Черный Дракон - Денис Анатольевич Бушлатов
— Прекращай, я сказал, — сквозь зубы цедит Коннор.
Блез мимолетно усмехается, прежде чем подняться на ноги, подойти впритык, скрипя досками пола, склониться к самому лицу и шепотом выдохнуть:
— А глаза-то у вас обоих папкины, да?
Сердце пропускает удар. Бутылка влетает в один из ящиков, взрывается, словно переспелый фрукт, фейерверком зеленых осколков разлетается в стороны. Остатки рома пропитывают древесину и стекают вниз, а терпкий запах наполняет спертый воздух. Блез с равнодушием оглядывает остатки бутылки и интересуется:
— Так я прав?
— Скажешь ему хоть слово об этом, — Коннор поднимается на ноги, рукой опираясь на стену для устойчивости, — и, клянусь, я плюну на все и пущу стрелу прямо в твой поганый глаз.
Он чувствует, как страх и злость удавкой обнимают его шею, сдавливают горло. С той самой минуты, как он узнал правду о собственном происхождении, его главным страхом стало то, что однажды она могла дойти и до самого Ричарда. И вот, человек, разгадавший его главную тайну, стоит прямо перед ним, и от одной мысли о том, что он может сделать с этими знаниями, у Коннора проступает холодный пот.
— Вот как? — Блез вскидывает брови. — Так он совсем ничего не знает?
— И никогда не узнает.
— В чем же дело? Боишься, что он начнет ревновать тебя к папочке?
— Потому что... — Коннор со стыдом отводит взгляд. — Это к Лодуру все разрушит. Все, во что он верит. Сам он этого не признает, не богохульничает, но отец для него — бог больше, чем Тар. Тара он вживую не видал, а отец для него с младенчества герой. Великий рыцарь, победитель турниров, образец доблести, чести и отваги, чтоб его... Похожим на него стать мечтал с тех пор, как вообще мечтать научился. Он и за мечом этим проклятым охотится только чтоб отцу себя показать, доказать, что достоин его сыном зваться. А я... — он горько усмехается. — Возьму да расскажу, что его херов герой при живой жене служанке бастарда заделал, а потом открестился от него?
— Потому-то тебя и сослали в Орден? — Блезу приходится задрать голову, чтобы заглянуть ему в глаза. — Боялись, что старший незаконный сынок права на место наследника предъявит и семейку опозорит? Да к тому же по матери теллонец. Это для них хуже убийцы и насильника.
Коннор чувствует, как от резкости его слов рвется наружу годами сдерживаемая боль, обращается словами, за которые он ненавидит себя и которых уже не может сдержать:
— Мать его месяц не доносила и от родильной горячки померла, ему три дня всего было. Лучший столичный целитель и тот ей помочь не сумел. Тогда мою мать ему кормилицей назначили, мне самому года еще не исполнилось. Он мне тогда уже как брат был, до того еще, как про отца узнал. У меня во всем мире никого, кроме него и матери, нет. Я бы сам умер, но его не предал. А они... Отец и бабка. Все ждали от меня ножа ему в спину, что вместо него после отцовской смерти их сраный род возглавить захочу...
Он замолкает, невольно сжимает кулаки и отворачивается от наемника. Тот молчит. Не лезет с расспросами, не тормошит его, вынуждая еще глубже влезть в уже расковырянную рану, и за докучливой болью Коннор ощущает стыд.
— Я погорячился, — с трудом выдавливает он, — что застрелить тебя обещал...
— Я ему не скажу.
— Что? — от растерянности Коннор забывает былое смущение и поворачивается к нему.
— Не ради него, плевал я на его чувства. Из-за тебя, — Блез пожимает плечами. — Не у тебя одного младший брат есть. Хочешь мою слезливую историю выслушать? Не думаю. Так что загреби осколки в угол, умой рожу и вали на палубу, чтобы Тритон тебя до прибытия пьяного и трюм ему загадившего не застукал.
Коннор молча взглядом провожает его до тех пор, пока он не скрывается из виду в темноте, слышит, как скрипят доски, а затем ступени трапа. Прежде часто бившееся от волнения сердце начинает униматься, и вместо тревоги приходит уже позабытое и оттого кажущееся чуждым спокойствие. Тело движется само, пока Коннор вновь пытается заполнить мыслями в мгновения опустевшую голову. Он приподнимает пустой ящик и боком сапога заметает под него все, что осталось от бутылки.
В груди все еще неприятно ноет от того, сколь непоправимо он опустил себя в глазах единственного друга, но в то же время тайна, столько лет съедавшая его изнутри, а теперь наконец нашедшая выход, дарила удивительный покой.
Краем уха Коннор слышит торопливые шаги сошедшего в трюм человека, поспешно хватает лампу и разворачивается к выходу из своего закутка, опасаясь быть застуканным кем-то из команды, и едва не сталкивается с Ричардом.
Коннор испуганно замирает, боясь шевельнуться, оглядывает так же со смущением замявшегося друга. Его закушенную губу и опущенные в пол глаза. Впервые им неловко даже просто взглянуть друг на друга.
С горечью поняв это Коннор срывается с места, спешит уйти прочь, бурчит что-то невнятное под нос.
— Коннор!
Чужая рука вцепляется в его плечо, заставляет остановиться и повернуться. Мгновение друг смотрит на него странно, неясно, и Коннор уже валит это на собственные пьяные домыслы, когда тот вдруг обнимает его, по незнанию крепко сжимает до боли в ушибленных ребрах, и у самого уха он слышит его торопливый сбивчивый шепот:
— Прости меня. Прости, пожалуйста...
Глава 14, или Отверженные
Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое.</i>
Франц Кафка, "Превращение"
* * *
640 год от Прибытия на Материк
Амиан подходит к костру с опаской и останавливается в нескольких ярдах, воровато поглядывает на спины уже сидящих вокруг него — шестерых. Всех, кроме Гидры.
Сокрытый от ветра крупным камнем, огонь горит ровно и жарко, своим светом заполняет вязкую осеннюю темноту. С облегчением Амиан протягивает в его сторону дрожащие от холода руки, ловит долетающие обрывки тепла, вдыхает терпкий и щипающий ноздри запах дыма, не рискуя подходить ближе. Желудок сводит даже после двух кусков жесткой солонины, жевать ее — словно жевать кусок вываренной кожи, но несмотря на непривычные холод, голод и долгий переход, за всю дорогу он ничем не выдал собственных мучений. Даже когда от усталости он чуть не свалился
