Константин Райкин и Театр «Сатирикон» - Дмитрий Владимирович Трубочкин
Подобные сцены Ричарда наедине с собой, столь талантливо сыгранные, даже сейчас, при просмотре видеозаписей спектакля, вызывают сострадание. Столь же богатую эмоциональную палитру рисует великолепная пантомима в начале второго действия, в которой К. Райкин примеривается к разным стульям, чтобы использовать самый удобный из них как трон: выясняется, что удобнее всего сидеть на ведре. Исключительное владение телом и изобретательность в этой пантомиме в конце концов «гасит» взгляд Ричарда, в котором застыло настоящее страдание от ненависти к самому себе. Трогательны минуты беспомощного доверия к Бэкингему, когда Ричард позволяет себе думать, что тот и есть единственный его друг.
Первый монолог, взятый из «Генриха VI», К. Райкин повторил полностью еще раз – в сцене сна Ричарда перед финальной битвой, которую Ю. Бутусов полностью переделал по сравнению с шекспировским текстом. Перед Ричардом собралась толпа придворных, среди которых была и его мать, и все, кого он убил; между ними были расставлены игрушки. Ричарда взгромоздили на табуретку, непропорционально огромную, как малыша во время семейного праздника, и Ричард, робея, краснея, блуждая взглядом от беспомощности, запинаясь и съедая слова, послушно бубнил свой монолог, как стихотворение, специально заученное к Рождеству. Потом мать обняла его и взяла на руки, и Ричарду дали покатать колесико на палке, вознаградив за прочитанные стихи; когда он бегал по кругу с совершенно детской серьезностью, все радовались, смеялись и аплодировали. Это был несбывшийся сон ребенка; только вместо стихов про птичек и солнышко Ричард читал стихи про корону, уродство и ненависть, а вместо конфетки его вознаградили головой убитого им Хэстингса, похожей на капусту, завернутую в мешок.
Практически все из критиков отметили великолепное лицедейство райкинского Ричарда: он мог достоверно играть раскаяние, а потом, через секунду, посмеиваться над человеком, который ему только что поверил. Но Константин Райкин шаг за шагом после премьеры последовательно доказывал, что актерство Ричарда тем лучше, чем глубже он переживает настоящие эмоции. Он превращает актерство не в ответы, а в вопросы, прежде всего для самого себя.
Где больше притворяется Ричард: там, где признается Анне в любви на могиле ее мужа? Или там, где говорит, что притворяется, посмеиваясь с влажными глазами? И зачем он разрыдался над смертью Кларенса, который был его другом? Это рыдание заведомо не могло принести «кредиты» в его придворном окружении. Откуда столь сильное страдание, охватившее его над отсеченной головой Хэстингса? Слова: «я, действуя, как черт, святого корчу», – это похвальба или ненависть к себе? Когда он, прокашлявшись, начинает плакать, а потом останавливается и начинает новую попытку – это репетиция плача для новых обманов? Или, скорее, понимание, что плач ему в жизни дается все труднее? В лицедейской сцене короля-богомольца он тоже отказывался слишком страстно, говоря: «Я не гожусь для трона и величья»; – не от того ли эта страсть, что Ричард понимал правдивость своих слов?
Райкин упрямо не дает своему Ричарду окончательно погрузиться в цинизм. После сцены с убийством Кларенса Ю. Бутусов ставит известный диалог двух убийц о совести, в котором совесть называют «опасной штукой», потому что она «превращает человека в труса». Убийца называет совесть «стыдливым, краснеющим бесом, который бунтует в человеческой груди и мешает во всех делах». По Шекспиру, двое убийц говорят между собой наедине; в спектакле Ю. Бутусова на авансцене ближе всех к зрителям стоит Ричард; он прекрасно слышит этот разговор, и его реакция на слова о совести – энергичный смех, потому что эти мысли прекрасно ему знакомы, его совесть никогда не засыпает.
Более того, Шекспир в диалоге убийц сочиняет шутку, которую в сатириконовском спектакле принимают буквально:
– Где же теперь твоя совесть?
– В кошельке у герцога Глостера.
– Значит, когда он раскроет свой кошелек, чтобы оттуда достать нам деньги, вылетит и твоя совесть?
– Наплевать, пусть вылетает, никому она не нужна.
– А вдруг она к тебе обратно прилетит?
В сатириконовском спектакле совесть обратно к убийцам не прилетает именно потому, что она так и остается у Ричарда Глостера: он накапливает в себе муки совести за себя и за своих убийц – за все совершенные ими убийства. Мировоззренческий парадокс: забытая другими совесть накапливается в душе главного преступника и мучает его.
Тему совести Ю. Бутусов лишний раз подчеркнул через аналогии с пушкинским «Борисом Годуновым» и намеки на библейский сюжет Каина и Авеля. Молчание народа в ответ на воцарение Ричарда он передал пушкинским «народ безмолвствует»; убитые принцы были аналогичны убитому царевичу Дмитрию, они явились Ричарду перед смертью, подобно «мальчикам кровавым» в глазах царя Бориса. Слова матери «Где брат твой Кларенс?» звучали как библейское «Где брат твой Авель?». Эти и подобные же намеки не требовали специальных усилий по разгадке. Манеру Ю. Бутусова яснее прочерчивать важные для спектакля темы через введение произвольных поэтических аналогий, посторонних шекспировскому тексту, некоторые критики сочли прямолинейной, а многие из зрителей – объясняющей, обогащающей опыт восприятия и потому уместной.
Итак, объявив в первом монологе, кто такой Ричард и каковы его намерения, Бутусов прочертил почти прямую линию от самого начала череды преступлений, приведших Ричарда к короне, до его смерти в финале. «Выпрямляя» действие, сокращая сопутствующие истории, Бутусов сократил, по обыкновению, и число действующих персонажей, которых в шекспировских пьесах всегда довольно много. У Шекспира в пьесе 39 персонажей; у Бутусова в спектакле играли 14 актеров, и у половины из них было по несколько ролей.
Театральность в спектаклях Бутусова всегда важнее, чем историческая конкретность; если актеры играют по несколько ролей, то сами собой возникают структурные соответствия между героями, отражающие режиссерское решение. Например, пара Тимофей Трибунцев – Яков Ломкин играла и убийц, работавших на Ричарда, и убитых принцев, и клоунов («слуг просцениума»), которые каждым своим появлением и поклоном отмечали новый отрезок действия. Максим Аверин играл всех прямых родственников Ричарда Глостера – Кларенса, Эдварда IV и Герцогиню Йоркскую, появлявшихся в эпизодах последовательно, один за другим. Наталья Вдовина – женщин по линии Генриха VI: Леди Анну и Маргариту (потом эти роли были разведены и отданы соответственно Марьяне Спивак и Марине Ивановой – тоже весьма удачное решение).
Только три из главных ролей были закреплены за единственными актерами: Константин Райкин – Ричард Глостер, Агриппина Стеклова – Елизавета, Денис Суханов – Бэкингем. Они составили великолепное сквозное трио спектакля с абсолютным лидером
