Николай Лейкин - Из Ниццы

Н. А. Лейкинъ

ИЗЪ НИЦЦЫ

I

Было утро. Старикъ, крупный чиновникъ Владиміръ Павловичъ Изнанцевъ, человѣкъ съ геморроидальнымъ лицомъ и крупной лысиной, только выпилъ свой кофе и передъ отправленіемъ на службу сидѣлъ у себя въ кабинетѣ въ сѣрой тужуркѣ съ зеленой оторочкой, курилъ папиросу и просматривалъ газеты, какъ въ прихожей раздался звонокъ. На звонокъ онъ не обратилъ вниманія, но вдругъ раздался голосъ жены. Онъ вздрогнулъ и на лицѣ его выразилось недоумѣніе. Къ голосу жены прибавился голосъ дочери — и Изнанцевъ весь превратился въ знакъ вопросительный. Въ прихожей залаяли и завизжали радостно комнатныя собаки Бебешка и Лала и послышалось восклицаніе горничной: «ахъ, барыня! Вотъ неожиданно-то!» Изнанцевъ сморщилъ брови и проговорилъ:

— Жена… Она вернулась. Ни письмомъ, ни телеграммой не увѣдомила и вернулась… Что-бы это значило? Удивительно… Вѣдь она до мая мѣсяца хотѣла жить въ Ниццѣ.

Онъ отбросилъ газету и поднялся съ кресла.

На порогѣ появилась его жена, Лариса Матвѣевна, пожилая женщина, рослая, полная, съ изрядно притертымъ косметиками лицомъ, съ утомленными глазами, въ шляпкѣ, въ кофточкѣ.

— Не ждалъ? А мы тебѣ нарочно сюрпризомъ… нарочно безъ телеграммы, нарочно не увѣдомляли и письмомъ о своемъ выѣздѣ…- заговорила она и шла къ нему на встрѣчу, — Здравствуй!..

Она чмокнула его въ лысину, когда онъ цѣловалъ ея руку, и подставила ему щеку для поцѣлуя.

— Bon jour, papa!

За ней стояла Изнанцева Лидія, стройная дѣвушка съ загорѣлымъ лицомъ, въ фетровой шляпкѣ и въ сѣромъ суконномъ платьѣ.

— Не ждали? Я говорила maman, что слѣдовало-бы предупредить, но maman такъ заторопилась, такъ заторопилась… — произнесла она, цѣлуя отца.

Изнанцевъ былъ совсѣмъ ошалѣвши отъ неожиданнаго пріѣзда жены и дочери.

— Проигрались въ Монте-Карло, что-ли? — проговорилъ онъ, сбрасывая съ носа пенснэ.

— Есть тотъ грѣхъ… — отвѣчала супруга, садясь въ кресло около письменнаго стола.

— Maman была въ выигрышѣ… Мы были три тысячи франковъ въ выигрышѣ,- прибавила дочь. — Даже больше трехъ тысячъ — и вдругъ…

— Да вѣдь это всегда такъ бываетъ… — говорилъ Изнанцевъ и чувствовалъ, что руки его дрожатъ. — Но вѣдь, уѣзжая въ Ниццу, ты дала слово не играть въ рулетку. Увѣряла даже, что не поѣдешь и въ Монте-Карло.

Онъ сѣлъ и сталъ усиленно затягиваться папиросой, моргая красными старческими глазами. Жена взглянула на него и виновато сказала:

— Ну, что объ этомъ… Не жалѣй… За то мы раньше пріѣхали… Для тебя это даже выгоднѣе… Я и въ самомъ дѣлѣ не хотѣла бывать въ Монте-Карло, но Марья Ларіоновна сманила. Тамъ живутъ Ульяновы… Они въ Монте-Карло живутъ… Я хотѣла просто визитъ имъ сдѣлать. А быть въ Монте-Карло и не зайти въ Казино просто невозможно… Марья Ларіоновна, мадамъ Ульянова и я сложились по три луидора, по шестидесяти франковъ, и мадамъ Ульянова ставила. Я на Лидочкино счастье… — кивнула Лариса Матвѣевна на дочь.

— Много-ли-же проиграла-то? — спросилъ Изнанцевъ, пуская густые клубы дыма.

— Не спрашивай!

Лариса Матвѣевна махнула рукой.

— Мадамъ Ульянова принесла намъ наши шестьдесятъ франковъ и еще по восьмидесяти пяти франковъ. Maman на другой-же день купила мнѣ шляпку и зонтикъ, — разсказывала дочь.

— А черезъ день мы поѣхали изъ Ниццы въ Монте-Карло, я ужъ играла одна и, можешь ты думать, выиграла три тысячи двѣсти пятьдесятъ франковъ, — прибавила Лариса Матвѣевна. — Ей-ей, я не вру. Лидочка видѣла. Я четыре раза à cheval взяла, брала много разъ на дюжины… Мнѣ-бы забастовать — была-бы въ выигрышѣ…

— Да вѣдь такъ всегда бываетъ, что никто не бастуетъ, — сказалъ Изнанцевъ и спросилъ:- Сколько-же ты всего-то проиграла?

Въ это время вошелъ лакей Захаръ и проговорилъ:

— Извозчикъ, съ которымъ вы пріѣхали съ вокзала, деньги за карету проситъ. Вы изволили забыть отдать.

Лариса Матвѣевна вспыхнула.

— Ахъ, да… Отдай пожалуйста, Вольдемаръ, два рубля, — сказала она мужу. — Да надо ему что-нибудь на чай… Вѣришь-ли, у меня въ карманѣ только двугривенный остался, — тихо прибавила она. — Въ обрѣзъ, какъ есть въ обрѣзъ…

Изнанцевъ тотчасъ-же далъ лакею деньги, и когда тотъ ушелъ, спросилъ жену:

— Стало-быть, проиграла рублей пятьсотъ-шестьсотъ?

— Охъ, не спрашивай! Ты меня, Вольдемаръ, прости. Вѣдь я пріѣхала безъ брошки и безъ часовъ… Браслетъ Лидочкинъ даже тамъ остался… Принуждена была заложить… Иначе намъ не съ чѣмъ было выѣхать. Вещи не пропадутъ… Онѣ тамъ въ Ниццѣ, въ occasion… Ихъ будутъ держать мѣсяцъ. Я просила Марью Ларіоновну… И если ей семьсотъ франковъ послать, то она выкупитъ вещи и привезетъ ихъ намъ. Ты пошлешь? Адресъ ея Avenue de lа Gare…

Изнанцевъ тяжело вздохнулъ и выпустилъ изо рта громадный клубъ дыма.

— Конечно, если-бы не останавливаться играть, то я могла-бы и отыграться и выиграть, — продолжала Лариса Матвѣевна. — И такъ ужъ я, заложивъ часы и браслетъ Лидочки, повезла ее въ Монте-Карло и заставила ее саму играть. Думала, что невинная дѣвушка, что ей сама судьба счастье пошлетъ… Даже и не стояла около нея… Пусть, думаю, она сама, своимъ умомъ… но… у нея отняли ея выигрышъ, и завладѣли… Ты знаешь, какіе тамъ теперь мерзавцы около столовъ съ рулетками!

— Сто двадцать франковъ, папаша, отняли, — подтвердила дочь. — Какой-то итальянецъ… Заспорилъ; заспорилъ… Потомъ какая-то накрашенная въ рыжемъ парикѣ и шляпкѣ аршина въ два ширины… Maman подходитъ, а у меня ужъ всего-то только серебряный пятакъ.

— Прямо каторжные какіе-то теперь около рулетки трутся, — опять сказала Лариса Матвѣевна. — Ты, Вольдемаръ, пошли семьсотъ франковъ Марьѣ Ларіоновнѣ.

Изнанцевъ сверкнулъ глазами.

— Ахъ, матушка, я теперь совсѣмъ на бобахъ сижу! Въ самыхъ тонкихъ сижу… — произнесъ онъ.

— Но не пропадать-же вещамъ. Вѣдь ужъ теперь мы пріѣхали, вернулись, раньше вернулись, это тебѣ барышъ… И ужъ, кромѣ того, въ настоящее время будемъ экономію наводить. Кое-что изъ весеннихъ нарядовъ у насъ есть, мы тамъ купили, а ужъ теперь здѣсь мы будемъ себѣ во всемъ, во всемъ отказывать. Ахъ, какъ я боялась, что по дорогѣ съ насъ за что-нибудь пошлину потребуютъ! Чѣмъ отдать? Денегъ въ обрѣзъ… Ты знаешь, въ дорогѣ мы даже въ завтракахъ и обѣдахъ стѣснялись. Все такъ дорого на станціяхъ. А у Лидочки такой аппетитъ. Сама я только булки и колбасу… сосиски… ну, кружку пива. Вѣдь мы по заграничнымъ дорогамъ ужъ въ третьемъ классѣ возвращались, — разсказывала Лариса Матвѣевна.

— Да что ты! — удивился Изнанцевъ, покачавъ головой. — Вотъ до чего игорная-то корысть доводитъ! Поѣхали въ первомъ классѣ со всей роскошью — и вдругъ…

— Ну, прости, прости, папка… Такъ пошлешь семьсотъ франковъ? — спросила Лариса Матвѣевна, поднялась съ кресла и поцѣловала мужа въ лысину.

— Другъ мой, я еще не уплатилъ тѣхъ денегъ, которыя занялъ вамъ на поѣздку у еврея Липдэйзена… Сегодня срокъ векселю въ шестьсотъ рублей, а у меня въ карманѣ съ небольшимъ сто рублей. Надо просить у него переписать вексель, но не знаю, согласится-ли онъ.

— Папочка, голубчикъ, займи у подрядчика Кошкина. Онъ тебѣ обязанъ и долженъ дать. Не пропадать-же вещамъ, — упрашивала Лариса Матвѣевна. — Наконецъ, можно шубу заложить. Шубы скоро будутъ не нужны.

— Господинъ Линдэйзенъ… Прикажете принять?

II

При докладѣ лакея о Линдэйзенѣ Изнанцевъ весь какъ-то съежился, нахмурился, застегнулъ двѣ разстегнутыя пуговицы тужурки и сказалъ женѣ:

— Надо принять его… Надо уладить это дѣло. Оно меня такъ безпокоило и безпокоитъ. Проси… — обратился онъ къ лакею и, когда тотъ ушелъ, прибавилъ женѣ и дочери:- А вы уходите.

— Да, да… Вѣдь намъ надо умыться съ дороги. Вѣдь мы закоптѣли въ вагонахъ, — отвѣчала Лариса Матвѣевна, и вмѣстѣ съ дочерью вышла изъ кабинета, сказавъ мужу:- А ты не плати. Ну, что такое еврей? Можетъ подождать.

Вошелъ Линдэйзенъ. Это былъ еврей чистякъ, въ черномъ сюртукѣ, сѣрыхъ брюкахъ и бѣломъ жилетѣ, съ котораго свѣшивалась массивная золотая часовая цѣпь съ кучей брелоковъ. На рукахъ сіяли брилліантовыя кольца, волосы на головѣ съ проборомъ по срединѣ были напомажены душистой помадой, борода и усы носили слѣды брилліантина, но отъ него, не взирая на помаду, все-таки отдавало специфическимъ еврейскимъ запахомъ.

— Мое вамъ почтеніе, ваше превосходительство, — проговорилъ онъ съ небольшимъ еврейскимъ акцентомъ, развязано подходя къ Изнанцеву. — Простите, что безпокою васъ, но сегодня послѣдній срокъ.

— Знаю, знаю, мой милѣйшій. Прошу васъ садиться… Здравствуйте… — отвѣчалъ Изнанцевъ, не безъ брезгливости протянулъ ему руку и указалъ на кресло около стола.

Линдэйзенъ сѣлъ и полѣзъ въ боковой карманъ за бумажникомъ.

— Я нарочно пораньше, чтобъ застать васъ дома. Думаю, что на службѣ визитъ мой былъ-бы вамъ не совсѣмъ пріятенъ, — сказалъ онъ.