Масонская касса - Андрей Воронин
«Ловко, — подумал Губарев, пальцем показывая пилоту, куда лететь. — Вот эта прямая дорога — наверняка бетонка, когда-то проложенная военными. Ими тут весь лес изрезан. А эту бетонку я, кажется, даже знаю. Съезд с шоссе, помнится, перегорожен бетонным блоком, по бокам канавы — не объедешь. А главное, если смотреть с шоссе, видно, что по ней никто не ездит — снег, целина, одни птичьи следы. А они, гады, окольными путями, крюками, петлями, а потом раз — и на бетонке. А бетонка ведет к…»
Из-под полога нависающих над бетонкой облепленных снегом ветвей вдруг вышел какой-то человек. Он был одет в белый маскировочный балахон, и, если бы не темное пятно лица и черная лыжная шапочка, его действительно можно было не заметить. Человек был на лыжах; у Губарева мелькнула мысль, не один ли это из его потерявшихся «биатлонистов», и он, толкнув пилота в плечо, описал указательным пальцем окружность в горизонтальной плоскости. Пилот кивнул и начал разворачивать машину, постепенно снижаясь, пока верхушки деревьев не замелькали под самым брюхом вертолета.
Наконец Константин Захарович снова увидел «биатлониста». Пока вертолет разворачивался, тот уже успел снять лыжи и воткнуть их вертикально в снег. Он стоял широко расставив ноги в накатанной колее и держал в опущенных руках какой-то темный продолговатый предмет. На глазах у Губарева он плавным движением поднял эту штуковину, оказавшуюся выкрашенной в цвет хаки трубой, снял с переднего конца заглушку, поднял прицельную рамку и принял такую позу, что хоть ты картину с него пиши.
Предостерегающий крик застрял у Константина Захаровича в горле, но пилот обо всем догадался сам и попытался резким движением рукоятки увести машину в сторону. Увы, расстояние от стрелка до мишени было чересчур мало, а сама мишень слишком велика, чтобы эта попытка увернуться могла стать результативной. Задний конец трубы харкнул желтоватым дымом, и последнее, что увидел Губарев, был извилистый дымный след, протянувшийся снизу вверх — казалось, прямо ему в лицо.
* * *
О том, как погиб Сенатор, Глеб не думал вообще — с его точки зрения, думать тут было не о чем. Такая работа была по плечу любому, кто умеет отличить приклад от дула и готов нарушить заповедь, гласящую: «Не убий». Сенатор был из тех людей, которые наилучшим образом удовлетворяют определению «сволочь». Конечно, руководствуясь подобным критерием, убивать можно всех подряд, без разбора — нет, наверное, на свете человека, которого не считал бы сволочью хоть кто-нибудь. Дело тут было вовсе не в личных качествах Сенатора, а в масштабах его деятельности; откровенно говоря, убрать его не составило особого труда еще и потому, что Глеб давно числил этого человека в разряде своих потенциальных клиентов и понемногу накапливал информацию о нем и его привычках. Цели, поставленные перед собой Сенатором, а также методы, которыми он этих целей добивался, — словом, все, что Глеб о нем знал, неумолимо и неуклонно вело депутата Сенчукова к гибели. Генерал Потапчук ждал, по всей видимости, только подходящего стечения обстоятельств, при которых смерть Сенатора произвела бы наибольший эффект и принесла максимальную пользу. И хотя Прохоров его опередил, Глеб, стреляя в Сенатора, не испытал ничего, кроме удовлетворения от чисто выполненной работы, поскольку Сенатор был из тех людей, чья смерть делает мир вокруг заметно лучше и приятнее. И не так уж важно, по чьему приказу это произошло; в данном случае результат намного важнее.
Словом, список назначенных в рамках этого дела жертв стал на одну фамилию короче. Он был довольно длинным, и Глеб не без оснований подозревал, что вариант этого списка, хранящийся в сейфе генерал-лейтенанта Прохорова, длиннее по крайней мере на одно — его, Глеба Сиверова, — имя. И не надо было долго ломать голову, чтобы догадаться, кому будет отдан приказ о ликвидации агента по кличке Слепой. Вон он, храпит на соседней полке, с мишенью на лбу и разряженной «береттой» под мышкой — ликвидатор, суперагент… Экое, право, чучело! Удивительно, что генерал Прохоров доверил именно ему охрану интересов того таинственного и могущественного неформального объединения, которое Федор Филиппович, помнится, прямо, без иносказаний, называл масонской ложей…
О масонах Глеб знал в основном из полузабытого школьного курса истории, где о них упоминалось вскользь, да еще из художественной литературы — из «Войны и мира», например. Впрочем, людей, с которыми Слепому доводилось иметь дело сейчас, генерал Потапчук называл масонами просто за неимением лучшего термина: уж очень их методы напоминали то, как втихаря, без лишнего шума, но неизменно эффективно действовали пресловутые «вольные каменщики».
Другое слово, употребляемое генералом в отношении этой нигде не зарегистрированной, но почти всемогущей организации, было «профсоюз». С его слов выходило, что именно создание данного неформального объединения было главной причиной, по которой ныне действующему президенту некогда передали всю полноту исполнительной власти в раздираемой неурядицами, балансирующей на краю финансовой и политической пропасти стране. Именно он, будучи директором ФСБ, а затем и премьером, возродил и укрепил так называемое «позвонковое право» — систему взаимоотношений между силовыми структурами, которая позволяла улаживать поминутно возникающие разногласия путем простых телефонных переговоров, без бумажной волокиты и бесконечного перетягивания латаного-перелатаного политического одеяла. В «профсоюз», как это вскоре стало называться на жаргоне силовиков, вошли люди, занимающие ключевые посты, — те, кто обладал реальной возможностью без проволочек решать практические вопросы, молодые, энергичные и честолюбивые генералы и полковники. В стране, где добрых тридцать процентов экономики по сей день остается в тени, такая система управления оказалась наиболее эффективной, и за годы правления ее создателя «профсоюз» окреп и набрал невиданную силу.
Сила эта была так велика, что даже генерал Потапчук, который, по его собственному признанию, хранил в ящике рабочего стола Конституцию и сверялся с ней, когда требовалось принять непростое решение, не пытался ей противостоять. Во-первых, попытка противопоставить себя «профсоюзу» была равносильна самоубийству, а во-вторых, Федор Филиппович, как человек здравомыслящий, отдавал должное эффективности и несомненной полезности того, что со временем по многим признакам стало и впрямь напоминать масонскую ложу.
Да и кто стал бы с этим спорить? Если сравнить систему силовых структур
