Константин Берегов - Смотря по обстоятельствам
— Отдохнул малость? — спросил Федя, встряхивая новым, не пользованным веником. Из рыжего он превратился вовсе в огненного. — Сейчас тебя еще разок разогреем и начнем топтать. Мастер у нас Лева!..
Я рванулся было к коридору, но вспомнил про очередь в женскую половину и остановился. Этим воспользовались мои друзья и взяли меня за руки.
Чувствуя крепкие, дружеские пожатия на запястьях, я смело вошел в парную, лег сразу на третью полку и отключился…
Открыв глаза, я увидел, что покрыт белой простыней. Легкости в теле не ощущал, потому что не ощущал и самого тела. «Так оно и должно быть на том, то есть уже на этом свете», — думал я, не без любопытства озираясь по сторонам.
Возле меня суетились два голых ангела в лыжных шапочках. Цветом они похожи на хорошо проваренных раков. Музыки слышно не было…
В больнице меня навестил Лева. Пришел он не один, а с тем самым Федей.
— Ну, как твой насморк? — спросил Лева.
— Спасибо. С насморком все в порядке. Доктор говорит, что тут какая-то астения.
— Астения? Ну, это мы из тебя быстро выгоним! — Он поправил одеяло у меня в ногах, показал на Федю: — Достал дюжину дубовых веничков!..
ИНОСТРАНЕЦ
Явно не вовремя вошел шеф, нежданно… И не так он наивен, Борис Сергеевич, считали в бюро, чтобы портить кровь себе и людям, а тут вот возник «без доклада».
По столам пронесся шорох, но к кульману встать никто не успел. Кроме Бровиной, конечно, которая от кульмана не отходит. (Надо больше всех!..)
Отработанным движением Конев задвинул в стол шахматную доску (у него слабость: он способен оценить позицию только на большой полноценной доске); уронил, правда, короля, но и успел отметить, что король-таки противника…
Не менее ловко Красина избавилась от макраме (плетет она исключительно из любви к искусству!) и успела еще метнуть взгляд на Марию Петровну… Но та убрала вязание (вяжет сейчас мужу шапочку «Петушок» для бега трусцой), не потеряв ни одной петли…
Проще всех Печерице. У него реквизиту — всего ничего — листок бумаги в клетку, где он ходом шахматного короля строит слова. (Дома он играет с женой в «Королевский квадрат» и берет тайком игру на работу, как берут работу на дом…)
А вот Митрич (так в КБ прозвали добряка Дмитрия Ивановича) очнулся с опозданием. Шеф, по мнению кабешников, успел заметить, как тот дремал, подперев руками свой «сократовский» подбородок…
Одна Верочка не суетилась: не стала прятать зеркало и косметичку и продолжала наводить макияж. Но только всем своим видом показывала теперь, будто делает это исключительно для вошедшего шефа…
Борис Сергеевич был возбужден. Он попросил внимания, хоть просьба была уже излишней, и сказал:
— Сейчас вы увидите настоящего иностранца!..
— ???
— Да-да, иностранца, я не шучу! Он на нашем предприятии проходит в порядке, так сказать, технического сотрудничества…
По бюро снова прошло движение.
— Николаев у нас, кажется, в отпуске?.. Вот гость и будет работать пока на его месте.
Митрич проснулся окончательно… а Верочка застыла с открытым и недокрашенным ртом…
— Так что, сами понимаете!.. — в голосе шефа зазвенел металл.
…Не успели в бюро «переварить» новость, а уже снова появился шеф, пропуская вперед себя человека. Это был молодой мужчина, одет в джинсы (ношеные) и вельветовый френчик тамошнего покроя. По внешности его вроде бы и не было ничего «сверх», однако ж сразу чувствовалось, что человек не наш.
Иностранец улыбался, открывая зубы все, какие есть («голливудской» улыбкой, — решили кабешники, — конечно, фальшивой!»), и держался свободно (этого у них не отнимешь!).
— Мистер О’Браен! — сказал шеф так, будто тем только и занимался, что всю жизнь представлял иностранцев.
— How do you do, ladies and gentlemen! — жизнерадостно произнес гость на настоящем иностранном языке. И тут же, зафиксировав легкий поклон, перевел на ломаный русский:
— Страстфуйте, тофаричи!
В одной руке он держал потрясный «дипломат», в другой — тубус, в каких и у нас носят чертежи.
Шеф проводил иностранца в конец комнаты к свободному месту и удалился, сделав по ходу подходящую ситуации пантомиму.
В КБ вроде бы ничего не изменилось — и вроде изменилось все! Как если бы вместо кульманов каждому вдруг поставили по мольберту… Казалось, сам воздух сменился в помещении.
Когда спало оживление, какое бывает при всяких пертурбациях, перемена атмосферы сделалась ощутимой. Конструкторы стояли у мольбертов… то есть, у кульманов и грызли карандаши… Даже Бровина выбилась из ритма работы. (…Только год, как она пришла из копировщиц). Всем было ясно, что день потерян!
…Не принес ничего нового (нового, положим, было достаточно!) и следующий день. Если не считать, конечно, выходки Печерицы.
Пользуясь тем, что его занятие легко замаскировать, он достал расчерченную бумажку и, не переставая грызть карандаш, начал придумывать слово из семи букв. Слово из семи гарантировало ему выигрыш! Но вертелись пока слова только из пяти букв. (Из пяти и жена записала!..) Правда, если вписать букву «и», то получится «плетень». Но тогда жена, в свою очередь, могла написать «сплетение», добавив букву «с». А он знал: жена свой шанс не упустит…
Печерица вдруг почувствовал, что на него смотрят! Легким движением он прикрыл листок и скосил глаза.
С одной стороны в упор смотрел Конев. Смотрел осуждающе, собрав в гармошку кожу под залысинами! Печерица понял — Коневу срочно нужно сделать ход и передать его в отдел технолога (он играл в шахматы по телефону)…
С другой стороны резала глазом Марья Петровна. У нее было свое: приближался сорокапятилетний юбилей мужа, а «Петушок» еще не готов…
Печерица убрал бумажку и уставился на чертеж, приколотый к кульману.
Мимо проплыла Верочка, не первый раз выруливая в поле зрения иностранца. Она была при новой прическе (про косметику можно не говорить!) и в фирменных брюках; таких брюках, которые заставили бы залиться краской джинсы иностранца, если бы штаны умели краснеть. Но хозяин джинсов чертил, не отрываясь от кульмана, демонстрируя «западную» деловитость (ту самую, хваленую!).
Больше всех в КБ мучился Митрич, коротая нескончаемый рабочий день. Ему ужасно хотелось сесть. Но он знал, что если сядет, то заснет! Тогда он задумал покурить, но сомневался, удобно ли это теперь… (Вообще-то и курить он не любил — никак не мог привыкнуть к табаку — но курил иногда, как советовали, для избавления от тучности.)
Митрич выбрался из-за кульмана и встал в нерешительности. Налево был выход из бюро, направо — иностранец… Пошел все же к иностранцу и, показывая на сигарету, попытался объяснить:
— Покурить… смокинг!..
— Thank you! — сделал отрицательный жест мистер О’Браен. Видимо, понял так, что его хотят угостить сигаретой.
Митрич потоптался на месте… потом спрятал сигарету и вернулся к кульману.
Иностранец работал сосредоточенно и напряженно, если и поглядывал на своих русских коллег, то только изредка. Похоже было, что его где-то там проинструктировали насчет контакта…
Бывает, люди, долго находящиеся вместе, приобретают способность, не сговариваясь, действовать единодушно… Терпение кабешников лопнуло на третий день!
«Что?.. заискивать перед «иностранщиной»?!. Ну уж, нет уж!..» — будто возмутились все враз.
А тут еще (кстати!) иностранец припоздал с обеда. Когда он появился, в бюро уже успела вернуться прежняя атмосфера…
Массируя пальцами залысины, трудился над шахматной доской Конев. Мирно посапывал Митрич, безропотно отдавшись стулу и дремоте. Верочка стояла возле Красиной и наводила маникюр. Ловко манипулируя пальцами, Красина колдовала над рядом бисерных узлов итальянского макраме. В ускоренном темпе орудовала кольцевыми спицами Мария Петровна, наверстывая потерянное время. У кульмана работала одна только Бровина (которая не в счет!)…
Находя уверенность в солидарности, каждый спокойно занимался своим делом, не обращая внимания на «высокого» гостя.
Но вдруг, как-то все враз — будто кольнуло! — оглянулись на него… Иностранец не работал!..
Откинувшись на стуле, забросив ногу в узконосом ботинке на стол, он воскликнул, не скрывая восторга:
— Boycott!.. Забастофка… O’key!.. Понимай!.. Солидарна!..
Это было — как гром средь ясного неба!
Бровина перестала чертить и села на стул.
У Марии Петровны вылетели две спицы, так быстро — словно обожглась — избавилась она от вязания. «Чего придумал!..» — пронеслось у нее в голове.
Конев смахнул всю позицию, резко задвинув шахматы в стол: «Забастовка!.. Какая может быть забастовка?!. У меня очередь на «Жигуль» подошла, а он — забастовка!..»
Даже Митрич проснулся. Вскочил со стула… — понял что или не понял — лицо его приняло по-детски обиженное выражение.
