Анархия в школе Прескотт - Кейтлин Морган Стунич
— Похрен, — сказал он, а потом я вздохнула, когда толкнул и спустил мои штаны.
Его огромный член толкался в мой вход, а затем с легкостью вошел. Я была чертовски мокрой, настолько мокрой, что недавно принятый душ не имел значение. Как только вышла из воды, почувствовала, как становлюсь для него все более и более чувствительной.
Мой муж. Мой Вик. Мой.
По крайней мере, из всего у меня было это.
Он трахал меня на столешнице в этой грубой, первобытной манере, но я так сильно ее обожала, чтобы остановить, даже несмотря на то что мне чертовски больно, даже несмотря на то что, вероятно, не должна. Не взирая на грубый трах Виктора, он был осторожен с раной на моем боку. Я работала бедрами, насаживаясь на Вика, заставляя его стонать, словно подвергавшимся пыткам человека.
Когда он кончил внутрь, я оттолкнула его, но он схватил мою руку, сплетя наши плацы.
Взгляды встретились, и я изо всех сил старалась притвориться, что не очарована.
— Перестань наказывать себя, — предупредил он, усадив меня на столешницу и прижимаясь ртом между моими ногами.
Я сжала пальцы в его волоса, и откинулась назад на зеркало, постанывая и извиваясь на его лице. Позволила ему довести меня до оргазма, но не знала, смогу ли сделать это: смогу ли перестать наказывать себя.
— Потому что знаешь, что ты ни черта не стоишь, — прошептала Кали, когда мы закончили, и я снова приняла душ.
Сделала вид будто не вижу ее. Если она не исчезнет к началу школы, тогда я скажу кому-то. Пока что, промолчу о своем безумии.
* * *
Два года назад..
Люди не рождаются с ненавистью к себе. Это нечто, что приходит со временем, при точных условиях, с недоброжелательными словами, с ногтями, до крови впивающимися в вашу руку. Ранить кого-то до той степени, что они перестают себя любить, — это определенный вид навыков.
— Ты не можешь позволить им добраться до тебя, — сказала Пенелопа, заплетая мои волосы в косу «рыбий хвост», пока я сидела на краю передних ступеней школы Прескотт.
Меня не было семь дней, и все же Памела и Найл едва ли заметили, как я вернулась потной, растрепанной и перекошенной в совершенно новую форму.
Парни Хавок оказали мне услугу, заперев вот так в шкафу. Я говорю так потому, что у меня было семь дней темноты, чтобы обдумать свою жизнь. Семь дней на то, чтобы узнать себя получше. Тогда поняла, что я не ненавидела себя настолько сильно, как ненавидела всех остальных. Найла и Пэм, Кали и Корали, Кушнеров и директора Ванна.
Единственными, о ком я беспокоилась, были мои сестры.
В тот день Пенелопа обнимала меня так крепко, что я подумала, что, возможно, не вздохну снова.
— Виктор приходил ко мне, — прошептала она мне в ухо. — Он сказал, что ты у него, и что он вернет тебя. Я не знала, что делать.
Но я не винила Пен за то, что она справлялась с вещами по-своему. Как она могла позвать копов, когда Найл был одним из них? Такой же извращенный и мрачный, как и все, что когда-либо выходило из школы Прескотт. Кто бы помог ей найти меня?
Никто. Блять, никто.
Всего лишь за несколько недель до ее смерти, она улыбалась мне, заплетала мои волосы и говорила о невозможных вещах, таких как слетать в Париж, чтобы посетить катакомбы. Поехать в Новый Орлеан, чтобы посмотреть на аллигаторов. Поездка на машине по Трассе 66. Кто-то, подумывающий о суициде, не должен мечтать так, как она, не так ли? Не так ли?
— Кому позволить добраться до меня? — запоздало спросила я.
