Дальше живут драконы 2 - Александр Афанасьев
Тогда это плохо. У папы в штабе выгнали одного офицера — он пристрастился к морфию. На него страшно было смотреть — сорока нет, а почти старик. Папа говорил — он дошел до того что обокрал сослуживца.
Семь — надолго ли все это?
Надо сказать, подготовились они хорошо. Никто и не подумает искать их здесь — подумают что корабль разбило штормом. Такое бывает, море всегда требует дань кровью. Борька ушел за помощью — но неизвестно приведет ли. Он в чужой стране, а задавака тот еще. Надо было идти ему — но боцман выбрал.
Восемь — что делать?
Если вспомнить книжки… в одной было написано, что военнопленные один раз привлекли внимание, протоптав тропинку, так что сверху это выглядело как три точки три тире — знак СОС. Разведывательный самолет снял это, а офицеры разведки в штабе заметили.
Как было бы хорошо, если бы Михаил заметил это на снимках. На авианосце сорок восемь ударных самолетов, восемь спасательных вертолетов. На каждом обязательно есть особая группа морской пехоты, охраняющая корабль на стоянках в порту, и готовая для абордажных боев и отдельно — спасательная группа ВВС, специально для поиска и спасения сбитых летчиков. Он помнил даже списочный состав — тридцать два человека, на каждом авианосце, только сержанты и офицеры, подготовленные для действий в глубоком тылу противника. Несмотря на то, что тут, судя по казармам не меньше сотни человек охраны — им бы хватило десяти — пятнадцати минут, чтобы захватить лагерь.
Но их здесь нет. И, наверное, не будет.
Он вспомнил книгу мемуаров одного адмирала, побывавшего в японском плену. Он отказался от перевода в офицерский лагерь и остался со своими людьми. Так вот, он писал, первое, что надо понять — то, что мы не вернемся домой к Рождеству. То, что плен — это надолго. Тот, кто верит, что его освободят завтра — а завтра ничего не происходит — ломается. Но если не верить — то ты сохраняешь в себе силу жить и бороться. А бороться, возможно даже в плену.
И если среди японцев есть те, кто знает русский — а они там точно есть — кто из японцев знает, что один из русских понимает японский?
Никто…
Утром, при кормлении — заключенным выдали на одну порцию меньше.
Кормили их в отдельном бараке, там были длинные скамьи. Посуда была грязной и жирной, нечем было ее вымыть — если водой из реки, то будет только хуже. Когда их пригоняли к столу все уже было расставлено. Рис и какая-то дрянь, похожая на вьетнамский рыбный соус, только очень скверного качества. Вместо чая какой-то непонятный отвар. Но при этом — вместо палочек ложки, причем вполне европейского размера. Хотя в Азии ложками не едят.
То что одной порции не хватает — обнаружил Сашка Джикаев и пошел разбираться. Прислуживал за столом какой-то лохматый и косматый тип, явно не японец, говоривший на каком-то непонятном языке. Попытка объясниться русскоязычного осетина и предположительно японоязычного аборигена — могла бы стать основой сюжета короткометражного фильма. Если бы это было уместно.
Так ничего и не добившись, Сашка Джикаев вернулся за стол и они разделили трапезу с другом.
— Смотрите!
Как обычно примерно в середине дня (все часы у них понятное дело отняли) в лагерь приехал офицер. Он разъезжал на единственном в лагере автомобиле — старом американском внедорожнике джип и казалось, сошел со страниц какой-нибудь популярной книжки о зверином оскале воинствующего японского империализма. Всегда одетый в форму, с какими-то побрякушками, он носил старомодный монокль вместо очков и офицерский стек. При этом у него не было большого меча катаны, хотя вакидзаси, малый меч — был.
Первым делом он провел смотр солдат — они были в повседневной форме с какими-то дурацкими белыми накидками на шею и белыми же головными уборами. Одного из солдат он ударил, причем тот воспринял это как должное
— Свинья…
Это негромко, но отчетливо сказал Сашка Джикаев. Его отец был полковником, но когда-то он был простым лейтенантом, и ни разу не ударил своего солдата. Способов наказать провинившегося солдата существует множество, начиная от отжиманий и заканчивая дисбатом. Между этими двумя крайними мерами существует множество других — запрет на увольнительные, лишение писем из дома (все письма отдавали только после истечения срока наказания), наряд по кухне или уборной, наряд на уборку территории, наряд на вывоз отходов, запрет на посещение солдатской чайной… в общем много чего. Но на офицера, ударившего солдата заводилось уголовное дело[25].
Закончив с солдатами, офицер пошел к ним — но тут ему встретился тот самый несчастный толстяк — японец, который все время крутился рядом. Офицер остановил его и начал что-то говорить, явно презрительным тоном. Толстяк молчал, смотря на его ботинки
— К нам идет…
Офицер приближался в сопровождении переводчика и звероватого вида адъютанта — и некоторые из пацанов вдруг вспомнили Шаан[26]. Когда эту книгу проходили в школе — а ее проходили в выпускном — она неизменно порождала жаркие споры, о том, кто прав — индийцы или англичане. Книга была написана с явным осуждением практик британского раджа — но и зверства восставших были описаны предельно конкретно. Некоторые преподаватели давали эту книгу только для самостоятельного чтения.
— … …
— Господин офицер говорит, вы плохо работать.
— Сам бы поработал… — зло сказал кто-то
— Господин офицер говорит, кто плохо работать, не будет еды.
Тут произошло то, чего никто не ожидал — один из пацанов … засмеялся. Лицо офицера исказилось гневом и злобой, он кого-то ударил своим стеком — и тут началась свалка…
Когда в одном месте встречаются военные и сотрудники спецслужб, тем более такие сотрудники, как профессор Сама с ученой степенью, профессор с кафедрой университета в Йокогаме, бывает, происходят крайне интересные вещи. Встает вопрос, кто и как служит Императору. Но проблема глубже — не просто так например и в русской армии органически ненавидят жандармов и едва терпят даже собственную разведку. Хотя генерал-квартирмейстер — при любом штабе человек конечно же уважаемый.
Армии органически ненавистна идея предательства и победы за счет предательства. В армию идут совершенно особенные люди с твердым пониманием чести, которая для них неделима. Причем чужая честь не менее важна, чем своя. Становясь офицером, человек дает клятву при необходимости умереть за Отечество и Государя. Такая мотивация не продается и не покупается — за какие деньги, например, согласитесь умереть вы?
