Сергей Донской - Капитан разведки
Вместо мамы возникает отец, вовсе не такой ласковый, как хотелось бы. Он терпеть не может, когда кто-то отлынивает от школьных занятий. Этот кто-то – его собственный сын, выглядящий гораздо более разбитым и несчастным, чем это бывает при температуре тридцать восемь градусов. Надо еще разобраться, откуда они взялись, эти градусы. Не от трения ли термометра об шерстяное одеяло?
«Не забудь позвонить товарищам и переписать все уроки, которые будут заданы, – говорит отец. – Вечером проверю».
«Но ребенок болен», – протестует мама.
По голосу можно понять, что она в последний раз прильнула к зеркалу, двигая губами, чтобы распределить слой морковной помады равномерно. В такие минуты она похожа на рыбу, уткнувшуюся в стенку аквариума. А отец никогда ни на кого не похож. Только на самого себя. Когда веселый – то на веселого. Когда сердитый – на сердитого.
Опомнившийся Михаил принимается кашлять, надсаживая горло.
«Простуда не повод забрасывать учебу, – чеканит отец, тоже направляясь в прихожую. – Не балуй сына, Тамара. Он и так из троек не вылазит. Скорей бы заканчивал школу и в армию. Там его живо дисциплине научат».
«Мой сын никогда не будет служить в армии!»
«А мой будет!»
После недолгих препирательств родители одновременно глядят на часы и выскакивают из квартиры. Все, теперь можно больше не утруждать себя кашлем. Вскакивай с кровати и беги вприпрыжку завтракать, прихватив толстенный оранжевый том Майна Рида. На десерт больной мальчик может позволить себе слопать банку дефицитной сгущенки, запивая отнюдь не целебным чаем с малиной, а обычной холодной водой из-под крана, так вкуснее.
А его уже дожидается распечатанная коробка цветного пластилина. Лист ватмана с незаконченной батальной картиной. Старые обшарпанные оловянные солдатики и новые, пластмассовые, слишком легковесные, чтобы поручать им какую-то серьезную миссию. Такое длинное, совершенно ничем не омраченное утро впереди. И солнце по-летнему бьет в незашторенные окна…
На этот раз Хват проснулся окончательно и сразу сел на диване, весьма недовольный собой. С каких это пор он стал лежебокой? Неужели разлука с какой-то девчонкой способна выбить его из колеи?
В наказание он назначил себе физическую разминку по полной программе, после чего принял ледяной душ, оделся и, прихватив реутовский мобильник, отправился в магазин. Почему-то невозможно было заставить себя прикоснуться к продуктам, заготовленным Алисой. Выбросить их пока что рука тоже не поднялась, но эта блажь скоро пройдет, твердил себе Хват. Настолько настойчиво твердил, что даже не заметил, как столкнулся посреди тротуара с рослым небритым парнем в грязном пиджаке поверх такой же грязной тельняшки.
С первого взгляда было видно, что гражданская жизнь бывшего десантника не задалась, душа его требует острых впечатлений, а организм – алкоголя. Был в биографии Хвата похожий период, когда, впервые вернувшись из Чечни, он тоже повадился топить воспоминания в мутных водочных стаканах и пивных кружках, но тогда рядом оказались друзья, а парень в тельняшке, похоже, был предоставлен сам себе. Вглядевшись в его мутные глаза, Хват неодобрительно покачал головой:
– Что ж ты с собой творишь, воин?
– Да пошел ты, – прозвучало в ответ.
Вместо того чтобы пропустить парня ко входу в забегаловку, куда тот стремился всей неопохмеленной душой, Хват не только преградил ему дорогу, но и придержал за рукав.
– Куда?
– Не твое дело, – угрюмо пробормотал парень, уставившись в потрескавшийся асфальт у своих ног. – Пусти.
– С-стоя-ать! – Окрик был негромкий, но по-военному властный.
– Тоже мне, командир выискался. – Парень подвигал губами, как бы намереваясь сплюнуть, но не сплюнул.
– Не командир, – согласился Хват. – Но старший по званию.
– Офицер?
* * *Это прозвучало пренебрежительно, но Хват не почувствовал себя уязвленным. Да, офицер, прошедший и Крым, и Рим, и медные трубы. На специальный факультет Высшего воздушно-десантного командного училища в Рязани попадали далеко не все желающие, а с лейтенантскими погонами выходил оттуда в лучшем случае каждый третий. Отбор не просто лучших, а лучших из лучших. Четыре года нескончаемого просеивания. Ведь конечным продуктом должен был стать не рядовой боец спецназа, а командир, умеющий в два раза больше, чем подчиненные.
Попробуйте управляться с командой головорезов, не боящихся ни бога, ни черта! Хват управлялся…
Его личное дело постоянно находилось на контроле в управлении по кадрам, неуклонно отслеживающем любые отклонения от стандарта. Критерии были жесткими. В офицеры спецназа ГРУ попадали мужчины с качествами прирожденных лидеров. Обладающие несгибаемой волей, выносливостью, недюжинным интеллектом, большой физической силой, спортивными разрядами. Контролирующие поведение и эмоции. Психически устойчивые. Способные не только отдавать приказы, но и сами готовые к беспрекословному подчинению. А если кандидат еще по натуре и игрок, который не побоится поставить на кон что угодно, включая собственную жизнь, то шансов у него прибавляется.
Вот что такое офицер спецназа ГРУ. Ни разу Хват не уронил этого высокого звания, не устыдился своей принадлежности к касте воинов.
– Угадал, – сказал он парню. – Офицер. И что?
– Убери граблю, офицер, – послышалось в ответ. – Сломаю.
– Попробуй, – легко согласился Хват, так же легко блокировал выброшенный ему в лицо кулак и дружелюбно предупредил: – У тебя еще одна попытка. На третий раз я тебе сам врежу, причем с превеликим удовольствием.
– Отпусти, – уже не потребовал, а попросил парень. – Хреново мне, понял?
– Это и ежу понятно, что тебе хреново. Так зачем же усугублять?
– Э, какая теперь разница? Были синие глаза, да теперь поблекли.
– Прими холодный душ, – посоветовал Хват. – Проспись. Приведи себя в порядок. Вот глаза и придут в норму. Не сразу, конечно.
– Хрен с ними, с глазами. – Парень махнул рукой. – Какие есть, такие есть. Лишь бы глядели.
– От кабака до ближайшего столба?
– Хотя бы.
– Ага, – процедил Хват, на смуглом лице которого появилась брезгливая гримаса. – У молодого человека, значит, что-то вроде афганского синдрома, насколько я понимаю?
– У меня абхазский синдром, а не афганский, – строптиво возразил парень, выпячивая грудь под тельняшкой.
– Не имеет значения. И то и другое – фикция, дурь, убежище слабых. Брестского синдрома у наших дедов не было. Сталинградского и курского тоже не припоминаю. Зато чеченский – у каждого второго. – Хват сунул руки в карманы и качнулся с пятки на носок. – Причем, что характерно, чем такой вояка меньше реальных подвигов совершил, тем сильнее он себя жалеет. До сизых соплей.
– Но-но, – набычился парень. – Меня в соплях еще никто не видал, ни в сизых, ни в каких-либо еще.
– Дело поправимое. Нужно всего лишь как следует зенки залить. Извините, молодой человек, что смею вас задерживать.
Отвесив шутовской полупоклон, Хват отступил в сторону. Запойному десантнику пройти бы мимо – да мухой к залитой пивом стойке, куда он так рвался, – ан нет, что-то его заставило остаться на месте. Словно невидимая рука за шиворот придержала да еще и пару оплеух отвесила, судя по тому накалу, с которым запылали небритые щеки парня.
– Податься мне больше некуда, понял? – буркнул он, явно не зная, куда девать глаза, куда – руки, а куда – себя самого. День выдался такой, что хоть под землю провались. Вместе с многодневным перегаром да заначенным в кармане червонцем.
– Податься всегда есть куда, – возразил Хват своим обычным тоном, довольно-таки безразличным. – Хочешь – в кабак топай, там тебя дружки заждались. А хочешь – айда ко мне. Попьешь кофейку, кефирчика, запихнешь в себя какой-нибудь жратвы, оклемаешья. Согласен?
– С чего бы такая забота? – недоверчиво спросил парень, посторонившись, чтобы не угодить под сдающий задом хлебный фургон. – Очень жалко меня стало?
– Наоборот. Ненавижу алкашей, даже начинающих.
– Зачем тогда тебе со мной возиться? Тоже войну прошел, что ли?
– Прошел я столько всякого разного, что тебе в самом страшном сне не снилось, – безмятежно признался Хват. – А время на тебя трачу затем, чтобы хотя бы одним алкашом на земле стало меньше. – Тон Хвата стал жестким. – Иначе скоро проходу от вас не будет, от чеченских синдромщиков. То ноют, то истерики закатывают. Как бабы, честное слово. Ни себя не уважаете, ни окружающих. Тошно глядеть на вас, разнесчастных.
Говорил – как гвоздь за гвоздем вколачивал. В гроб. Поскольку на своей прежней непутевой жизни парень явно решил крест поставить, новую начать. По его взгляду это было заметно. По тому, как он перестал сутулиться, затравленно озираясь по сторонам. По пятерне, решительно протянутой Хвату.
– Держи пять. Уважаю.
Еще несколько лет назад Хват не попался бы на эту нехитрую удочку, но вольная жизнь, как ни крути, ослабила его бдительность, отучила находиться начеку ежечасно, ежеминутно, ежесекундно. Он еще успел напрячь пресс, в который врезался левый кулак преобразившегося парня, да только сзади его наградили расчетливым ударом по темечку, после чего асфальт резко взмыл вверх, словно палуба подброшенного волной корабля.
