушка. — Это яд, которым хотят отравить вас и ваши семьи.
Мы стали плевать на землю и пинать ящики. Кто-то перестарался, ушиб ногу и запрыгал на здоровой.
— Мы тут не комедию снимаем, а народный гнев. Дайте мне гнев!
Мы старались. Получалось, прямо скажем, неважно. Будь мы сытыми… Да только сытые на такую работёнку не согласятся. А несытые в дороге проголодались.
— Это яд, отрава, плесень! — подбадривала нас девушка, но тщетно — с каждой минутой голод становился сильнее, а воображаемые яды слабее.
— Ладно, хватит, — сдалась она. — Теперь встаньте вот сюда, и, когда бульдозер будет давить продукты, радуйтесь и размахивайте флагами и плакатами.
— Чему радоваться-то? — спросил один из тех, кого я пометил вопросительным знаком. Первый Под Вопросом. — Положим, я третий месяц без работы, жена дома с ребёнком годовалым, в холодильнике шаром покати, где посыл к радости?
— Ваш ребенок будет жить без отравы и вырастет на отечественных продуктах!
— Тех, что из пальмового масла? Не прокатит.
— Радуйтесь, что получите триста рублей!
— Триста рублей это хорошо. На триста рублей я куплю… даже не знаю, что я куплю на триста рублей…
— Не хотите работать — отойдите в сторону, — жестко сказала девушка.
Сторожа с нагайками подошли поближе.
— А вы нас сейчас снимайте, — сказал Второй Под Вопросом. — И народу интереснее, и вам. Как мы эти продукты растащим и дадим дёру. А, мужики? — он оглянулся на нас. — Тут одна головка сыра три тысячи стоит, а они хотят трёхой откупиться!
Но мужики его не поддержали. А поддержали сторожа в лампасных штанах. Под локотки. Отвели в сторонку обоих и продолжали держать.
— Заводи, — скомандовала девушка бульдозеристу, и бульдозер начал прокашливаться.
Так да не так. Нужен личный пример.
Я бросил плакат, подошел к еде. Выбрал ящик с вином, достал бутылку с красивой до ядовитости этикеткой.
— Отличное вино. Вы, мужики, можете и дальше ваньку валять, а мне крошки не нужны, когда большой кусок сам в рот просится. И сыр, он не три тысячи стоит, а все десять — я поднял головку сыра над головой.
Оставшаяся пара сторожей заспешила ко мне. Видно милых по походке. Милые были городскими увальнями, плохо подготовленными сторожами из тех, кто с детства возмещал недостаток качества еды её количеством.
Бульдозер натужился и тронулся. Одновременно за забором раздались крики «Позор!» и другие, похлеще. Первый Под Вопросом и Второй Под Вопросом ловко вывернулись из захватов сторожей, а я побежал. Куда бежать, если кругом забор? К бульдозеру, куда же. Покуда тот не набрал ход, забраться в кабину бульдозериста было трудно, но возможно. Бульдозер не танк, бульдозер всякий обидеть может. Дверцы нараспашку, заходи, кто хочет.
Я и зашёл.
Уговаривать бульдозериста не пришлось, да и некогда было. Он решил, что лучше всего оставить машину на меня, раз уж я такой настойчивый. Опять же не танк ведь оставил противнику.
Закрыв дверцы — мало ли, — я осмотрелся. Оба Под Вопросом освободились от сторожей, те сбились в свою кучку, не зная, что делать. Девица командовала, по губам я прочитал — «снимай, Валера, снимай», и оператор снимал до тех пор, пока не отпрыгнул в сторону, а я, сбив треногу, проехался по аппарату, и, вспомнив молодые годы (в старших классах у нас был факультатив «бронетанковые войска», двести часов теории и триста практики), повертелся на нём, перетирая в труху. Потом двинулся к забору и проехал сквозь него нечувствительно.
Снаружи было жарко. Полиция хватала людей и волокла в автобус, а те не волоклись. Цеплялись за землю, друг за друга, за тех же полицейских. И тут я на лихом бульдозере с отвалом наперевес. Немножко попугал полицию, немножко повредил полицейский автобус, а потом припустил во все лошадиные силы к центру Москвы.
Лошадиных сил у бульдозера достаточно, но скорости не хватало. Бегом куда быстрее. Но меня никто не преследовал. Поначалу.
Ничего, выберусь с пустыря, доеду до той новостройки, оставлю бульдозер и пойду ногами, как все люди.
Но тут со мной поравнялся мобиль. Из той же категории, что моя одежда. С пугала.
Из окна мне махнул рукой Первый Под Вопросом. Второй Под Вопросом был за рулём, а рядом с ним — неизвестная девушка.
Я остановился.
— Давай к нам, на бульдозере далеко не уедешь, а тебя уже ищут, — крикнул Первый Под Вопросом.
Что ж, прощай, бульдозер.
Я перебрался на заднее сидение мобиля, и мы помчались быстрее лани. Раза в полтора. И успели влиться в общий поток прежде, чем
