Милослав Швандрлик - Черные бароны или мы служили при Чепичке
— Я вам верю, товарищ лейтенант, — поддакнул Кефалин, — Сегодня она с сержантом, а завтра уже и с обычным солдатом!
— Вижу, Кефалин, вы меня понимаете, — обрадовался лейтенант, — Каждый должен соблюдать какие‑то моральные нормы. Раньше для этого была религия, но сегодня она что? Но сегодня она устарела. Теперь у нас новая прогрессивная мораль, которую мы сами что? Которую мы сами создаём. Отсюда следует, что жена, которая своего мужа уважает, не должна ходить налево с каждым, кто носит военную форму. И если она с кем‑нибудь начнёт ходить, то должна ему в первую очередь посмотреть куда? Должна ему в первую очередь посмотреть на погоны!
— Общество постоянно вырабатывает некую шкалу ценностей, — кивнул Кефалин, — И её придерживается. Тут ничего не поделаешь.
— Именно, Кефалин! — воскликнул Гамачек, — Только моей жене на всю шкалу ценностей что?
В этот раз лейтенант сам себе не ответил, а лишь выразительно махнул рукой, и снова обратился к своему бывшему подчинённому:
— Сейчас мы вместе пойдём и что? Сейчас мы вместе пойдем и напьёмся. Здесь за углом отличная пивная, и там мы отлично зальём глаза. Что мы на этом свете выпьем, то у нас никто не отберёт!
— Но мне надо в больницу, — товарищ лейтенант, — возразил Кефалин, — моё время принадлежит не мне, а нашей народно–демократической армии.
— Кефалин! — заорал лейтенант, — эти бредни рассказывайте своей прабабушке, а не мне! Вы когда‑нибудь плохо кончите, потому что вы наглый, как кто? Потому что вы наглый, как обезьяна! Я, как офицер, до сих пор старший по званию, которому вы не смеете что? Которому вы не смеете возражать. Армия — не дискуссионный клуб, и кто старше по званию, тот и приказывает! Если я вам дал приказ, что вы со мной идёте нажраться, значит, вы со мной идёте что?
— Значит, я с вами иду нажраться! — обречённо ответил Кефалин.
— Правильно! — похвалил его лейтенант, — Вы должны подчиняться, потому что вы всего лишь солдат, а вовсе не кто? А вовсе не офицер. Это как раз и есть та шкала ценностей, о которой вы только что так складно говорили. А теперь, Кефалин, хорош болтать, и к делу!
Лейтенант Гамачек заказал бутылку белого вина и произнёс:
— В вине, Кефалин, что? В вине — правда! Я раньше считал выпивку буржуазным пережитком, но потом пришёл к мысли, что это глупость. Буржуазный пережиток — это, когда вы молитель, или когда бьёте жену. Кефалин, скажите честно, вы молитесь?
— Молюсь, товарищ лейтенант, — сказал Кефалин, — а иногда страшно хочется пойти исповедаться.
— Не надо, — посоветовал ему Гамачек, — если вы священнику выложите свои истории, церковь пошатнётся в устоях. Я вот не молюсь, зато я бил жену. У каждого из нас свои пережитки. Такова уж что? Такова уж жизнь!
Лейтенант наполнил стаканы и продолжал:
— Пейте, Кефалин, пейте, как допьём, закажем ещё одну! В алкоголе прекрасно то, что вы его можете пить до тех пор, пока есть желание. И ещё есть что? И ещё есть деньги! Иначе у вас в жизни ничего не исполнится, даже и не думайте строить иллюзии! Когда я в Пльзене был учеником у мясника, я страшно мечтал о чём?
— О новом топоре?
— Хрен с ним, с топором! – отрезал лейтенант, — о любовных приключениях с молодой женой мастера! Она была шикарная, пышнотелая, а как она завертела задом, я чуть руку себе не отпилил, нарезая колбасу. Но моя страсть так и не была что? Так и не была удовлетворена! И так, дружище, в жизни всегда! Человек о чём‑то мечтает и хрена с два получает. Когда меня призвали в армию и дали две звезды, полковник Ваньга говорил:«Гамачек, с вашим рабочим происхождением и политическим кругозором, вы через год будете майором, а потом мы вас отправим в высшее военное училище в Советский Союз». Только вместо Советского Союза меня послали куда? Вместо Советского Союза меня послали в жопу! На танцах в Пардубице я одному товарищу выбил зубы, и с тех пор мне приостановили продвижение. И вдобавок из боевой части перевели в стройбат! Тут уж и сам ни хрена не разберешь, кто ты — офицер народной–демократической армии или какой‑то клоуняра! Я, Кефалин, послужил уже на тридцати трёх объектах, и везде одно и тоже дерьмо! Семейная жизнь в заднице и никаких перспектив!
Лейтенант долил стаканы и заказал вторую бутылку.
— Я, Кефалин, хотел командовать солдатами, а не этой сранью! — продолжал он свою исповедь, — Когда я служил в Збухе, мне один балерун признался в любви! Таких извращенцев я за всю жизнь не встречал. И вот валят без конца — попы, комедианты, свидетели Иеговы, диверсанты, кулаки, преступники, инвалиды! В Горни–Плане в половине десятого утра один член религиозной секты бросил работу и сказал мне что? Сказал мне, что надо молиться, потому что в полдень настанет конец света. В Крумлове канатоходец Яноуш натянул между двух подъёмников канат, и вместо того, чтобы класть перегородку в сортире, устроил представление, а в пилотку с государственным гербом собирал взносы на выпивку! Сын капиталиста Панчава в Кинжварте объявил, что в знак протеста против насилия над личностью отрежет себе все конечности и тут же начал кромсать себе правую ногу над коленом ножовкой по металлу. В военном хозяйстве в Прахатицах рядовой Жезло изнасиловал девятнадцать овец, шесть коз и одного гуся. По мне, Кефалин, это не армия, а в лучшем случае кунсткамера!
— Мне, товарищ лейтенант, — вставил Кефалин, — пора бы уже идти в госпиталь. Как обычный солдат, я не хозяин своего времени.
— Заткнись и пей! — отрезал лейтенант, сверкнув на него глазами, — Допьём эту, возьмём ещё бутыль. Всё это полное говно! Мне уже за тридцать, жена блядища, переезжаю из одной дыры в другую, словно какой‑то подёнщик, и никакого толку не видать! Куда пошёл?
— В туалет, — ответил Кефалин, и, покачиваясь, проследовал в указанное место. Тут он понял, что ему выпала единственная и, по–видимому, последняя возможность ускользнуть из лап лейтенанта. Если он сейчас же не смоется, то дело будет худо!
Кефалин вышел обратно в коридор, и чуть не столкнулся с набыченным лейтенантом Гамачеком, который тоже пришёл к мысли, что надо бы посетить комнату, предназначенную исключительно для мужчин. Промычав Кефалину что‑то невразумительное, он скрылся за дверью. Её стук прозвучал для Кефалина, как команда к старту. Он молниеносно выскочил на улицу, и, несмотря на изрядное подпитие, отправился в ту сторону, где по его представлениям находился будейовицкий госпиталь.
Начальник отделения оториноларингологии подполковник Коцек, в отличие от пльзеньского полковника Даремника стройбатовцев на дух не переносил. Он видел в них отвратительную язву армии, личностей, уклоняющихся от работы, закоренелых врагов народно–демократического строя и опасных носителей империалистической заразы. Их место, если для них вообще есть место в обществе, должно быть в шахтах, каменоломнях, торфяных выработках, и ни в коем случае не в лазарете и тем более не в больнице!
Подподковник Коцек зверел от одного вида чёрных погон, в то время как зелёные погоны ласкали его взгляд и возбуждали чудесное ощущение героизма, бурного патриотизма и международной солидарности.
Такая атмосфера царила уже в приемной, в которую вошёл Кефалин. На длинной белой скамейке сидело несколько пограничников, у которых из ноздрей торчала проволока наподобие вязальных спиц. Кроме пограничников тут были два танкиста и двое пехотинцев. Стройбатовцев, несмотря на множество стройбатовских частей поблизости, не было ни одного.
Кефалин сел возле страдающих пограничников, которые разговаривали о сложностях, с которыми им пришлось столкнуться при исполнении своего долга на переднем крае обороны. Нельзя сказать, что их суждения были сознательными и оптимистическими. Прежде, чем Кефалин успел с ними познакомиться, в дверях показался сам подполковник Коцек.
— Сюда идите! — рявкнул он, — Да, да, вы! Я вам не позволю просиживать в приёмной, пока ваша работа простаивает!
«Хорошенькое начало», — подумал Кефалин, вступая в кабинет, — «Похоже, шестью неделями отдыха и не пахнет!»
— Фамилия, часть, гражданская профессия, жалобы, рот открыть! — рубил слова подполковник, — Вы из театра, но здесь вы мне представления устраивать не будете! Я знаю эти воспаления верхних дыхательных путей у господ интеллигентов, у которых руки растут не из того места! Так! — Подполковник почти завыл, — Рядовой! Вы не только симулянт, подрывающий и разлагающий наш строй, вы ещё и пьяный! Как вы осмелились прийти к врачу, нализавшись в стельку?!
— Мне было тяжело дышать, — утверждал Кефалин, — и я подумал, что мне от этого могло бы полегчать.
— Вы гнусный бандит! — бушевал полковник, открыв дверь в приёмную, чтобы никто из присутствующих ничего не пропустил, — Ко мне ежедневно приходят больные военнослужащие, которые сознательно и героически исполняют трудные задания на западной границе! Они страдают воспалением носовых пазух, тяжелыми катарами, многие из них не говорят, а просто сипят! Но ещё ни разу не было такого, чтобы кто‑то из них явился в кабинет выпившим, даже если ему это было бы простительно. А потом приходит симулянт, личность, уклоняющаяся от работы, циничный индивидуум и типичный продукт мещанского общества, чтобы наглядно продемонстрировать мне, что такое загнивающий и разлагающийся капитализм! Ведь вы едва стоите на ногах, рядовой! Обратите внимание, я не называю вас»товарищ рядовой», потому что вы этого обращения не заслуживаете! Вы, собственно, не заслуживаете и обращения»рядовой», и это только вопрос времени, чтобы вас назвали более подходяще. Вы должны краснеть перед нашими защитниками границ, вы должны были бы стыдиться, но это чувство вам, очевидно, не знакомо! Я сделаю единственное, что в моих силах — изгоню вас из общества приличных людей, и даже не дам никакого подтверждения о том, что вы вообще сюда приходили. Я не обязан заниматься разложенцами, которые притаскиваются в больницу пьяными. Валите отсюда, пьяница, и за свой поступок вы ответите у себя в части!
