Михаил Бару - Один человек

И мы пошли курить и смотреть станок и молящегося на него Егорыча. Под ногами хрустела сизая металлическая стружка, пахло нагретым машинным маслом, взвизгивали при запуске токарные и басовито гудели фрезерные станки. Говорили о том, что теперь никто не хочет учиться токарному делу, что у расточника зарплата едва-едва десять тысяч, что хорошего слесаря днём с огнём, что метчики стали делать такие, что просто плюнуть и растереть, а не метчики, и не дай бог такими нарезать резьбу в нержавейке или титане…

Удивительное дело, но приятнее общества (если говорить о профессиональных сообществах) мастеров, станочников и слесарей я никогда не встречал. Ну, не то чтобы не встречал, а вот… случилось мне как-то раз явиться в редакцию одного московского литературного журнала за гонораром. И увидел я там сборище поэтов с горящими глазами. И пригласили меня к ним присоединиться, поговорить о судьбах современной поэзии, о нелёгкой доле поэта… Как же меня затошнило от одного вида я быстро слинял…

И ещё. Никогда мне не доводилось читать настоящий производственный роман. Про советские я не говорю. Они про другое писались. Там все эти слова про шпиндель или суппорт были просто декорацией. Собственно, там всё было декорацией. А теперь, когда… теперь и этих романов нет. Конечно, токарь и слесарь не поэты, но… они поэты, настоящие поэты, если мастера своего дела. Мы бездарно проебали проебали целое поколение этих мастеров. Они или уже ушли, или вот-вот уйдут, не оставив никакой смены. Учить некому и некого. Конечно, оно всё наладится. Потом. Когда «мы уже все потом», как говаривал, кажется, Юрий Олеша.

А про роман я, конечно, преувеличил. По крайней мере один-то есть. Даже не роман, а рассказ, но он стоит и двух романов. Хоть и написан давным-давно, но боюсь, что вечно быть ему у нас современным. «Левша». Он смешной, конечно. Очень смешной. Но перечитывать его без слёз не получается.

Купил упаковку носовых платков. На упаковке написано на совершенно итальянском языке, что сделаны они в Италии, в Милане. Ну, это понятно — не указывать же старый адрес на Малой Арнаутской. Внутри этой упаковки проложена картонка, чтобы платки хорошо смотрелись. А вот на этой картонке… жизнеописание протоиерея Николая Гурьянова. И фотографии его же. Не на итальянском, как можно было бы подумать. Вот какие послания приходят к нам из самой католической на свете страны. Неисповедимы пути Господни. Неисповедимы.

Будь я министром финансов, я бы все зоны бикини объявил офф-шортными. А меня всё никак не назначают. Между тем лето уже кончается. А осенью я уж и сам не захочу.

Вот говорят, что гений всегда одинок. Гений, он ведь где — на вершине самой высокой горы, куда мы, обычные люди, не забредаем. Он туда всю жизнь карабкался. Вид, конечно, с этой вершины — закачаешься. Вот гений стоит и качается. Потому как на вершине ветер сильный, спрятаться некуда. От голода тоже качается — пока добирался, продукты все кончились. Да и одежонка вся поистрепалась дорогой. Но зато — вид. В мыслях и чувствах такое воспарение, что нам и в кошмарном сне не приснится. Но я не про гениев. Я про нас. Которые живут себе у поджопийножий в тёплом белье и с колбасой краковской. И вот, к примеру пойдёт такой обычный человек прогуляться. И совершенно нечаянно, без всякого умысла, а просто по недоразумению, может даже и пьяному, забредёт на вершину. Спьяну куда хочешь можно забраться. Что, спрашивается, он там забыл? Он же не гений никакой. И не леопард на вершине Килиманджаро. От ледяного ветра, от бездонного неба над больной головой начинает он с ужасом трезветь. Что ему этот вид? С такой высоты ни дачу свою, где-нибудь возле Звенигорода, ни новенькие «жигули» десятку, ни даже супругу, женщину монументальную, не разглядеть. А слезть-то отсюда как? Как же эту пропасть… И начинает он, как незабвенный отец Фёдор, кричать, чтоб его сняли. И даже колбасу отдать обещает. Да только не слышит его никто. А если б и слышал — кого теперь соблазнишь колбасой…

Так выпьем же за то, чтобы мы со своей колбасой… нет, не так. Чтобы, выпив, мы свою колбасу… или супругу… Короче говоря, если выпил — сиди тихо, не влезай, а то убьёт. А если уж выпил и залез, то не слезай, пока колбаса супруга… А до тех пор и думать не смей. Вон с неё вид-то какой, с супруги горы этой… Наслаждайся, пока тебя по-хорошему… Ишь, гений какой выискался. Женатый человек гением быть не может, потому что он не одинок. Ни одной минуты. Даже когда она спит. И нет такой горы, пусть даже и самой высокой, на которую от неё… Так выпьем напьёмся же…

Сдавал сегодня чертежи в производство. С этой конторой я уже давно сотрудничаю, поэтому сначала поговорили о разном, попили чаю, а потом уж и к делу приступили. Беседую я, значит, с начальником производства, солидным мужчиной в летах, этак за шестьдесят.

— А вот, Михаил Борисович, у вас здесь окошечко, а в нём прямой уголок. Давайте лучше мы его скруглим.

— Оно, конечно, можно, но зачем?

— Так ведь припиливать придётся вручную. А припиливает у нас слесарь. Живой, между прочим, человек. Когда он здоров и в хорошем настроении — он вам припилит так, что вы век благодарить будете, но когда он болен… особенно в понедельник утром или после получки… Должен вам сказать, что болеет он часто. Вы и представить себе не можете, сколько у него понедельников. Так что давайте лучше на станке, фрезой, радиусом полтора.

— А фрезеровщик… он здоров?

— Этот здоров. Если его слесарь не заразит, то здоров. Кстати, хотел у вас спросить — вы ведь химик? Нет ли у вас счётчика Гейгера ручного? Я бы купил.

— Нет, дозиметров не держим. Да и зачем он вам, в Москве-то? Не в Чернобыле, слава богу, живём.

— Не скажите. У меня раньше был. Я когда от жены уходил — забыл его, дурак. А он такие вещи интересные показывал..

— Что ж такого можно в квартире намерить?

— А вот что. По всей квартире фон — четырнадцать микрорентген. А возле моей бывшей, с какого боку к ней ни подкрадись, — семнадцать. И это не один год так продолжалось. Имею статистику. По годам.

Тут начальник производства посмотрел на меня поверх очков так, что я понял — ещё один неосторожный вопрос — и мне покажут таблицы, графики и даже формулы. А меня интересовала только стоимость моего заказа и сроки его исполнения. Я быстро перевёл разговор на эти темы, а потом и откланялся.

На ночь глядя позвонила дочь. Вся в растрёпанных чувствах. Поругалась с бойфрендом. Практически навсегда бросила телефонную трубку. Она б ему в голову бросила, но до другого конца провода, на котором он находился, по счастью, трудно было дотянуться. Начинаю осторожно спрашивать, что же случилось и можно ли «навсегда» заменить, к примеру, «навсегда до завтра». В крайнем случае, до послезавтра. Ребёнок, сквозь слезы, булькающие в трубке:

— Папа, он меня бесит… (Всхлип.) Бесит! (Два всхлипа.)

— Господи, да что ж такое у вас там стряслось-то?!

— Вовка… (трагический вздох) он… сказал, что гражданский кодекс написал не Наполеон… Я ему, идиоту, говорю, что… (всхлип) а он… Папа! Нет, ты скажи, скажи! Это же известно даже тем, у кого рак мозга! Ведь правда, пап! И вообще, он сказал, что Наполеон ничего не петрил в государственном устройстве и в конституционном праве… и после этого… да я его… я ему… умолять будет! Не дождётся! И ещё сказал, что Кант… что этот зануда… понимал в праве больше, чем Наполеон… Да плевать я на Канта хотела. Много он понимал, философ хренов. Сидел и сопли жевал в своем Кёнигсберге. Вместе с Вовкой. Два дурака. Я им покажу!

— И из-за Наполеона… Из-за Канта ты поругалась с Вовкой?!

— А ты, между прочим, тоже хорош! Кто посоветовал Вовке почитать Канта? Кто дал ему книжку?! Мне бы посоветовал, а я бы решила… Папа, он будет следователем. Следователем! Вот пусть и читает свой уголовный кодекс!

— Юля, так ведь ты тоже будешь следователем. Между нами говоря, Наполеон со своим гражданским кодексом тебе даже не однофамилец, не говоря о том, что не родственник. А вот Вовка может… Помирись, а?

— Ты мне его не защищай! Я с ним сама разберусь. Я тебе зачем звоню — чтоб ты меня воспитывал? Мне двадцать один год! Я уже на пятом курсе…

Давно это было. Ещё при советской власти. Занесло меня вместе с археологической экспедицией в Самаркандскую область. Про археологические подробности рассказывать не буду. Не специалист. Рассказ мой о другом.

В один из свободных от раскопок дней собрался я, по совету друзей, в близлежащий райцентр Иштыхан. Там был книжный магазин, в который почти не ступала нога умеющего читать по-русски человека. В то время как книголюб европейской части Советского Союза только что не отца родного был готов извести на макулатуру, чтобы получить талончик на приобретение какого-нибудь, прости господи, Дрюона, в среднеазиатской глубинке благодаря особенному устройству нашей плановой экономики пылились в магазинах самые дефицитные издания. Точно так же и в каком-нибудь местном сельпо можно было найти итальянские сапоги на невообразимой платформе или кожаные пальто с песцовыми и лисьими воротниками, на которые с изумлением взирали узбеки и узбечки в галошах на босу ногу и ватных халатах.