Милослав Швандрлик - Черные бароны или мы служили при Чепичке
В последующий куплетах этот господин, оказавшийся безнравственным обольстителем, лишил девушку чести, так что в куплете номер девятнадцать умирающая мать могла с чистой совестью спеть:
Прощай, моя доченька, я умираю,И негодяя того проклинаю!
Песня имела фантастический успех, и сам лейтенант Грубец несколько раз расплакался в кружку. Тут ему показалось, что грустного на сегодня в самый раз, и он закричал:«Что‑нибудь весёлое, чёрт вас дери, мы не на похоронах, а в армии! И пейте, кто сегодня не будет пьян, в воскресенье не пойдёт в увольнение!»
Угроза была излишней, потому что всеобщее опьянение достигло высочайшей степени, и бойцы отходили от котлов с исчезающим на глазах вином лишь для того, чтобы срочно проблеваться или справить малую нужду.
В такой обстановке перешли к хоровому пению. После песни»Эй, пожарники, что вы делали?«запели не менее прелестную»Матушка, водитель к нам, что я ему на ужин дам?«В тот момент, когда воображаемая девушка в песне отвечала:«дам ему водицы, чтоб ему подавиться», примчался дежурный по роте рядовой Баштарж и отчаянным голосом закричал»Товарищ лейтенант, приехал майор Галушка!»
Лейтенант Грубец вмиг протрезвел. Держась за полупустой котёл, он поднялся и, шатаясь, оглядел роту, которая находилась в крайне плачевном состоянии. Большинство солдат нагрузки явно не выдержала, о чём говорили стеклянные взгляды и бессмысленные улыбки на лицах. Рядовой Благота в неожиданном приступе ярости прокусил кружку, а Сайнер рвал на себе волосы, завывая при этом, как сирена.
— Дело дрянь, — констатировал лейтенант, — Именно когда приехал Таперича, вся рота у меня перепилась! Что за жизнь!
Снова поглядев на своих подчинённых, и ему стало ясно, что майор Галушка ни в коем случае не должен видеть их пьяных и помятых физиономий.
— Тревога! — заголосил он, — Противогазы надеть!
Личный состав, разошедшийся и распевающий, с большим трудом осознал важность ситуации и потащился в сторону склада.
— Товарищ лейтенант, — заблеял Кефалин, — У меня противогаза нет.
— А вы, Кефалин, — сказал лейтенант, — заберитесь по водостоку на крышу, и заляжьте за трубой. Или спрячьтесь вон в пустом котле. Или залезьте ещё куда‑нибудь, в конце концов, какое мне дело до вас?!
Он набрал в грудь воздуха и двинулся навстречу командиру батальона.
Таперича, который к тому времени прошёл уже на территорию между бараков, принял команду Грубеца с удивлением.«Тревога в противогазах? Почему в противогазах?»
Грубец что‑то забормотал о боевой готовности, но Таперича махнул рукой.
— Готовность? — он приподнял брови, — С такими солдатами всё равно ничего не сделать!
Но солдаты перед ним уже начали строиться в три странные шеренги. Противогазы скрывали самое худшее, но от глаз такого опытного офицера, каким был Таперича, не могло укрыться то, что у некоторых солдат угрожающе подгибаются колени.
— Что это, Грубец? — он указал на шатающееся подразделение, — Я старый офицер, но такого…
— Значительно перевыполняют план, товарищ майор, — мямлил лейтенант, — устали после работы. И потом, днём сошел с рельсов поезд. Наши товарищи немедленно присоединились к спасательным работам, их упорство и самоотверженность не знали пределов…
— В политкомнату! — скомандовал майор, — Таперича устроим политические занятия!
Лейтенант Грубец задрожал. В других обстоятельствах он бы обрадовался такому повороту событий, поскольку многие солдаты, включая священников, великолепно владела марксизмом. Но теперь, если рота снимет противогазы…
Солдаты проследовали в столовую, которая одновременно служила политкомнатой. В тот момент, когда снятие противогазом стало неотвратимым, лейтенант решился на отчаянный поступок. С криком»Газы!«он начал швырять на пол взрывпакеты и зловонные дымовые шашки. В столовой потемнело от едкого разноцветного дыма.
— Грубец, вы с ума сошли! — заорал Таперича, и, закрыв лицо платком, выбежал на свежий воздух. Грубец, сам надев противогаз, продолжал загазовывать помещение.
Тут оказалось, что противогазы были далеко не первого сорта, скорее, наоборот. Часть подвыпивших солдат начала задыхаться, и спасалась, выбрасывая шланги от противогазов за окно. Другие растерялись, спотыкаясь друг об друга, и падали на пол, отчаянно жестикулируя. Наступил безнадёжный хаос.
Тут прозвучали три глухих удара. Столовая была лишь тонкой дощатой перегородкой отделена от кухни, а повара, как обычно, попытались улизнуть с боевой подготовки. В этот раз они поплатились. Без противогазов они смогли противопоставить едкому дыму лишь глубокий обморок. Их вынесли на носилках во двор перед бараком, где за спасательной акцией наблюдал грозно нахмуренный майор Галушка.
Через двери на свежий воздух вываливались солдаты, срывая с себя противогазы. Их пьяные лица тупо смотрели на майора, которому постепенно становилось ясно, что политзанятий не будет. Тем не менее, он внимательно наблюдал за нетвёрдыми и неуклюжими шагами подчинённых. Некоторые из спотыкающихся солдат упали и остались беспомощно лежать.
— Пьяные, — шептал потрясённый майор, — все пьяные в жопу! Боже мой, ты посмотри на этих свиней!
Из столовой на четвереньках выполз лейтенант Грубец. Он сорвал с себя противогаз, издавая икающие звуки.
— Грубец, — закричал майор, — ко мне!
Но лейтенанту уже пришёл конец. Бедняга свалился в траву возле деревянной стены барака, и через несколько секунд глубоко уснул.
Таперича ухмыльнулся и решил провести тщательную инспекцию лагеря. Вскоре он обнаружил остатки вина в котлах для супа. Поодаль стояло почти полное ведро, а вокруг были разбросаны кружки. Майор не на шутку испугался, потому что для закупки такого количества вина в лагере не могло быть достаточно денег. Если эти бандиты ограбили почту или, тем более, банк, это будет чрезвычайное происшествие, которое не удастся скрыть при всём желании.
— Дежурный! — заорал Таперича, — Вы трезвый?
— Так точно, товарищ майор, — ответил рядовой Баштарж, — я на дежурстве принципиально не пью.
Таперича махнул рукой, потому что с учётом ситуации посчитал это уточнение малозначащим.
— Говорите, что произошло! — потребовал он от Баштаржа, — и честно.
Дежурный принялся рассказывать о сошедшем с рельсов поезде и пробитой цистерне, и про концерт под красное вино. У майора явно упал камень с души, потому что стало ясно, что нарушение дисциплины, несмотря на его серьёзность и неприглядность, можно будет скрыть.
Однако Таперича тут же вспомнил, что как командир, он прежде всего должен внушать страх. Схватив железный штырь, приставленный к стене барака, он принялся тыкать им солдат, валяющихся на траве.
— Встать, товарищ рядовой! — покрикивал он, — Я вам таперича покажу, что такое служба! Будете носом рыть земной шар, как ссаные мыши!
Но солдаты на его слова по большей части не реагировали. Таперича переходил от одного к другому, шевелил, грозил, настаивал, но напрасно.
Наконец, он перевернул лицом вверх пьяного священника Штетку. Нахмурился, плюнул и произнёс:«Поп, а нажрался в сиську, тьфу!»
Штетка что‑то пробубнил, пытаясь обосновать своё текущее состояние, но потом застонал и снова перевернулся на живот.
Таперича покачал головой и, отплёвываясь, некоторое время приговаривал:«Поп, а нажрался в сиську! Поп, а нажрался в сиську!»
Потом он надолго замолчал, и когда дежурный окончательно решил, что в тот день он уже не заговорит, ни с того ни с сего добавил:«Не люблю попов. В Мукачеве поп с моей матерью спал!»
Глава двадцать третья. ИЗБИЕНИЕ НАЧАЛЬСТВА НАКАЗУЕМО
Рядовой Мацек, который некоторое время назад разгромил гостиницу»Иордан», отбыл свой срок в Бохове и вернулся в Табор в свою часть. Старший лейтенант Мазурек сказал ему:«В армии главное — дисциплина. Который товарищ дисциплинированный, тот хороший солдат, иначе нельзя, должна быть дисциплина, потому что армия — это оборона».
Лейтенант Троник всё видел с политической стороны.
— Мацек, — сказал он почти отечески, — Ваш отец — пролетарий, ваша мать — пролетарка. Вы сам — пролетарий…
— И брательник тоже, — перебил его Мацек, — И тесть ещё, таскает мусор на бумажной фабрике.
— Ну вот видите, — обрадовался Троник, — Все пролетарии, и это прекрасно!
— Не знаю, чего там прекрасного, — проворчал Мацек, — Я бы лучше возил свой зад в»Татре».
— Это прекрасно, — стоял на своём Троник, — Но к пролетарскому происхождению вам следовало бы проявлять и пролетарскую солидарность. Вот смотрите, Мацек, тот человек, которого вы ранили, он тоже был пролетарием. Как вы могли его ударить?
— Как нечего делать, — ответил Мацек, — Если мне какой‑нибудь умник скажет, что девятнашка ходит в Смихов, я ему так дам в рыло, что рога отвалятся!
— Какая разница, куда ходит девятнашка? — застонал лейтенант, — Вы должны вести себя прилично, даже если бы она ходила в Грдлоржезы!
