Том Шарп - Оскорбление нравственности
— Я смотрю на это дело так, — сказал он и достал из кармана анкету, подготовленную доктором фон Блименстейн. — Я занимался этой проблемой вместе с одним из ведущих психиатров и полагаю, что мы придумали способ выявить тех офицеров и других работников полиции, которые наиболее уязвимы перед этой формой коммунистического проникновения.
— Вот как? — спросил коммандант, догадывавшийся, кто был этим «одним из ведущих психиатров». Лейтенант Веркрамп вручил ему анкету.
— С вашего разрешения, сэр, — сказал он, — я хотел бы раздать такие анкеты всем сотрудникам управления. Когда мы соберем ответы, то на их основании сможем выявить потенциальные жертвы шантажа.
Коммандант Ван Хеерден взглянул на анкету, озаглавленную довольно безобидно «Исследование личности» — и снабженную грифом «Совершенно секретно». Он пробежал несколько первых вопросов и не нашел в них ничего такого, что могло бы его встревожить. Вопросы касались профессии отца, его возраста, количества братьев и сестер. Дальше он не дочитал: лейтенант Веркрамп начал объяснять комманданту, что имеет приказ из Претории провести такое исследование.
— Из БГБ? — спросил коммандант.
— Из БГБ, — подтвердил лейтенант.
— Ну, в таком случае, действуйте, — сказал коммандант.
— Этот экземпляр я оставляю вам, чтобы вы его заполнили, — сказал Веркрамп и вышел из кабинета, крайне довольный тем, как повернулось дело. Он приказал сержанту Брейтенбаху раздать анкеты сотрудникам полиции, а потом позвонил доктору фон Блименстейн, чтобы сообщить ей, что все идет если и не поплану — никакого плана у него просто не было, — то по крайней мере настолько хорошо, насколько позволяют обстоятельства. Доктор фон Блименстейн была весьма обрадована этими известиями. Веркрамп толком так и не понял, как получилось, что он пригласил ее пойти вечером поужинать вместе. Опуская трубку, он сам удивлялся тому, как ему повезло. Ему ни разу не пришло в голову, что вся та ложь насчет коммунистов-шантажистов, которую он вывалил комманданту, существует исключительно в его собственном извращенном воображении. Профессия лейтенанта заключалась в том, чтобы искоренять врагов государства; а отсюда следовало, что существовали те самые враги государства, которых надо было искоренять. Их конкретная деятельность, если такая деятельность была, не имела для лейтенанта особого значения. Как он заявил во время одного судебного процесса, важны не детали подрывной деятельности, а сам принцип, что такая деятельность возможна.
Если Веркрамп был весьма удовлетворен ходом событий, то коммандант Ван Хеерден, державший сейчас перед собой экземпляр анкеты, подобного удовлетворения не испытывал. Все, о чем говорил в его кабинете лейтенант, звучало достаточно убедительно. Коммандант не сомневался, что в Зулулэнде действуют коммунистические агитаторы. Ничем иным, как деятельностью подрывных элементов, нельзя было объяснить волнения, возникшие среди зулусов в разных городах страны после последнего повышения платы за проезд в городских автобусах. Но чтобы коммунисты, переодевшись газовщиками, проникали в его собственный дом?! Это уже означало, что подрывная кампания вступила в какую-то новую фазу, и притом в крайне опасную. Дежурный сержант, вместе с несколькими полицейскими осмотревший дом, доложил, что под кухонной мойкой они обнаружили запрятанный там микрофон. Это доказывало правильность того, о чем говорил лейтенант Веркрамп. Приказав сержанту передать дальнейшее расследование службе безопасности, коммандант отправил Веркрампу записку, в которой говорилось: «В продолжение нашего утреннего разговора. Наличие микрофона на кухне подтверждает ваши предположения. Считаю, что вам следует немедленно предпринять соответствующие контрмеры. Ван Хеерден».
Убедившись таким образом в профессиональной компетентности своего заместителя, коммандант решил заняться анкетой, которую оставил ему Веркрамп. Он легко ответил на несколько первых вопросов и, лишь когда перевернул страницу, у него возникло ощущение, что его мягко затягивают в болото таких сексуальных признаний, где с каждым следующим своим ответом он будет все глубже и глубже увязать в трясине.
«Была ли у вас в детстве черная нянька?» Кажется, невинный вопрос, и коммандант легко ответил «да», но тут же наткнулся на следующий: «Какой величины была у нее грудь: большая, средняя, маленькая (нужное подчеркнуть)?» Замешкавшись на минуту, но еще не испытывая никакого беспокойства, он подчеркнул «большая» и прочел дальше: «Какой длины были соски: длинные, средние, короткие?» «Чертовски странный способ бороться с коммунизмом», — подумал коммандант, пытаясь припомнить длину сосков своей няньки. В конце концов он подчеркнул «длинные» и приступил к следующему вопросу: «Дотрагивалась ли черная нянька до интимных частей вашего тела? Часто, иногда, не часто?» Коммандант старательно искал в ответе слово «никогда», но так и не смог его найти. В итоге он подчеркнул «не часто» и приступил к ответу на очередной вопрос: «В каком возрасте у вас произошло первое семяизвержение? В три года, четыре?..»
Н-да, похоже, они ни о чем не забыли, — подумал коммандант, испытывая нарастающее возмущение и раздумывая, что подчеркнуть: «в шесть лет» это не соответствовало истине, но вроде бы меньше подрывало его авторитет, чем если бы он ответил «в шестнадцать», что было ближе к истине. Он решил остановиться на промежуточной цифре «восемь», припомнив, что, когда ему было десять лет, у него произошла эмиссия во сне. Уже ответив, однако, он увидел, что угодил в ловушку. Следующий вопрос звучал так: «В каком возрасте у вас была первая эмиссия во сне?», а перечень возрастов начинался с десяти лет. Коммандант ответил «в одиннадцать» и начал подчищать ответ на предыдущий вопрос, чтобы одно не противоречило другому. Пока он этим занимался, на строение у него окончательно испортилось. Он схватился за телефон и набрал номер кабинета Веркрампа. Ответил сержант Брейтенбах.
— Где Веркрамп? — резко спросил коммандант. Сержант доложил, что того нет на месте, и поинтересовался, не может ли он быть чем-нибудь полезен. Коммандант вначале ответил отрицательно, но затем передумал: — Я по поводу этой проклятой анкеты. Кто их будет потом смотреть?
— По-моему, доктор фон Блименстейн, — ответил сержант. — Она их составляла.
— Ах она! — прорычал коммандант. — Ну так передайте лейтенанту Веркрампу, что я не намерен отвечать на двадцать пятый вопрос.
— Это о чем?
— О том, сколько раз в день я занимаюсь мастурбацией, — уточнил коммандант. — Скажите Веркрампу, что, на мой взгляд, подобные вопросы — не что иное, как вмешательство в частную жизнь.
— Слушаюсь, сэр, — ответил сержант Брейтенбах, читая, какие ответы на этот вопрос предлагались в самой анкете. Они располагались в диапазоне от пяти до двадцати пяти.
Коммандант бросил телефонную трубку, запер анкету в стол и в скверном расположении духа отправился обедать.
— Грязная сучка, чего захотела узнать, — про себя ругался он, вразвалку спускаясь по лестнице и направляясь в расположенную прямо в полицейском участке столовую. Пообедав, он все еще продолжал бурчать что-то себе под нос. — Если я понадоблюсь, я в гольф-клубе, — сказал он дежурному сержанту и вышел. На протяжении последующих двух часов он тщетно пытался загнать мяч в лунку и провести его по маршруту, пока окончательно не понял, что сегодня неудачный для него день.
Вернувшись в здание клуба, он заказал в баре двойную порцию бренди и вышел со стаканом к столику на террасе, где можно было посидеть и понаблюдать, как играют более опытные игроки. Там он и сидел, впитывая в себя английскую атмосферу и пытаясь избавиться от крепнувшего чувства, что размеренный образ его жизни разрушается до основания каким-то непонятным и таинственным образом, когда шуршание гравия на площадке перед зданием клуба заставило его оглянуться. К клубу подъехал роскошный «роллс-ройс», и его пассажиры сейчас как раз выходили из машины. На какое-то мгновение у комманданта возникло острое ощущение, будто его перенесло назад в 20-е годы. Двое мужчин, сидевшие на переднем сиденье, были одеты в бриджи, на головах у них были шляпы, вышедшие из моды еще полвека назад. Две сопровождавшие их женщины были облачены в платья, показавшиеся комманданту весьма модными, в шляпы-панамы и держали в руках зонтики от солнца. Но на комманданта подействовали не столько все эти одеяния или же находящийся в идеальном состоянии сверкающий старинный «роллс-ройс», сколько голоса новоприбывших. Резкие, громкие, но одновременно и какие-то лениво-самонадеянные, голоса эти показались комманданту пришедшими откуда-то из лучших времен доброй старой Англии. Вместе с ними как бы накатывалась всепоглощающая волна уверенности, что дела в мире, несмотря ни на что, обстоят вполне благополучно. Подобострастность, составлявшая внутреннюю суть натуры комманданта, — подобострастность, освободиться от которой он не смог бы полностью никогда, сколь бы высоких постов и власти ни достиг, — восторженно взыграла в нем, когда вся группа прошествовала мимо него, не показав даже самым мимолетным взглядом, что она заметила его существование. Коммандант Ван Хеерден всегда ожидал от настоящих англичан подобной отстраненности от мира и погруженности в себя — погруженности в такой степени, что она уже выходила за рамки отдельной личности и превращалась в нечто непреложное и абсолютное, в нечто сродни самодостаточности Господа Бога. И вот это чудо возникло вдруг прямо перед ним, здесь, в Пьембурге, в гольф-клубе — четверо мужчин и женщин, бессодержательный треп которых неоспоримо доказывал, что, несмотря на все войны, катастрофы, на неизбежность близящейся революции, беспокоиться по-настоящему было не о чем. Коммандант особенно восхитился той элегантностью, с которой цветущий мужчина, переваливший за пятьдесят и явно верховодивший в этой четверке, пощелкал пальцами, подзывая черного мальчика-служку, прежде чем отправился устанавливать мяч для первого удара.
