Генрих Ягода. Генеральный комиссар государственной безопасности - Леонид Михайлович Млечин
Мы считаем, что он бежал при иных обстоятельствах дела, чем это показывает конвой. Можно предположить, по обстоятельствам дела, что кем-либо из конвоя ему было оказано содействие при побеге.
Конвой арестован. Следствие ведется. По результатам принятых мер Гай должен быть задержан в ближайшее время. На место происшествия по моему заданию выехали также тов. Прокофьев и т. Фриновский».
Г. Д. Гай. [РГАСПИ]
За годы репрессий были арестованы десятки тысяч военнослужащих. Никто не сопротивлялся. Лишь один – комкор Гай – попытался бежать из-под стражи осенью 1935 года, и эта история дорого обошлась наркому Ягоде
Шифротелеграмма Г.Г. Ягоды И.В. Сталину. 23 октября 1935. [РГАСПИ]
Ягода доложил Сталину в Сочи о побеге арестованного комкора Гая. Возмущению вождя не было предела, что и выразилось в его ответной шифротелеграмме Молотову, Кагановичу и Ягоде
Иначе говоря, побегом занялось все руководство Лубянки.
Георгий Евгеньевич Прокофьев был заместителем наркома внутренних дел, Михаил Петрович Фриновский – начальником Главного управления пограничной и внутренней охраны НКВД, Захар Ильич Волович – заместителем начальника оперативного отдела Главного управления госбезопасности, который занимался обысками, арестами, наружным наблюдением. Как водится, сразу заподозрили заговор, поэтому конвой арестовали.
Общими усилиями бежавший Гай был схвачен, о чем немедленно оповестили вождя. 24 октября в 23 часа 40 минут нарком Ягода с чувством невероятного облегчения отправил новую шифровку Сталину в Сочи, самым подробным образом отчитавшись о своих действиях:
«Сообщаю, что кроме посланных мною (на станции Берендеево на территории Иваново-Промышленной области) тт. Молчанова и Воловича с группой оперативных работников, для широкого окружения места побега мною было выброшено девятьсот командиров Высшей пограничной школы во главе с тт. Прокофьевым и Фриновским, кроме того, все сотрудники НКВД с задачей организовать членов ВКП(б), комсомольцев и колхозников и образовать широкое кольцо, обеспечивающее задержание Гая.
Также были закрыты все шоссейные и проселочные дороги, подступы к Москве и установлен строжайший контроль по линии железной дороги и водным путям. К 13 часам 24 октября кольцо, образованное в радиусе ста километров от места побега (из командиров Высшей пограничной школы, сотрудников НКВД, местных членов ВКП/б/, комсомола и колхозников), сжималось в направлении к станции Берендеево.
В это время производящие проверку на линии железной дороги сотрудники транспортного отдела ГУГБ Демидов, Фриновский и Волович услышали крики и заметили в километре от себя человека верхом на лошади, жестами зовущего их к себе. Тт. Демидов, Фриновский и Волович быстро направились к нему.
Зовущим оказался колхозник села Давыдово Толков П.Г., он сообщил подошедшим к нему товарищам, что он встретил вышедшего из леса человека, схожего с приметами разыскиваемого. Подозреваемый находится в настоящее время в трех километрах отсюда и охраняется учителем-директором Давыдовской школы Александровым Н.П., которого он, Толков, вызвал себе на помощь, заметив подозрительного.
Тт. Демидов, Волович и Фриновский быстро направились вместе с сообщившим тов. Толковым к месту нахождения заподозренного, находящегося под охраной учителя Александрова. Прибыв на место, опознали в нем Гая и немедленно по моему распоряжению препроводили Гая в Москву.
Из опросов, проведенных товарищем Молчановым и мною, как комиссара оперативного отдела Рязанова, конвоиров Васильева и Середы, так и самого пойманного Гая, обстановка его побега предварительно рисуется следующим образом:
Гай был по его просьбе конвоиром Васильевым и комиссаром Рязановым выведен в уборную в вагоне. Сейчас же после отхода поезда со ст. Берендеево конвоир Васильев, стоявший у дверей для наблюдения за Гаем, в нарушение правил конвоирования допустил, чтобы Гай для отправления естественных надобностей встал ногами на стульчак (а обязан был заставить Гая сесть на стульчак).
Комиссар Рязанов также допустил нарушение правил конвоирования и не лично наблюдал за Гаем, а поставил у дверей уборной указанного конвоира, сам же остался в коридоре, охраняя выход из вагона.
Гай, установив невнимательность конвоирующих, использовал удобную позицию для прыжка и прыжком со стульчака, разбив два стекла, выбросился на ходу из поезда. При падении сильно ушиб левое бедро и левую ногу, быстро скрылся с насыпи в кустарник и небольшой лесок, находящийся рядом с полотном железной дороги.
Не будучи обнаружен после остановки поезда выскочившим комиссаром Рязановым и конвоиром Васильевым, ночью по болотистой местности скрылся в недалеко стоящем леске перед деревней Давыдово, стоящей от места побега в шестивосьми километрах.
Настоящее сообщение задержал в связи с проверкой данных о побеге и поимке Гая, для чего мною были вызваны в Москву тт. Прокофьев, Молчанов, Фриновский, Волович и доставлен пойманный Гай».
Пойманным Гаем люди Ягоды занялись всерьез.
И в ноябре он написал покаянное письмо наркому внутренних дел:
«Тов. Ягода!
Совершил весьма тяжелое, ужасное преступление перед партией – тов. Сталиным, будучи выпивши, в частном разговоре с беспартийным сказал, что “надо убрать Сталина, все равно его уберут”… Мне тяжело здесь повторить вновь характер и содержание разговора, подробности следствию известны.
Это ужасное преступление я совершил не потому, что я контрреволюционер или оппозиционер, что я не разделяю генеральную линию партии или состоял в антипартийных организациях и вел подпольную борьбу с партией. Нет, не поэтому, это я Вам докладываю совершенно честно, это можно доказать всей суммой моей прошлой общественно-политической и военной работы…
Это гнусное преступление я совершил под влиянием двух основных факторов: а) под влиянием личной неудовлетворенности своим общественным положением и занимаемой должностью, и б) под влиянием антипартийных разговоров с некоторыми близкими мне большевиками (даже “старыми” большевиками), фамилии которых следствию известны. Фамилии некоторых антипартийно-настроенных дам тов. Молчанову. Под влиянием указанных факторов и я стал катиться на путь двурушничества. Правда, говорил, писал, выступал (и очень часто) за тов. Сталина, но перебороть окончательно влияние товарищей, влияние шушукающей среды, я не мог. И вот вырвало все это по адресу вождя партии, по адресу тов. Сталина, в такой гнусной форме и словах.
Теперь, сидя в одиночестве (в изоляторе), продумав всесторонне свой гнусный поступок, поговорив открыто и честно со следователями и тов. Молчановым, я представляю себе весь ужас совершенного мною преступления. Я переживаю, я страдаю очень болезненно. Ведь с таким настроением я мог окончательно докатиться в пропасть, в объятия контрреволюции.
Осознав всю глубину совершенного мною преступления, я хочу окончательно и бесповоротно порвать с товарищами и средой, которые оказывали на меня влияние. Я прошу партию и умоляю (Вас в частности, тов. Ягода) дать мне возможность искупить свою вину перед партией и перед вождем партии тов. Сталиным. Я умоляю Вас,
