Черный Дракон - Денис Анатольевич Бушлатов
— Это лапсария? — Блез, не замедлившись ни на миг, проходит мимо него вглубь комнаты, где и замерла тварь, и Коннору разом становится неловко и еще больше жутко.
— Она самая, — кивает тот же гном, и его брови удивленно приподнимаются. — Не слышал, чтобы они водились на поверхности, откуда бы вам там знать лапсарий?
— Водятся, — Блез без резких движений стягивает перчатку с чистой от чернил Триады левой руки и подставляет ладонь тут же потянувшемуся к ней носу твари. — Но только в редких зверинцах, которые умудряются достать у самых безумных браконьеров хоть одну для своих представлений. Представить страшно, сколько они стоят, если учесть, где их приходится ловить, но и народ рад за их показ монет отвалить, потому и тащут им на потеху. Мерзкое зрелище.
Прежде чуть насмешливое лицо гнома, похоже откровенно забавлявшегося произведенным на Коннора впечатлением, меняется. Густые темные брови сдвигаются ближе друг к другу, а между ними залегает глубокая складка, губы под короткими усами стягиваются в прямую линию. Тварь, своей головой с острыми оттопыренными назад ушами дотягивающая наемнику до самой груди, громко пыхтит, уткнув морду в его ладонь. Несколько белых клыков высовываются между пальцев.
— Темные пещеры — их среда обитания. Они почти ничего не видят, но свет причиняет им боль. Все равно что ткнуть горячим камнем в открытый глаз, поэтому в городе я всегда завязываю глаза Тее. Они ориентируются только на запах и слух, а слишком шумные места вызывают у них панику.
— А еще это опасное и дикое животное, которому место в заброшенных тоннелях, откуда ты его и достал, а не в жилых кольцах города!
— Лаберий! — неожиданно резко перебивает сына скульптор. — Аврелий тоже гость в нашем доме и ты знаешь, что Тея никому не причинит зла. Я сам позволил ей входить в этот дом, когда она позировала для моей скульптуры!
— Я прошу прощения… — из его лица словно бы разом до последней капли испаряются все краски, а из голоса засквозившая было в нем напыщенность. Единственный звук недовольства от отца подрубает ее, как хорошо наточенный топор молодое деревце.
Сама лапсария, все не переставая дергать ушами на каждый звук своего имени, тихо фыркает и толкается в подставленную руку, уже не столько изучая, сколько ласкаясь. Она подныривает под нее так, чтобы ладонь наемника проскользила прямо на крупный покатый лоб, чуть сдвинув повязку, но не открыв ее слепых глаз.
— Насчет скульптур, мастер Петрам… — Аврелий решается вернуть на себя внимание, прежде целиком обращенное на его животное. — Если я могу говорить об этом при ваших гостях…
— Говори же, не томи! Мастеру Петраму нечего скрывать!
— Сегодня мы были в скульптурной галерее, мастер, и пока я не имею никакого понятия, как это могло приключиться, но часть северной стены вдруг начала рушиться. Трещина, которой не было и в помине еще месяц назад, прямо сейчас уже почти дошла до пьедестала последней скульптуры вашего отца и, похоже, будет двигаться дальше.
Глава 24, или Падший рыцарь
640 год от Прибытия на Материк
Никогда прежде Амиан не думал, что это возвращение будет ему куда как удивительнее всего, что он успел повидать после нападения на Скара. Все это кажется ему таким неправильным, таким пугающим и неестественным. Воздух душит его, шум оглушает, а в глазах рябит от серости и быстроты, с которой движется все вокруг. Здесь слишком светло, без безопасных ветвей и остатков древесной кроны над головами, слишком просторно без могучих стволов и вместе с тем слишком тесно от окружающих… людей.
Настоящих людей. Таких, которых в последние годы он видел лишь своими безжалостными тюремщиками.
Он никак не может вспомнить тот самый момент, когда оказался здесь, будто все то время его собственным телом управлял вовсе и не он сам.
Неожиданно для себя, Амиан вдруг пугающе четко осознает, он — одичавшее животное, вытащенное из ставшего родным и безопасным леса и возвращенное обратно к тем, кто жестоко обошелся с ним. Его пугает каждый шорох, каждое резкое движение, в котором он ждет подвоха и угрозы, и молотом, все никак не желая утихнуть, стучит в голове по случайности подслушанный разговор Друида и Гидры.
“Ты уверена, что ей можно доверять?”
“Она уже против своей воли поспособствовала массовым гонениям на абаддонов и основанию Ордена. Думаешь, после этого она бы стала делать вид, что помогает, чтобы загнать нас в ловушку?”
“Она жила еще в то время, когда не все жившие на Материке были рождены на нем же. Про нее никто ничего не слышал с самого первого Бунта, и даже кассаторы якобы не сохранили никаких записей. Может, это и случайность, что ее так и не поймали, а может и нет. Да и вся эта история… Человек, смертный, который помогает абаддонам посреди империи? Звучит как сказка.”
“Знаю. Поэтому и верю. Это слишком глупое оправдание, чтобы служить приманкой, особенно если его придумали самые светлые умы Ордена.”
“И все же, она отправила нас прямиком к озеру, посреди которого кассаторы держат особо опасных абаддонов. У них есть все, что нужно для нашего усмирения. Сделай так, чтобы все, кто войдет в город с тобой, вышли из него сами.”
“В чем дело? Не хочешь, чтобы я брала с собой твоего брата? Сам понимаешь, что Голем привлечет слишком много внимания, а без второго меча и возможности пользоваться силами я туда не сунусь.”
“Против я могу быть разве что потому, что ему ничего не стоит все испортить. В этом он с самого детства хорош как никто другой.”
Самым краем глаза, чтобы этого не было заметно, Амиан смотрит на идущего позади них Клыка, хмурого и напряженного, и чувствует сильнее сжимающие его локоть пальцы Видящей. Ему самому страшно посмотреть в глаза или даже лицо любого, кто встречается им на пути, потому что в каждом чудится враг, готовый в любое мгновение вернуть его
