Владимир Гурвич - Федеральный наемник
Постепенно приходило насыщение, я ел все медленней и спокойней. Женщина принесла чай. Мы стали его пить, предворительно пригласив хозяев дома присоединиться к нам.
Однако по восточной традиции сделал это только глава семейства. Но его жена с детьми не покинули комнату, а примостились в некотором отдалении. Я ловил на себе внимательный настороженный взгляд женщины. После насыщения, у меня снова проснулся интерес не только к тому, что происходило в моем желудке, но и к тому, что творилось вокруг. И прежде всего к накормившему нас хозяину дома. Судя по выставленному им угощению, эта семья не бедствовала. По крайней мере не голодала уж точно. В нынешних военных условиях, частых реквизиций с той и другой стороны это было достаточно необычное явление.
Я видел что не только я с любопытством разглядываю хозяина дома, но и он смотрит на нас не с меньшим интересом.
— Как тебя зовут? — начал я беседу с традиционного вопроса.
— Мухаммед, — ответил он.
— Как пророка, — заметил я.
— Да, — подтвердил хозяин дома, и в его голосе послышалась гордость.
Это обстоятельство меня насторожило; уж не религиозный ли он фанатик? Я знал еще по прошлой кампании, какой это опасный тип человека. Даже если он не боевик и без оружия, от него можно ожидать любой пакости.
— А что сейчас в селе, есть хоть кто-то из боевиков?
— Нет, но вообще заходят. У нас тут не слишком их жалуют.
— А ты почему не с ними? — задал я прямой вопрос.
Что-то изменилось в лице тезки пророка, в нем проглянуло вдруг ожесточение.
— А почему я должен быть среди них?
— Ты взрослый сильный мужчина, поди стрелять умеешь, все такие, как ты, там.
— А я сам по себе, мне до них нет дела. У меня вот армия, — кивнул Мухаммед на своих домочадцев. — Их кормить, одевать надо. А как в такое время это сделать.
— Других это не останавливает. Там деньги платят.
— Деньги деньгам рознь. Они там все бездельники, им воровть и разбойничать хочется. А я работать люблю, с техникой умею обращаться. раньше был бригадиром трактористов. Не будь всех этих дел, у меня знаете было бы какое хозяйство. — Внезапно на лице Мухаммеда появилась улыбка. — Меня Арсен много раз звал, но я ему всегда говорил одно и тоже: я в ваших делах не участвую.
— Это какой Арсен, — вмешался в разговор молчавший до сего момента, но внимательно слушавший отец Борис. — Случайно не Газаев, тот самый Богом проклятый жестокий палач?
— Он, мы с ним в одном классе учились, даже за одной партой сидели. Потом в техникум вместе поступали. Только он не прошел, а меня приняли. Он тоже из этих мест.
— Потому тебя и не трогает, — высказал я предположение.
Он кивнул головой.
— Да, меня он запрещает своим обирать, хотя все равно они приходят и берут. Но если бы не его защита, давно бы все отняли.
— Коль вы его давно знаете, объясните, откуда в нем столько жестокости? — спросил отец Борис.
Мухаммед внимательно посмотрел на священника.
— А он с детства таким был. Животных мучил, одноклассников вместе с такими, как он, бил. Очень любил, чтобы его боялись, в том числе и учителя.
— И боялись?
— Еще как. Одна учительница даже уволилась, только бы не встречаться с ним. А когда все это началось, он быстро сколотил группы таких же как он безжалостных людей. Раздобыли оружие и начали орудовать. Ну а теперь сами поди знаете, какая у него сила, говорят в его отряде до трехсот человек. — Мухаммед пристально посмотрел на нас. — А вы случайно не были у него?
— Случайно были и случайно вырвались, — не стал скрывать священник. — Но видели мы достаточно, чтобы понять, кто он на такой и чем занимается.
— Мое дело сторона, — глухо произнес Мухамммед. — Для меня главное вот их сберечь. — Он подозвал своих детей: девочку лет десяти и мальчиков лет семи и пяти. — Вот мой отряд. Знал бы куда, уехал бы отсюда немедленно. Да кому мы нужны. — В голосе Мухаммеда послышалась тоска. — А вот не пойму, вы-то что тут делаете? Вроде бы похожи на федералов, а с другой стороны не очень на них смахиваете. — Взгляд хозяина дома скользнул по грязной сутане отца Бориса.
— Мы путешествуем, — насмешливо проговорил я. После еды на меня напало некое благодушие, я даже обнаружил, что проснулось бог знает сколько времени спавшее чувство юмора. Хотя до недавнего времени я был твердо уверен, что оно умерло навсегда три года назад.
— Путешествуете? — На лице хозяина дома появилось изумление. — В такое-то время.
— Почему бы и нет. Мы необычные путешественники, мы путешественники, которым подавай опасность, смертельный риск. Что за радость тащиться на какое-нибудь побережье и лежать там кверху брюхом, как выбросившийся на берег дельфин. Мы исследуем, изучаем жизнь. Не так-то много сейчас войн. А лучше чем они для этой цели ничего нет. Нас особенно интересует поведение людей в ситуации, когда человек рискует в любой момент отправиться на тот свет. Мы не могли пропустить такой ценный случай и посмотреть, что у вас тут творится.
Мухаммед явно испытывал растерянность, так как не знал, как отнестись к моим словам, то ли воспринимать их серьезно, то ли как своеобразную шутку.
Пока он решал эту проблему, отец Борис обнял детей и что-то нашептывал им. Те отвечали ему, сперва робко, но затем смелей. И через пару минут даже зазвенели колокольчики их звонкого смеха. Малышня и священник явно нашли общий язык. Мухаммед же с нескрываемым удовольствием наблюдал за этой сценкой, и я подумал, что этот человек, кажется, за своих детей готов отдать буквально все, что имеет, в том числе и свою жизнь.
Однако эта сцена прервалась самым неожиданным образом. Внезапно на улице послышался какой-то шум, раздались сразу несколько голосов. Мухаммед бросился к окну, кинул туда взгляд и обернулся к нам. Его выразительное лицо отразило охвативший его ужас.
— Арсен, — сдавленно прошептал я.
Все было ясно без дальнейших слов. Я схватил стоявший рядом автомат. В голове у меня зазвучала лишь одна мысль: живым им ни за что сдаваться не стану.
Мухаммед, поняв мои намерения, резко отрицательно затряс головой, показывая на детей. Я понимал его чувства: если начнется бой, то им будет грозить большая опасность.
— Мы спрячем вас в подвале! — впервые за все время подала голос жена Мухаммеда.
Мы обменялись взглядами с отцом Борисом. Спустившись в подвал, мы становились полностью беззащитными, целиком зависели от воли Мухаммеда. Я колебался; принимать ли это крайне опасное предложение. Уж лучше найти смерть в открытом бою.
Отец Борис посмотрел на меня и, кажется, понял мои сомнения.
— Я лезу в подвал, — решительно заявил священник. — Открывайте. Люк в подвал находился в этой же комнате. Мухаммед отворил дверцу и умоляюще посмотрел на нас.
Первым полез в подпол священник.
— Чего ждешь, лезь скорей! — крикнул я рязанцу, который испытывал те же сомнения, что и я, и никак не решался вручить ключи от своей судьбу в руки незнакомому человеку.
Павел посмотрел на меня и стал спускаться. Я — следом за ним.
Мы успели вовремя, не прошло и минуты, как в дверь постучали. Подвал был тесный и весьма напоминал ту яму, в которой мы сидели в лагере у Арсена. Там только было видно небо, здесь же мы находились в темноте. Голоса были слышны не очень отчетливо, но я узнал слегка хрипловатый голос Газаева, который разговаривал с хозяином дома.
Меня одолевало огромное желание: выскочить из подвала и всадить очередь в этого садиста, отомстить ему за гибель лейтенанта и многих других, чья кровь навеки запеклась на его руках. Не исключено, что другой такой благоприятной возможности расправиться с ним не будет. Но что произойдет дальше? Я не знал, сколько там бандитов, но по шагам можно было судить, что он там не один. Я подумал о детях Мухаммеда…
Судя по всему боевики во главе со своим предводителем не собирались в скором времени покидать гостеприимный и хлебосольный дом Мухаммеда. Мы сидели в подвале уже не меньше часа, а неторопливому восточному застолью не было конца. И все это время я гадал: выдаст нас или не выдаст нас Мухаммед. Как хорошо, что я заплатил ему за еду деньги, а не стал требовать ее, направив на него автомат. В этом случае мы бы скорей всего уже предстали перед ясными очами бандитов.
Все это время никто из нас не произнес ни слова. Мы просто сидели в этой темной западне и ждали, чем все это для нас завершится. Завершилось же это только часа через три, которые, разумеется, показались нам вечностью. Или даже больше, чем вечностью. Внезапно люк отворился и в проем заглянуло лицо Мухаммеда.
— Они ушли, можете выходить, — объявил он нам поистине не менее радостную весть, чем в свое время ею стало воскрешение Христа для его сторонников.
Мы вылезли из погреба. Перед тем, как мы туда были вынуждены забраться, в комнате царили чистота и порядок, теперь же тут был самый настоящий бедлам. Стулья перевернуты, стол завален остатками пищи, окурками, на полу — комья грязи. Но хозяева не выглядели удрученными, они были слишком рады, что все завершилось благополучно.
