Черный Дракон - Денис Анатольевич Бушлатов
Все его немногочисленные пожитки навеки сгинули в огне вчерашнего пожара, поглотившего резервацию, а сунутый кем-то из бунтовщиков плащ едва ли спасает от холодов, к ночи становящихся совсем невыносимыми. В попытках отвлечься Амиан трет заслезившиеся от дыма глаза и думает о странной иронии — безумное ревущее пламя, стершее с лица земли всякое напоминание о последней паре лет его жизни, и костер, столь сильно манящий своим теплом, были делом рук одного и того же человека.
Амиан невольно обращает взгляд к спине сидящего полудракона и чуть ежится. Разумеется, умом он понимает, что едва ли кто-то из собравшихся желает ему зла, едва ли кому-то вообще есть до него дело. И все же сейчас, как и весь день до этого, он не может отогнать от себя необъяснимое чувство страха. В особенности находясь столь близко.
Сам он, как и остальная четверка из Скара, по классификации Ордена относился к наименее опасным из абаддонов — тем, что не могут не только убить человека, но и причинить ему телесного вреда. О тех, кто был подобен Гидре и жуткому типу, скрывающему собственное лицо даже от союзников, в прежние времена ему доводилось лишь слышать. Сперва из ходивших по землям империи страшных баек, большую часть из которых рассказчики выдумывали сами, а потом и от собственных тюремщиков в те редкие моменты, когда у них появлялось желание говорить с заключенными. Резерваций для подобных полукровок было мало — не оттого, что мало было их самих, а оттого, что схватить такого живьем было для Ордена редкой удачей, почти всегда стоящей нескольких жизней. Тех абаддонов, которым не посчастливилось умереть от стрелы сразу, содержали столь строго, что условия Скара в сравнении с этим могли бы показаться удобствами императорского дворца.
В глубине души Амиан осознает, что именно подобные ей самой нужны Гидре в ее борьбе. Захват слабой резервации был для нее тренировкой, проверкой собственных сил и слаженности работы завербованных ею, первым устрашающим посланием для Венерсборга и императора лично — они идут и они способны расправиться даже с теми, кто испокон веков защищал от них человечество. Никто больше не в безопасности.
Вести войну намного проще, если посеять страх и смятение в рядах врагов заранее.
— Почему ты не сядешь с нами?
Амиан вздрагивает от неожиданности. Невидящий взгляд миниатюрной теллонки обращен прямо на него. Столь пристальный, что невольно хочется прикрыться. Следом за ней оборачиваются и другие собравшиеся — все, кроме Безликого. Младший из братьев-оборотней с усмешкой сдвигается в сторону, освобождает место между ним и собой. Амиан занимает его торопливо, всеми силами скрывая собственные страх и смятение, и невольно радуется, что не очутился подле полулицего гиганта. Голем пугает его до дрожи одним лишь своим видом, сейчас же в руках у него оказывается небольшой, но остро заточенный нож, которым быстро потерявший интерес к происходящему островитянин придает форму куску древесины.
— Как ты... — выпаливает Амиан и на миг умолкает, когда понимает, сколь глупо это прозвучит, но все же договаривает: — ... узнала, что я там?
— Увидела, — ее голос спокойнее, чем море в штиль. — Я вижу всех вас. Не так, как видишь ты, но мне хватает.
Амиан невольно кусает губу. Даже слепая девчонка отыскала себе место среди них и стала незаменима, ему же всего-навсего повезло очутиться в нужное время в нужном месте.
До вчерашнего дня, даже среди самых смелых своих помыслов, он не допускал ни единого о том, чтобы однажды стать участником восстания. Едва ли прежде он вообще стремился к завоеваниям и свержениям, а уж тем более так, как, похоже, стремилась к ним Гидра. И все же с тех пор, как три года назад он очнулся в погребальной одежде, с гудящей головой и смутными воспоминаниями о темном переулке и боли от прошедшего меж ребер ножа; с тех пор, как все, кого он знал прежде, отвернулись и постарались забыть, будто он и вправду умер, как обычный человек; с тех пор, как позади него захлопнулись ворота Скара, он больше не мог понять, где же его место в этом страшном и несправедливом мире.
Он презирал оковы Ордена больше всего на свете, раз за разом он сбегал от ненавистных кассаторов и начинал ненавидеть их еще больше, когда его вновь хватали, но каждый раз — каждый проклятый раз — понимая, что его выследили вновь, он испытывал ни с чем не сравнимое облегчение. Он жаждал свободы сильнее, чем жаждет воды умирающий в пустыне, но и представить себе не мог, что станет делать с нею, если вдруг и вправду обретет.
Для абаддонов больше не существовало обычной жизни, лишь вечный страх. Они засыпали с облегчением и благодарностью, что пережили еще один день на воле, и просыпались от крохотного шороха, уверенные, что это рыцари Ордена пришли за ними. Никто из них не смел обрести дома или семьи, не смел задержаться на одном месте. Стоило докучливому соседу обратить внимание на не прибавляющиеся на лице морщины или слишком быстро заживший порез от бритвы на щеке, и вновь приходилось срываться. Бежать прочь, не глядя назад и надеясь, что Орден еще не дышит в спину, бросить все, лишь бы сохранить это жалкое существование, жестоким самообманом выдаваемое за свободную жизнь.
Теперь же ответ будто сам идет к нему в руки. Он, Амиан, обычный сын греннской шлюхи, может стать частью того великого, что навсегда изменит их мир, наконец подарит цель его собственной жизни и надежду на эту самую жизнь после того, как все закончится. Его до лихорадочной дрожи пугает то, во что он ввязался и в чем увязает все глубже с каждой минутой, но больше пугает лишь шанс потерять все это.
— Но правду сказать, — голос Видящей вырывает его из раздумий, — я предпочла бы видеть деревья. Задевать их бывает больно, — она со смущением улыбается.
— Сам-то ты что можешь?
Амиан поворачивается к Клыку, услышав голос с сильным акцентом Дикой Долины. Правильными чертами лица, смягченными светом огня, и голубыми глазами он походит на своего сидящего поодаль брата, в остальном же меж ними нет и крохотного сходства. Друид при себе не имеет никакого оружия, а крепкое тело с воинской осанкой, раскрашенное старыми шрамами, под плащом сокрыто свободной туникой. Тем страннее выглядит узор глиняных полос на его лице, в землях Долины наносимый перед боем. Обуви, к вящему удивлению постоянно замерзающего Амиана, он не носит вовсе, а его доросшие до лопаток темные волосы удерживает лишь тонкий кожаный ремешок на лбу. За целый
