Николай Лейкин - Наши за границей

Еврейчикъ вытащилъ изъ кармана миніатюрную пробную бутылочку, быстро откупорилъ ее случившимся при немъ штопоромъ, вылилъ въ стаканъ и поднесъ его Николаю Ивановичу, говоря: «пробуйте, пробуйте».

— Ничего мнѣ не надо. Баста. Абендъ фаренъ, — отрѣзалъ Николай Ивановичъ, отстраняя отъ себя стаканъ.

Еврейчикъ сталъ доказывать по-нѣмецки, что вечеромъ ѣхать нельзя, что вечеромъ идетъ непріятный тяжелый поѣздъ, что въ немъ прямо до границы безъ пересадки доѣхать нельзя.

— Um Gottes Millen! Зачѣмъ себя безпокоить, лучше останьтесь до завтрашняго утренняго поѣзда. Этотъ поѣздъ скорый, и вы будете видѣть красивые виды по дорогѣ. Madame, il faut rester jusqu'а demain matin, — прибавилъ еврейчикъ по-французски.

— Нѣтъ, нѣтъ… И не проси. Сегодня ѣдемъ. Вишь какой другъ навязался! — отвѣчалъ за жену Николай Ивановичъ.

Попробовать венгерскаго вина еврейчикъ его все-таки упросилъ. Николай Ивановичъ попробовалъ и сказалъ:

— Вино, дѣйствительно, превосходное. Дома можно кого-нибудь попотчевать. Развѣ пару бутылокъ?.. — спросилъ онъ жену, и когда та не возразила, кивнулъ еврейчику:- Ну, гутъ, цвей бутель.

За виномъ началось предложеніе сигаръ. Еврейчикъ подалъ сигару, просилъ его попробовать и до тѣхъ поръ не отсталъ, пока Николай РІвановичъ не заказалъ ему сотню. Послѣ сигаръ еврейчикъ вытащилъ изъ кармана образцы мебельныхъ матерій.

— Довольно, довольно. Маршъ! — раздраженно крякнулъ Николай Ивановичъ и указалъ на дверь.

Еврейчикъ мгновенно скрылся.

Раздался опять стукъ въ дверь. Появился осанистый толстый еврей съ претензіей на франтовство, съ брилліантовымъ перстнемъ на пальцѣ, и солидно кланялся. Въ рукахъ его былъ маленькій франтовской кожаный чемоданчикъ.

— Отъ торговаго дома Мозесъ Мендельсонъ… Готовыя дамскія вещи… Damen-confections… — отрекомендовался еврей по-нѣмецки и сталъ раскрывать чемоданчикъ.

— Глаша! чего ему нужно? — выпучилъ на него глаза Николай Ивановичъ.

— Да тоже хочетъ предложить какіе-то дамскіе товары, — отвѣчала жена.

— Вонъ! вонъ!

Еврей не смутился.

— Пожалуйста, посмотрите. Въ Россіи все это втрое дороже, — продолжалъ онъ и въ одинъ мигъ вытащилъ изъ чемоданчика дамскую пелерину изъ бисера и стекляруса и развернулъ ее. — Только тридцать гульденовъ, тридцать, мадамъ…

Глафира Семеновна не выдержала.

— Ахъ, какая прелесть! Да это въ самомъ дѣлѣ ужасная дешевизна! — воскликнула она и принялась разсматривать.

Кончилось тѣмъ, что у еврея были куплены двѣ пелерины. Уходя, еврей оставилъ нѣсколько адресовъ, иллюстрированный каталогъ товаровъ и просилъ зайти въ ихъ магазинъ.

— Ну, славянскій городъ Вѣна, нечего сказать! Обуяли жиды! — сказалъ послѣ его ухода Николай Ивановичъ.

Вошелъ кельнеръ убирать посуду и спросилъ у супруговъ паспортъ.

— Какой тутъ къ чорту паспортъ, ежели мы сегодня ѣдемъ! — сказалъ Николай Ивановичъ. — Счетъ намъ подавай, рехнунгъ. Сегодня фаренъ въ Петербургъ.

Кельнеръ все-таки стоялъ на своемъ и требовалъ паспортъ хоть на пять минутъ.

— Да дай ему паспортъ-то… Только на пять минутъ проситъ. Должно быть, ужъ надо. Вѣрно здѣсь такіе порядки.

Николай Ивановичъ далъ и сказалъ женѣ:

— Замѣть, какая странность: поятъ и кормятъ здѣсь сытно, основательно, на русскій манеръ, и на русскій манеръ паспортъ требуютъ. Нигдѣ вѣдь отъ насъ заграницей паспорта не требовали, кромѣ Вѣны.

Поѣздъ до границы, оказалось, идетъ не вечеромъ, а въ три часа дня. Объ этомъ сообщилъ кельнеръ, принесшій счетъ и возвратившій супругамъ паспортъ, — и супруги тотчасъ-же стали собираться на желѣзную дорогу. Еврейчикъ терся тутъ-же, помогалъ увязывать вещи и наконецъ предъявилъ свой счетъ за проѣздъ въ экипажахъ, за театральные билеты, за купленныя у него сигары и вино. Послѣ подведенной суммы стояла строчка «Commission» и около нея помѣщался вмѣсто цифры большой вопросительный знакъ (?). Онъ указалъ на этотъ вопросительный знакъ и сказалъ по-нѣмецки:

— Что милостивый государь и милостивая государыня (gnädiger Herr unb gnädige Frau) дадутъ, тѣмъ я и буду доволенъ. Надѣюсь, что они не обидятъ бѣднаго коммиссіонера.

Фраза эта была повторена имъ и на ломаномъ французскомъ языкѣ. Глафира Семеновна перевела все это мужу по-русски.

Еврейчикъ низко кланялся и помогалъ Николаю Ивановичу надѣвать пальто. Николай Ивановичъ за коммиссію далъ ему два гульдена. Еврейчикъ ниже поклонился, поѣхалъ провожать супруговъ на вокзалъ желѣзной дороги, усадилъ ихъ въ вагонъ, сунулъ имъ при прощаньи нѣсколько адресовъ гостинницы и своихъ коммнесіонерскихъ карточекъ, прося рекомендовать ѣдущимъ въ Вѣну русскимъ, и, низко раскланявшись, вышелъ изъ вагона.

Черезъ минуту поѣздъ тронулся.

XC

10 дорогѣ отъ Вѣны до русской границы съ супругами ничего замѣчательнаго не произошло. Жидовъ на станціяхъ, гдѣ они останавливались, было попрежнему много, жиды эти дѣлались все сѣрѣе и сѣрѣе, сюртуки ихъ становились все длиннѣе и грязнѣе, постепенно исчезали на нихъ признаки бѣлья, но вообще супруги чувствовали, что уже пахнетъ славянскимъ духомъ. Вмѣстѣ съ увеличеніемъ числа грязныхъ евреевъ на станціяхъ началъ появляться и славянскій говоръ вперемежку съ нѣмецкой рѣчью и съ жидовскимъ жаргономъ. Слышалась чешская, хорватская, польская рѣчи, малопонятныя для русскаго человѣка, но все-таки родныя для его уха. Даже въ самомъ поѣздѣ, въ которомъ ѣхали супруги, существовало уже то, что имѣется во всѣхъ русскихъ поѣздахъ и чему всѣ иностранныя желѣзныя дороги должны-бы подражать — это существованіе «уборныхъ» въ каждомъ вагонѣ.

Ночь была проведена супругами спокойно въ вагонѣ; спали они относительно хорошо, и утромъ, проснувшись на зарѣ, съ великой своей радости узнали, что до русской границы осталось ѣзды съ небольшимъ часъ. Утро было пасмурное, октябрьское, холодное, неприглядное, навѣвающее при обыкновенныхъ условіяхъ хандру, но лица супруговъ все-таки сіяли отъ удовольствія. Они радовались, что подъѣзжали въ русской границѣ. Николай Ивановичъ, выпивъ натощакъ, вмѣсто утренняго чаю, кружку пива, даже напѣвалъ себѣ подъ носъ:

   «Конченъ, конченъ дальній путь,   Вижу край родимый».

— Ты рада, Глаша, что скоро мы будемъ въ русской землѣ? — спросилъ онъ жену.

— Очень рада. То-есть, вѣришь, такъ рада, что и сказать трудно, — отвѣчала та, улыбаясь. — Ужасно надоѣло. Всѣ эти заграничные порядки совсѣмъ мнѣ не понутру.

— А помнишь, какъ ты заграницу-то просилась? Вѣдь покою мнѣ не давала: поѣдемъ да поѣдемъ.

— Ну, и что-же? Ну, и съѣздили, ну, и посмотрѣли, ну и есть что вспомянуть, а все-таки у себя дома лучше.

   «Когда постранствуешь, воротишься домой,   И дымъ отечества вамъ сладокъ и пріятенъ».

— Да, да… Эти стихи и я знаю. Это изъ «Горя отъ ума». Какъ только пріѣдемъ на русскую границу, сейчасъ на станціи выпью б-б-большую рюмку простой русской водки… — протянулъ Николай Ивановичъ.

— Ну, вотъ… У тебя только и на умѣ, что водка!

— Душенька, да вѣдь вспомни, сколько времени я съ ней не видался-то! Только въ Женевѣ и удалось попользоваться одинъ разъ, но за то вспомни, сколько содрали-то за нее!

— А я, какъ пріѣду на русскую станцію, сейчасъ чаю себѣ спрошу, — сказала Глафира Семеновна и прибавила:- Знаешь, я о чѣмъ русскомъ заграницей соскучилась? Ты вотъ о водкѣ, а я о баранкахъ. Ужасти какъ баранокъ хочется! Я объ нихъ всюду вспоминала, какъ садилась чай пить, а въ Женевѣ такъ даже во снѣ видѣла.

А мелкій дождь такъ и моросилъ. Плакали оконныя стекла вагоновъ, виды дѣлались все непригляднѣе и непригляднѣе. Прежняя воздѣланность земли постепенно исчезала, вездѣ виднѣлась глина и песокъ, пустыри попадались все чаще и чаще. Пассажиры изъ поѣзда исчезали и ихъ оказалось уже только полтора-два десятка, когда поѣздъ подъѣзжалъ въ послѣдней австрійской станціи. Часу въ восьмомъ кондукторъ отобралъ послѣдніе билеты изъ книжки прямого сообщенія.

— Скоро пріѣдемъ? — спросилъ его Николай Ивановичъ по-русски.

Кондукторъ понялъ вопросъ и отвѣчалъ по-нѣмецки:

— Nach zmölf Minuten.

— Черезъ двѣнадцать минутъ? Ну, слава Богу! А за то, что ты понялъ по-русски — вотъ тебѣ на чай, — и Николай Ивановичъ на радостяхъ отдалъ ему послѣдніе свои пфенниги въ видѣ нѣсколькихъ монетъ.

Но вотъ и поѣздъ сталъ убавлять ходъ. Ѣхали совсѣмъ тихо между цѣлыми рядами вагоновъ, стоявшихъ на запасныхъ путяхъ. Бродили рабочіе по запаснымъ путямъ. Не взирая на дождь, Николай Ивановичъ отворилъ окно и, высунувшись изъ него, съ нетерпѣніемъ смотрѣлъ по направленію къ русской границѣ. Вдругъ какой-то рабочій громко выругался по-русски, упомянувъ крѣпкое слово. Николай Ивановичъ вздрогнулъ.

— Глаша! Русскіе ужъ! Русскіе мужики! По-русски ругаются! — воскликнулъ онъ и торжественно црибавилъ:- Здѣсь русскій духъ, здѣсь Русью пахнетъ.