Диляра Тасбулатова - Кот, консьержка и другие уважаемые люди
Не лишенная тщеславия, мама мечтала, чтобы костюму дали первую премию на детской елке.
И дело к тому шло.
Объявили первую премию.
Я торжественно вышла к Деду Морозу и Снегурочке.
Оба они были пьяные.
О чем я и не преминула им сказать: от вас типа несет.
Дед Мороз обозлился (это был наш детсадовский слесарь) и вместо того, чтобы выкрикнуть:
– Первая премия Лисе!
Выкрикнул:
– Я трезвый!
И чуть не упал.
Воспитательница потом сказала маме:
– Вот Диля промолчала бы, ей бы лишний подарок достался бы: конфеты типо.
Мама говорит:
– Конфетами не опохмелишься.
Нас обеих считали хулиганками в этом детсаду.
* * *(Прочитав эти две байки, мама мне сказала:
– Смотри, как ты провела вечер: написала, что танцевала в костюме Зайца в детсаду и упала. Потом в костюме Лисы обхамила пьяного Деда Мороза…
– И что? Все же смеются?
– …а в это время кто-то уже дописал последнюю главу диссертации.
– О зайцах? Или о комсомольских ячейках в Казахстане? (мы такую с мамой редактировали как-то).
– О комсомольских ячейках зайцев Казахстана (сказала мама и хлопнула дверью).
1 Мая
В детстве к 1 Мая нам почему-то всем покупали новые платья.
Дешевые ситцевые платья из «Детского мира» или платья из ацетатного шелка (у кого были шелковые, эти девочки даже заносились почему-то).
А потом уже, в старших классах, мы ходили на демонстрации.
Там было весело – потому что мы там тайком выпивали и потом орали дикими голосами:
– Да здравствует коммунистическая партия Советского Союза!
Пьяные. Ну, под газом, в общем (стоит ли говорить, что во всю эту фигню мы давно не верили).
Бабушка относилась к этому празднику скептически, хотя делала в этот день беляши татарские, очень вкусные. Тесто ставила с вечера.
Приходил дядя с женой и дочкой: все ели эти беляши, а я сидела выпимши и возбужденно несла чушь. Вернувшись с демонстрации.
Маленькая сестра на меня посматривала с ужасом.
А бабушка, смеясь, рассказывала, что очередная тетя Соня хвалилась с вечера, что типа «завтра она будет стоять на трибуне».
– У нее муж – номенклатура (говорила бабушка).
Потом, посмотрев на меня, произносила:
– Туда, правда, пьяных не пускают.
– Пьяный проспится, дурак никогда (отвечала я).
– Это если он умный, этот пьяный (говорила бабушка, пытаясь унюхать мое алкогольное дыхание). А то и дурак, и пьяный – в одном флаконе.
– Флакона, я чувствую, было два (говорила мама) – рислинг и красное.
Так мы праздновали 1 Мая.
Одноглазый транспарант
Еще на 1 Мая мы несли всякие такие транспаранты – с портретами членов Политбюро.
Однажды мы с Юркой Иващенко несли транспарант с Кунаевым (он тогда был первый секретарь Казахстанской компартии).
И вот то ли камешек попал, то ли еще чего, но Кунаеву глаз-то выбило. Тряпка была уже ветхая: Кунаев давно сидел на этом посту. Так мы и шли с Кунаевым и с выбитым его глазом.
Потом нас таки вызвали с Юркой на ковер.
– Кто глаз Кунаеву выбил? (грозно спросила директриса).
Юрка сказал:
– Эт не я. Я и Карфаген не брал.
– Выгоню (сказала директриса как-то бесстрастно). Школу не закончишь (она придала голосу чуть угрожающую интонацию).
Тут в кабинет директрисы вошел Клим (классный руководитель Иван Климыч), нормальный мужик (правда, он мне угрожал такой характеристикой, с которой, как Клим грозился, «и в тюрьму не возьмут» – я его часто подкалывала).
Клим сказал:
– Юрий обожает Кунаева, Евдокия Борисовна!
– Точно? (спросила злобная директриса).
– Точно (сказал Клим). Все время о нем говорит, не переставая. Я даже как-то подустал от этого (Клим подмигнул нам за ее спиной).
Она, конечно, не поверила, но связываться не стала: классных руководителей-мужчин вообще не было: Клим один был на всю школу. Да и физик он был талантливый, хороший педагог. И Юрку бы просто так не отдал бы.
Да и времена уже были «вегетарианские», сами знаете. Империя на излете…
– Знамя сдать (сказала директриса вдогонку, имея в виду транспарант с поврежденным Кунаевым).
Клим не удержался и, обернувшись, сказал:
– Мы знамен не сдаем, Евдокия Борисовна! (он был фронтовиком). Мы за них умирали!
Директриса покраснела как рак и выдохнула:
– Идите. Черт с вами со всеми (процедила она себе под нос).
Самое дорогое
Была у меня такая история: в дни, так сказать, тревожной моей молодости.
Домогался меня один тип (ну, такое даже и со мной бывало).
Тип был умный, типо интеллектуал. И очень ироничный.
Со мной был вежлив и прочее: вроде увлекся, но тем не менее все равно – был ироничен.
Ну, я ему и говорю:
– Ты хочешь отнять самое дорогое, что есть у казахской девушки?
Тип еле удержался, чтоб не прыснуть со смеху.
И говорит:
– А что самое дорогое у казахской девушки? (спросил он очень саркастически).
– Как что?! Фотография Назарбаева! (ответила я).
Тип сказал:
– Ух! Слава богу! Я думал, ты дура, уже отступиться было решил.
Хуже не придумаешь
Собрались у нас как-то дома в Алма-Ате гости. Родственники – важные люди, кто-то даже из номенклатуры.
А мне страсть как надоела их похвальба: на Востоке вообще принято без конца хвалиться. (Но не у нас в семье, мы все ироничные, и мама, и я, и бабушка, и папаша, – все, короче.)
Надоело, в общем, и я возьми да и брякни:
– Вот все ругают евреев. А я вот в Казахстане был – казахи еще хуже (сказал Довлатов устами своего персонажа, прибавила я).
Главный аксакал за столом, самый старший, побледнел. Посмотрел на бабушку – ее все уважали, – думает, что она скажет?
А бабушка и говорит (типо дипломатично):
– Да вы не волнуйтесь: этот Довлатов сам был казах. Наполовину.
– А вторая половина? – спросил аксакал.
– Догадайтесь (сказала бабушка).
– Еврей? (спросил аксакал).
– Ну конечно! (сказала бабушка).
Еще о ногах
Давно, лет 25 назад, ходила тоже в пенсфонд еще в Алма-Ате, что-то там для бабушки выбивать.
А там сидел человек очень старый, без обеих ног.
Человек этот и говорит:
– Вот я – инвалид войны! Мне вообще-то льготы полагаются.
И документы подает. В окошко.
А в окошке сидит толстая, как положено, тетка с прической высокой и внимательно эти документы рассматривает.
И говорит разочарованно:
– Так вы ноги потеряли в Финскую войну?
Старик говорит:
– Ну да.
А тетка ему – торжествующе:
– А это была не война, а кампания!
Старик аж привстал на своей коляске:
– Какая еще, твою мать, компания? С кем компания-то? Ты дура, что ли, совсем?!
Тетка завизжала, прибежал какой-то дядька-начальник и говорит инвалиду так строго:
– За Финскую не положено. Видите – черным по белому: кампания. Не война.
Я говорю, не выдержав:
– А вам часто в компаниях по пьянке ноги отрывают?
Начальник побелел.
– Я не пью (говорит).
– А! (говорю). Правильно! Не пейте: а то, не ровен час, ноги оторвут. В компаниях это случается. Выпил, зазевался, заснул: проснулся – а ног-то и нету!
Старик, хоть ему горько было, засмеялся.
Начальник же побежал наверх что-то выяснять.
Кстати, о музыке
Театр и пивная
Встретила в театре одного знакомого интеллигента – такого, почти пародийного, слишком интеллигентного, изнурительно, как говаривал Чехов, вежливого.
– Ой (говорит интеллигент) – как приятно увидеть тебя, да еще и в театре!
– Ну, ты же в пивные не ходишь (говорю).
А он ужасно наивный. Говорит:
– А ты ходишь?
– Практически я там живу. В пивных.
– А как в театр попала? (простодушно спрашивает он).
– А случайно. У одного алкаша выкупила билет: по-моему, он его у жены стянул. Или свой продал: с женой, наверно, в театр не хотел идти. А хотел пива.
– А кто у него жена?
– А жена – певица. Почти Герзмава. Вот поэтому я и хожу в пивные: там часто мужья певиц билетами торгуют.
– Правда?
– А то!
– Я такое в первый раз слышу.
– Ха! Мало ли че ты в первый раз услышишь! Жизнь (подытожила я общим местом) всегда изощреннее нашего вымысла.
Он внезапно согласился, закивал часто.
– Да (говорит) – оригинально – билеты в театр – в пивной.
– Ты приходи (говорю).
Он подсобрался сразу:
– Куда? (хищно). Адрес?
– Да в любую! Щас в любой пивной билеты в Большой продают!
Мама меня застыдила (она со мной в театре была, я ее специально в оперу вожу) и хотела вмешаться, но я ей не позволила, сделала ей знак молчать.
Мама потом говорит:
– Как тебе не стыдно! Он такой хрупкий, интеллигентный, завтра пойдет в пивную…
– И спросит бармена, нет ли у того билетов в Большой?
