Рикошет - Василий Павлович Щепетнёв
Возможно, даже вероятно, что не все знают о своём предназначении. По молодости лет. Или так и состарились, не поучаствовав ни в одной баталии. А, скорее, убиты на взлёте. То, что знаю я, известно и оккупантам. Тоже мне, секрет, ведущий начало от времен Сфинкса. Примитивные режимы устраивают избиения младенцев, рассчитывая утопить в крови любой протест. Режимы изощрённые стихийную силу организуют и возглавляют. Используют в своих интересах. Направляют недовольных в крестовые походы. Вы воюйте, вам зачтется. Осваивайте новые земли. А если осваивать нечего, и для войны время неподходящее, милостиво позволяют протестовать, но протестовать законопослушно. Оппозиция Её Величества. Шумите и требуйте, но шёпотом и в специально отведённом месте. Ну, а если это не помогает, поможет случай: то вертолёт упадёт, то бандит подкараулит, то жена возьмет пистолет и всадит три пули в любимого супруга. Две в сердце и одну в голову. Не с той ноги встала, погода плохая, а тут и пистолет на глаза попался.
Я не рассчитывал отыскать партизан на глазок, случайно. Я рассчитывал отыскать партизан закономерно. Установить контакт визуальный, установить контакт вербальный, убедиться в правильности выбора, убедить в том другую сторону. Система отработанная: так организуют группы сопротивления в стане атлантидов. Да и атлантиды тоже не дремлют.
Но пока с контактами было худо. Их, контакты, лучше всего заводить в профессиональной среде — на заводе, в мастерской, в университете. Это мне не подходило. Второе — в разрешённых общественных организациях, годятся и кружки нумизматов, и любительские театры, и клубы поклонников персидских кошек. Уже теплее. Но больше всего доверия к тому, с кем делил опасность и невзгоды. Казацкая нагайка или полицейская дубинка обнажают суть людей не хуже ментального рентгена.
Организованные выступления против режима были, да всё не те. Организовывал их сам режим, частью показать, что блага атлантической демократии распространяются и на Москву, а частью показать, что благами этими пользоваться нужно только с позволения начальства. Велит начальство идти на митинг в поддержку Ивана Петровича Сидорова, кандидата в депутаты городского совета, нужно идти. Чего ж не пойти: и автобус подадут, если далеко, и рабочие часы в табель запишут. Придёшь, выпьешь граммов сто или двести, побалагуришь, и домой. Счастье!
Я ждал других выступлений. Должны быть и другие. Терпение.
Еще я изучал территорию. Проходные дворы, закоулки, дома. Вдруг и пригодится? Старые, вековые дома безжалостно ломали, хотя стоять бы им и стоять. Строили новые, в расчете на большой барыш. А бывало — начнут ломать дом, да и бросят. Деньги кончились. Кризис. В дом порой заходили бродяги, были дома и со зловещей репутацией, в которых находили то три трупа, то пять. Случай о доме с пятнадцатью трупами, московский рекорд нового столетия, смаковала городская пресса. Приплетали то инопланетян, то зондеркоманду, очищающую Москву от бродяг, то бывшего хозяина дома, князя Пригодина, похороненного в домовой церкви двести лет назад и восставшего из гроба, чтобы мстить за поругание жилища, то радиоактивную бомбу, подложенную террористами ещё в одна тысяча девятьсот девяносто девятом году. Последний слух был всех злее: упоминание ядерных террористов кого-то не на шутку рассердило, редактора газеты избили в подъезде дома проживания, а саму газету заставили опубликовать опровержение с извинениями.
Наиболее убедительным казалось сообщение, в котором утверждалось: виной всему была стеклоочистительная жидкость в бутылках с этикетками латиницей. Ящик таких бутылок бродяги откуда-то и украли. Бродяг в доме обитало немало, но жидкости хватило на всех. Пролежали трупы две недели. Если в дом кто и заходил, то такие же бродяги, которые властям не сообщали. Когда же дом стали осматривать очередные инвесторы, шило из мешка и вылезло.
Я не поленился, заглянул в дом, обнесённый бетонным забором, но забором проникаемым — между плитами щели то в двадцать сантиметров, то в сорок, то в шестьдесят. Двери в дом заколочены, и видно — заколочены недавно. Но есть окна, разбитые высокодуховными людьми (власти постоянно твердят о высокой духовности, которая, словно квашня, так и прёт из населения). Торчащие осколки, правда, делают проникновение внутрь небезопасным для обывателя, но я справился.
Пустая коробка. Всё, что имело маломальскую ценность, выдрано с мясом и вывезено в соответствующее место.
Запах гниющей плоти смешался с запахом хлорной извести — ею присыпали те комнаты, в которых обнаруживали тела. Сыпали неряшливо, где густо, где жидко. Среди мусора я заметил ботинок — не пустой. Видно, убирая трупы, не очень-то и старались. Тяп да ляп.
В этом доме и ещё в паре схожих местечек я сделал тайники. Не все же сокровища держать в съёмной комнатушке.
На обратном пути после посещения одного из тайников я и попал в массовку. А в массовке нашел двоих, возможно, партизан. Или нет. Под вопросом.
Пока я предавался размышлениям на продавленном сидении автобуса, подошли вербовщики с последним работником. Они, судя по всему, рассчитывали на большее, но поджимало время.
Парень сел за руль, девушка взяла микрофон.
Автобус тронулся.
— Не будем понапрасну терять время. Объясняю, что от вас требуется. Мы едем на полигон утилизации санкционных продуктов. Вы — рядовые москвичи, возмущенные тем, что в страну поступает запрещённая еда. Вам на эту еду плевать — буквально. Плюйте, топчите, пинайте её. Представьте, что еда отравлена, что её подбросили, чтобы убить вас и ваших родных. Вообразите и поверьте. Главное — поверьте. Враги напичкали отравой продукты и привезли в Москву в надежде, что доверчивые русские люди купят и отравятся. Врагов у нас много, вы это знаете. Вы увидите ядовитый сыр. Вы увидите ядовитые яблоки и виноград. Вы увидите ядовитую рыбу. Но вы не простачки. Вы предупреждены — и спасёте людей от ядовитой дряни! — с разными вариантами девушка повторяла это снова и снова. Каждый из нас должен был представить, как мучается, поев пирожное с битым стеклом. Или как умирает ребёнок, выпив отравленное молоко. Система Станиславского на скорую руку.
Потом девушка прошла по автобусу, переписывая нас. Для ведомости. Верила на слово, документов не спрашивала.
— Половину, поди, присвоит, — сказал вполголоса творческий работник, сидевший позади меня. — Сэкономит на нас.
— А зачем тогда мы соглашаемся? — спросил я.
— Из-за второй половины. Половина лучше, чем ничего.
Ехали недолго, минут сорок. За это время каждый возненавидел и отравленную еду, и коварных врагов. Ещё немного, и ненависть переросла бы в безразличие, но мы приехали.
Полигон по утилизации продуктов располагался на окраине Москвы, там, где она начинала
