Милослав Швандрлик - Черные бароны или мы служили при Чепичке
— Кефалин, — говорил он руководителю хора, — уважайте моё доверие и покажите, на что вы способны! Как я уже говорил, я приду вас послушать, и приму решение! Если ваш хор на что‑то годится, вы не пожалеете. Я о вашей инициативе доложил капитану Оржеху, и он сказал, что мы могли бы выступать в Непомуках при встрече молодого пополнения. Кроме того, мне надо рекомендовать двух или трёх товарищей к повышению до ефрейтора. Если в этот раз вы меня не подведёте, как это уже не раз бывало, то помимо Ясанека я буду рекомендовать и вас. Хоть вы и не отличаетесь примерным поведением, но зато вы комсомолец и к концу срока службы не скатываетесь в пассивность.
Кефалин задрожал, потому что ни в малейшей степени не стремился к чинам.
— Товарищ лейтенант, — предложил он, — то, чем я занимаюсь, я делаю из любви к музыке, а не ради повышения. В роте есть целый ряд товарищей, которые заслуживают его гораздо больше меня. Взять, к примеру, Анпоша, он тоже комсомолец, и больше достоин этой чести.
— Я знаю, что говорю, — решительно ответил замполит, — И могу сказать, что ваша скромность меня очень удивила. У кого‑то, может быть, закружилась бы голова, а вы наоборот, выдвигаете своего товарища. Однако о повышении Анпоша не может быть и речи! Содержание его личного дневника носило такой характер, что член комсомольского актива запросто мог бы превратиться в политического преступника. И только моё великодушие этому помешало! Запомните мои слова, Кефалин — если покажете себя, закончите службу ефрейтором!
Стоял необычайно холодный сентябрьский день. С серого неба моросил мелкий дождь, и пани Ванкова затопила печь в комнате Людмилы, чтобы её постоянно поющая доченька не простыла и не потеряла голос.
— Ла, ла, ла, — раздавалось из ванной. Серебряное сопрано разливалось по семейному дому над Лужницей непрерывной серией маленьких произведений искусства, которые с пани Ванковой слушала и огромная немецкая овчарка Цазан (отец — Клаус фон Лобершлюхт, мать — Бела из Розовой долины). Были времена, когда он с трудом сносил Людмилино пение, и при первом»ла–ла»заходился пронзительным воем, но потом привык, и к взрывам искусства относился флегматично.
Людмила, всё ещё напевая, плескалась в ванне, предвкушая скорые события. Лишь через несколько часов её представится возможность продемонстрировать Кефалину и его командиру размах своего таланта. Мало когда она ощущала себя в столь прекрасной форме. Ей давались и высокие и низкие ноты, диапазон был почти три октавы, и здоровое честолюбие нарастало с каждой минутой.
Людмила ловко выскочила из ванны и завернулась в банный халат. Чувствуя себя знаменитой оперной певицей, она направилась в свою комнатку, пробежала по холодной лестнице, где у неё на мгновение застучали зубы, и вошла в приятно натопленное помещение. Она встала у раскалённой печки и снова с чувством запела. Звуки»ла–ла–ла»разносились по комнате, били ключом из девичьего горла, и донеслись до немецкой овчарки Цазана, который уже долгое время невыносимо скучал. Сегодня пани не пустила его даже в сад, чтобы он не нанёс в дом грязи, так что его хищный темперамент до сих пор не находил себе выхода. Теперь же, едва заслышав ликующее пение своей молодой хозяйки, он решил, что было бы неплохо с ней немного пошалить. Цазан потянулся и помчался в направлении звенящего сопрано.
Людмила не спешила одеваться. Она закатала мокрый банный халат высоко над поясом, и, не переставая петь, стала греть свою попку. Печка приятно обдавала её жаром, а торопиться с одеванием было некуда. Но в эту минуту в комнату влетел Цазан. Дружески гавкнув в знак приветствия, он, с присущей его породе напористостью, прыгнул девушке на грудь. Людмила вскрикнула, пошатнулась и уселась голым задом на раскалённую печку. Её звучное сопрано тут же приобрело трагический оттенок. Белоснежные полушария, составляющие одну из самых очаровательных попок в Таборе, тотчас же начали поджариваться. Продолжалось это недолго, но для незабываемых ощущений хватило.
Отчаянно рыдающая Людмила сползла на пол, в то время как совершенно запутавшийся Цазан несколько раз протяжно завыл.
— Боже милостивый, — вскричала пани Ванкова, вбежав в комнату, — Людмила, что с тобой случилось? Вот беда, вот беда!
Она перетащила стонущую дочь на диван, где аккуратно положила её на бок, и кинулась к телефонному аппарату, чтобы набрать номер доктора Зедничека.
Глава двадцать вторая. ВИНО
До Рождества, которое для роты измученных солдат означало увольнение из армии, оставалось неполных четыре месяца, но дни тащились необычайно медленно. На стройках непрерывно гнали план, погода стояла никудышная, и даже в»Бранике»уже не удавалось спокойно посидеть. Мастера, прорабы, да и лейтенант Троник не давали бойцам ни минуты отдыха, ни глотка доброго пива.
В такой обстановке Кефалин вспомнил про свой опыт первого года службы.«Если мне поехать в госпиталь в Пльзень», — пришло ему в голову, — полковник Даремник наверняка надо мной сжалится. Пролежать пять или шесть недель в лазарете в данной ситуации было бы очень уместно!
В тот же день он начал покашливать, хлюпать носом и издавать пёструю палитру странных звуков. Наконец ему удалось привлечь внимание самого лейтенанта Троника.
— Кефалин, — сказал замполит, — похоже, вы изрядно простыли. Наверное, от девок, потому что от работы вы точно не заболеете! И от комсомольской деятельности тоже! Идите в медпункт, пусть вам фельдшер даст каких‑нибудь таблеток!
— Таблетки не помогут, — заныл Кефалин, и зашёлся лающим кашлем. — У меня опять обострилось хроническое воспаление гортани! Я, наверное, её сорвал, когда в хоре запевал социалистические песни!
— Не отговаривайтесь хором, — сказал лейтенант, — Или я опять разозлюсь. А со своим сраным горлом завтра пойдёте к врачу!
— Мне надо бы посетить ухо–горло–носа, — торговался Кефалин, — мне, как работнику театра, голос жизненно необходим, я не могу позволить себе относиться халатно. Товарищ лейтенант, сделайте одолжение, напишите мне проездной в Пльзень?
— Почему именно в Пльзень? — удивился лейтенант.
— Я думал… в военный госпиталь, — объяснил Кефалин.
— С вашим образованием вы должны были бы знать, — сказал лейтенант, — что в нашей социалистической республике не один военный госпиталь. Наше государство, товарищ, расходует немалые средства на заботу о здоровье своих граждан, поэтому военный госпиталь со всеми полагающимися специалистами есть в каждом краевом центре. Если бы вы служили в Непомуках, или, скажем, в Сушице, вы бы, естественно, были приписаны к Пльзеню, но так вы в настоящий момент служите в Таборе, то поедете на осмотр в Чешские Будейовицы!
Кефалин не на шутку забеспокоился, потому что его тщательно продуманный план начинал рушиться.
— Отправляетесь завтра утром, — информировал его лейтенант, — проездной документ получите у старшины. В Будейовицах будете вести себя прилично, за километр обходить пивные, и не заводить знакомств с сомнительными женщинами! В больнице пройдёте осмотр, и с медицинским заключением как можно быстрее возвратитесь в Табор. В случае необходимости доложитесь в Будейовицах командиру третьей роты лейтенанту Грубецу, который позволит вам в его роте переночевать. Это всё, товарищ! Есть какие‑либо вопросы?
— Никак нет, товарищ лейтенант, — прошептал Кефалин, — всё совершенно ясно!
«В любом случае я выгадываю два дня», — говорил себе Кефалин, садясь в поезд, — а в армии это не так уже плохо. Будейовицы — красивый город, и возможно, я найду сочувствие у доктора в госпитале. Поехать в Пльзень, конечно, было бы лучше, но нельзя же получить всё, чего хочется. Что будет, то и будет!»
В этом смысле он не ошибся. Едва он вышел в Будейовицах из поезда и прошёл несколько шагов по городской брусчатке, раздался могучий возглас:«Кефалин, что вы тут делаете?»
Это был лейтенант Гамачек, который спешил к Кефалину, протягивая правую руку.
— Боже мой, неужели я в Пардубице? — испугался Кефалин, — Ведь вас же перевели в Пардубице!
— Правильно, — согласился лейтенант, — Только с тех пор меня ещё раз перевели. Теперь я служу в пехоте.
— Но ведь теперь вы далеко от супруги, — посочувствовал ему солдат, — Ещё дальше, чем из Табора!
Лейтенант помрачнел.
— О ней вообще мне не напоминайте, — проворчал он, — Я точно установил, что моя жена кто? Что моя жена потаскуха! Представьте себе, Кефалин, она связалась с сержантом–сверхсрочником.
— Не может быть! — Кефалин сделал вид, что не поверил.
— Ну, — подтвердил своё обвинение Гамачек, — Я никакой не кто? Я никакой не пуританин! Но это меня, дружище, очень задело! Я её всегда говорил:«Если когда‑нибудь с кем‑нибудь спутаешься, он должен быть не ниже моего уровня. Я тебя вытащил из вонючей деревни, сделал из тебя, коза ты бестолковая, пани офицершу, так что держи себя соответствующим образом!«И видите, Кефалин, что вышло! Сержант–сверхсрочник. Если бы она мне наставила рога с подполковником, или хотя бы с капитаном, я бы измену как‑нибудь перенёс, но это было выше моих чего? Это было выше моих сил!
