Владимир Гурвич - Федеральный наемник

— Простите, но никогда с вами не соглашусь. Неужели Бог создал человека для того, чтобы творить зло. «А я говорю вам: любите врагов ваших, благославляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас и гоняющих вас». Вот к чему призывает нас Господь.

— Это не более чем слова, я тоже могу произнести нечто подобное. Но ровным счетом ничего не изменится. Я понятие не имею, с какой целью создал нас ваш Бог. Если бы он в тот момент спросил об этом у меня, я бы его вообще отговорил от этой затеи; на мой взгляд, она была изначальна ошибочна. Может, Всевышний и желал, чтобы мы были бы добрые, но он как плохой фармацевт ошибся в пропорциях добра и зла в нас. Я исхожу из собственного опыта, а его, поверьте, у меня достаточно. Вы видели голову старшего лейтенанта?

— Да, видел, — тихо проговорил отец Борис.

— Какие вам нужны еще доказательства? Еще сто голов? Будут, если мы проведем тут с месячишко. Правда боюсь, что среди этих ста голов могут быть и наши. Особенно если мы будем и дальше жечь костер.

— Насчет костра вы правы, — вздохнул священник, — но уж больно холодно. Если мы затушим огонь, он замерзнет, — кивнул отец Борис на Рязанова. — Из нас всех он самый слабый.

— Не такой он уж он и слабак, я наблюдал за ним, — возразил я. — Просто привык, что ему сопли платком вытирают. Кстати, по-своему любопытный экземпляр: человеку, которому на все наплевать. Я убежден: если для того, чтобы ему выжить, понадобиться убить нас, он со спокойной совестью это сделает.

— Вы слишком поспешны и категоричны в своих выводах. Вы не знаете всего того, что таится внутри него. Он сам этого еще не знает. Он пока не выбрал, с кем ему идти. «Кто от Бога, тот слушает слова Божии, вы потому не слушаете, что вы не от Бога», так говорит мой любимый апостол Иоанн.

— Вы очень хорошо знаете священное писание.

— Евангелие я знаю почти все наизусть, — с гордостью произнес отец Борис. — Это книга полная самой глубочайшей мудрости.

— Ну пусть будет так, — сказал я, — а костер все равно придеться тушить. На ночь его оставлять — просто безумие. А завтра утром надо где-то раздобыть еду. Иначе я просто умру от голода.

— Да, — согласился отец Борис, — я тоже чувствую без еды себя плохо. Даже начинает кружиться голова.

— А вы бы убили человека, дабы раздобыть еду?

— Нет, никогда.

Я пожал плечами и стал затаптывать костер. Я не стал говорить отцу Борису, что сейчас я бы сделал это не задумываясь.

Я лег рядом с еще тлеющим костром. Не все тепло улетучилось в безмерное пространство, и пока его остатки еще витали вокруг, надо было успеть заснуть. Потом холод, словно мучитель, не даст это сделать.

Глава третья

Утром все неразрешимые вопросы мира отодвинулись куда-то очень далеко, оставив только один, но самый острый: где добыть еду? Голод был такими мучительным, что терпеть его не было больше никаких сил. Но терпеть приходилось, ибо ничего иного просто не оставалось. Я начинал проникаться в мироощущение первобытных людей, в те чувства, что порождали в них звериную жестокость; когда сводит желудок, как сейчас сводит у меня, то с какого-то момента ради пищи уже готов убить любого, кто попадется на твоем пути.

Мы полазили по лесу, но ничего съедобного не обнаружили. Пожевали каких-то листьев, но я лишь почувствовал, что стало еще хуже, желудок просто требовал хоть какой-нибудь для себя достойной работы. По лицам своих спутников я увидел, что их терзают схожие ощущения.

— Зайдем в первое же селение, кто бы там не был, — сказал я и добудем еды.

— А где оно это ваше селение? — зло буркнул Павел.

— Не знаю, но не думаю, чтобы далеко. Республика населенная. Пойдем вдоль дороги, она нас куда-нибудь да выведет.

День был превосходный, теплый, солнечный и тихий. Звуки канонады или выстрелов до нас не долетали и потому было трудно представить, что совсем рядом идет война, где-то недалеко сражаются и гибнут люди. Пока мы, спотыкаясь и падая от усталости и голода, брели, как истинные бродяги, вдоль дороги, то не видели ни федералов, ни боевиков. Да и вообще, никто не проезжал по ней как будто в этой местности уже не осталось живых людей.

Наконец показалось какое-то поселение. Завидев впереди первые дома, Павел, не обращая внимание на нас, бросился вперед. Мне пришлось затратить последние силы, дабы догнать и повалить его на землю, так как он отчаянно сопротивлялся.

— Ты что с ума сошел! тебе известно, кто там находится?

— Плевать, там жратва. Я больше не хочу ни о чем думать.

— Скажите ему, отец Борис, что он идиот, — сказал я подошедшему к нам священнику.

— Я понимаю, как вам хочется есть, Павел, но надо проявить терпение. Мы все очень рискуем попасть к бандитам. Я вас очень прошу, проявите немного выдержки.

Рязанцев буркнул что-то нечленораздельное, но спорить не стал. Он поднялся с земли, даже отряхнулся, что раньше не всегда делал, и покорно стал ждать команды, куда идти дальше. Но я и сам буквально сгорал от нетерпения. Я представлял, как вгрызаюсь зубами в сочную мякоть мяса или в мягкую поверхность хлеба и тоже чувствовал, что вот-вот потеряю контроль над собой. Пожалуй, только священник полностью владел собой.

— Пойдемьте в село, но только будьте осторожны. Ты пойдешь по одной стороне, я по — другой, — сказал я Павлу. — Увидишь что-то подозрительное, сразу открывай огонь.

Мы вышли на окраину селу. Вокруг не было ни души. Но меня ни на секунды не покидало ощущение, что за нами следит не одна пара глаз. Я передернул затвор автомата; пусть видят, что мы вооружены и так просто не сдадимся.

Мы подошли к расположенному ближе всех к околице дому, толкнули незапертую калитку и вошли в палисадник. То, что здесь жили люди, было видно сразу; на веревке сушилось мокрое белье, с которого стекали капли.

Я подошел к двери, толкнул ее. Она была закрыта. Я стал стучаться. Этим делом пришлось заниматься довольно долго, так как хозяева явно не спешили открывать. Но поняв, что я не отступлюсь, наконец отворили ее.

На пороге стоял довольно молодой мужчина. У него была типичная внешность горца: черноволосый, смуглый, бородатый, с большим прямым носом. Таких я встречал в своей жизни слишком много и не все встречи были из приятных, а потому сразу же наставил автомат на его живот.

— Ты тут один?

— Нет, — ответил он, бледнея.

— А кто еще?

— Моя жена и дети.

— И все?

— Аллахом клянусь.

Я знал цену клятвы этих людей, а потому даже свидетельство Аллахом не очень успокоило меня. Были случае, когда с помощью Всевышнего заманивали в смертельную ловушку.

— Если обманул, скоро Аллаха увидишь, — пообещал я.

Мой автомат все также упирался дулом в его живот. В такой позиции мы вошли с ним в дом. В комнате я увидел молодую женщину и троих ребятишек. Они прижимались к матери и испуганно смотрели на меня.

— Эй, Павел, — крикнул я, — иди скорей.

Павел вошел в дом.

— Обыщи дом и двор.

На обыск ушло минут семь. Павел вернулся и доложил, что никого не обнаружил.

— В селе кто-нибудь есть, кроме жителей? — спросил я.

— Клянусь Аллахом, никого, — горячо заверил хозяин дома.

Почему-то его слова внушили мне доверие.

— Ладно. Мы чертовски хотим есть.

— Нет еды, несколько дней назад приходили боевики, все взяли. Сами ходим голодные.

Я посмотрел на обитателей этого дома и мне не показалось, что они голодают.

Я достал из кармана купюру в пять долларов.

— Мы заплатим за еду, вот деньги.

Несколько секунд хозяин дома смотрел на деньги так, словно не верил своим глазам. Потом аккуратно взял бумажку в руки.

— Вы правду заплатите нам за еду? — спросил он, еще не веря в свое счастье.

— Бери деньги себе и давай нам что-нибудь поесть. Только как можно скорей. Мы давно не занимались этим делом.

— Сейчас подождите, посидите тут.

Буквально через несколько минут на столе, словно на скатерти самобранке, появилась пища. Нельзя сказать, что она отличалась разнообразием, но от нее шел такой аппетитный аромат, что у меня не только обильно потекли слюньки, но и закружилась голова.

Не дожидаясь, когда хозяева завершат приготовления, мы бросились к столу и за считанные минуты буквально смели все, что там находилось. Даже наиболее выдержанный из нашей странной кампании отец Борис не отставал от нас и энергично вонзал свои крепкие зубы в плохо прожаренный кусок баранины.

С наслаждением, какое я испытал от еды в этом доме, не могло сравниться ничего, включая самые изощренные ласки восточных красавиц. Я это мог сопоставить не с чужих слов; однажды ради интереса я попробовал и этот деликатес. Внезапно я встретился с расширенными от удивления глазами женщины; скорей всего она впервые наблюдала, чтобы люди ели бы с такой жадностью.