Артур Гафуров - Учитель Истории
— Да, кажется, она именно так это называла. Я не запомнила.
— Рад слышать, — мне вдруг захотелось замять и эту тему тоже: что за напасть, одни неловкости! — А вы отлично катаетесь.
— Просто лёд хороший, — вежливый ответ на вежливый комплимент. — Да и, к тому же, куда мне до них. Взгляните!
— Louder than words — this thing that we do… — не веря своим глазам, пролепетал я, проследив за направлением ее руки.
— Что? Я не понимаю английского.
— «Громче, чем слова — это то, что мы делаем». Так спел один пожилой гитарист, который, похоже, уже никогда не соберет назад свою группу. Зато теперь я понял, что он имел в виду.
Среди вереницы мелькающих лиц и спин я увидел их. Женя и Женя. Держась за руки так нежно, словно это прикосновение было первым в их жизни, они ехали рядом и ни на секунду не нарушали установившуюся между ними невесомую связь. Хрупкую, как тончайшая ножка хрустального бокала, как трепыхающаяся синичка в детских ладошках… Они не катались — танцевали. Мимо проносились люди, обгоняли, падали, смеялись — они не видели их. Играла какая-то музыка, грустная и светлая одновременно — они не слышали ее. Щеки легонько покалывал подбирающийся к городу ночной морозец — они не замечали и его. Вдвоем, на виду у всех — и в то же время так далеко. Где-то на самом краю галактики. Молодой человек смотрел на свою спутницу и видел лишь ее одну. Девушка улыбалась и отводила взгляд. Всего на секунду, чтобы затем, уже в следующий миг наградить его взмахом длинных ресниц, лукавыми морщинками вокруг глаз, звонким смехом. Он терялся, смущался — она вела, подсказывала. Он сбрасывал оцепенение, рвался в бой — и тут же натыкался на неприступную стену. Это был настоящий поединок. Катались оба просто превосходно: не глядя под ноги, не отвлекаясь на равновесие, на контроль — они буквально парили надо льдом. Словно две птицы, подумалось мне. Черная и белая. Две птицы над безбрежным, недвижимым океаном.
Их замечали, ими восхищались, смотрели вслед. И впору, честное слово, в самую пору было восхищаться. Куда подевался Жеха Сизов, Шизик, Шиз — объект всеобщих издевок, школьное посмешище? Откуда взялся этот изящный и строгий молодой человек, на которого, к недовольству прочих мужчин уже начали украдкой заглядываться их пассии? И девушка, Женя… Она была настолько прекрасна, насколько и недоступна в ту минуту. Тонкая, воздушная, легкая, как снежинка… Мне казалось, весь каток, весь город, весь мир запнулся, замер в смятении, боясь потревожить этих двоих, что забылись в чарующем танце между небом и льдом, в свете огней, в потоке льющейся отовсюду музыки… Две фигуры, два человека. Одно целое.
— Филипп! Вот ты где!
Они подъехали к нам, и только тут я понял, что сам уже совершенно остановился и, не отрываясь, смотрю в их сторону с глуповатой улыбкой ребенка, впервые увидевшего диво, какое до сих пор он видел лишь на страницах книжек. Женя мягко высвободила руку из объятий своего кавалера, и невидимая связь распалась, исчезла без следа. Понимающая улыбка — все, чем мог отблагодарить он ее за эти короткие минуты счастья. Но память… Память останется с ними навсегда.
— Вы — чудесные, — только и смог вымолвить я.
Глава XXVIII: «Они скоро все узнают»
— Увы, у меня неутешительные новости: ничего существенного, что могло бы как-то улучшить наше положение, мне найти так и не удалось. Я полночи просидел за бумагами, но…
— Я не сомневалась. Нет, не потому что считаю тебя плохим юристом, совсем не поэтому! Ты отлично поработал. Просто ситуация и вправду безвыходная. Теперь осталось сообщить Юлиану. Во сколько он обещал позвонить?
— В пять.
— Хорошо. Спасибо тебе еще раз. Мы с тобой тоже созвонимся вечером, если ты не против. А сейчас мне нужно немного побыть одной… Урок скоро.
— Конечно, я понимаю.
Спустившись вниз по лестнице на первый этаж, я внезапно обнаружил, что за время моего недолгого разговора с Еленой в обстановке холла на первом этаже успели произойти некоторые изменения. В углу перед раздевалкой появилась тумба, или «кафедра», как ее принято называть в учебных заведениях. На кафедре, прислоненная к стене, стояла большая черно-белая фотография в обрамлении траурной каймы. Рядом — живые цветы. Перед фото уже столпились ученики (только что закончился урок третий урок, начиналась большая перемена), по одному подходили учителя, дружно вздыхали.
— Что еще за… — я и сам не заметил, как ноги понесли меня в сторону печальной композиции.
«Борис Леонович Ааронов» — гласила подпись под изображением приятного пожилого человека, который улыбался, глядя прямо тебе в глаза, а еще ниже располагались годы жизни: родился 12.03.1928, умер… А умер, получается, сегодня.
— Ночью, — подтвердил подошедший трудовик. — Хороший был мужик. Ученый, настоящий. Интеллигент. Не то, что нынешние.
— Простите, — обратился я к нему. — Он преподавал?
Мужчина покачал головой, не отрывая глаз от портрета.
— Последние три года — нет. Болел сильно. Вместо него вон, Сизова взяли. А так да, вел историю. Шестьдесят лет школе отдал, шестьдесят лет… Его здесь каждая собака знала. Меня как-то спас от милиции, когда мы с мужиками… Ну, попали впросак.
— А что за научная деятельность? — заинтересовался я. — Вы сказали, он был ученым.
— Да, был. Изучал историю Тверского края. Разные исследования проводил, ездил с учениками в экспедиции, на раскопки. И не только по области. Представляете, в семьдесят лет взобрался на Казбек! Не человек — огонь. Но возраст, возраст… Его не попросишь подождать за дверью.
— Три четверти наград, что в кабинете директора висит — его заслуга, — добавила подошедшая «англичанка». — Он работал, еще когда я сама здесь училась. А нынче вот… Пусть земля ему будет пухом.
— Наверное, теперь из кабинета музей сделают, — добавил кто-то.
Люди всё пребывали. Не без удивления я отметил, что даже многих из учеников не оставила равнодушными смерть старого учителя. Видимо, Борис Леонович и вправду был выдающейся личностью, и не только на научном поприще — на это школьникам плевать, — но и как человек и педагог.
Чтобы не мешать остальным, я отошел в сторонку и почти сразу же углядел Женю. Тот, в своем репертуаре, тихо крался вдоль стеночки по направлению к выходу. Лицо молодого учителя выражало высшую степень озабоченности и волнения. Словно собака, взявшая след, мелькнуло в голове показавшееся подходящим сравнение. Что там творилось у него в мозгу, я понятия не имел, да и никого уже не смущало очередное чудачество Сизова. Наверное, вспоминал вчерашний вечер, который и вправду выдался волшебным. А может, просто мечтал. Но тут он бросил беглый взгляд в сторону портрета, замедлился, остановился… И безжизненной массой рухнул на пол.
— Шизику поплохело, — радостно загалдели дети, но прежде, чем я успел броситься на выручку другу, кто-то крепко схватил меня за локоть.
— Не лезь.
— Чего? — я обернулся и встретился глазами с учеником.
— Не лезь, говорю. Без тебя разберутся.
— А ты кто такой?
— Учусь я здесь.
Невысокий, но коренастый и широкоплечий — явно спортсмен. Кожа смуглая, глаза карие, немного раскосые, нос с заметной горбинкой.
— Ты пришлый?
Он высокомерно усмехнулся, но ответил:
— Даже если сам Иосиф Джугашвили. Ты все равно не лезь. И вообще, не стоит тебе с ним общаться.
— Почему?
— Не здесь. Еще увидимся. Расскажу.
— Где увидимся?
— Позже скажу. Все, покедова.
И не успел я даже мяукнуть что-то протестующее, как он отпустил мою руку и скрылся за дверью в столовую. Весь наш разговор занял не более четверти минуты, и со стороны выглядело все так, будто старшеклассник о чем-то спрашивает у учителя — никто и внимания не обратил. Тем более, многие присутствующие были заняты бездвижным Сизовым: кто-то помогал приводить его в чувство, кто-то острил по поводу вновь отчудившего учителя, а кто-то просто стоял и глазел на происходящее. Или фотографировал на телефон. Я тоже подошел, но увидев, что Женя уже в сознании, и моя помощь не требуется, отправился восвояси. Не в первый раз и не в последний — здесь я буду только мешаться.
Но что означает это «позже скажу»? Позже — это когда?
С минуту поколебавшись, идти ли к Елене за разъяснениями или нет, я выбрал второе. Дверь с надписью «выход» вдруг поманила меня с такой силой, словно за ней скрывался портал в иное измерение, а не обычный школьный двор. Видимо, сработал не совсем изжитый рефлекс от времен собственного ученичества: если в школе ничто и никто не держит — уходи прочь.
Никаких дел до пяти вечера у меня не было, и, чтобы немного проветриться, я решил пройтись до дома пешком. Благо, машина все равно осталась возле общежития. Погода располагала, и снова захотелось не забивать себе голову всем подряд, а просто прогуляться по безлюдным улочкам будничного Младова. Насладиться видом старого города, подставить лицо солнечному свету, подумать о хорошем. Последние дни я столько переживал по всякому поводу и без, что накатившее умиротворение (особенно после разговора с нанимательницей) показалось глотком свежего воздуха в затхлой комнате с запечатанными окнами. И как-то сразу на задний план отошли тревожные мысли: о насущном (кто был этот чувак в школе?), о работе (в пять часов должен позвонить Юлиан — что я ему скажу?), о друзьях (надеюсь, с Женей все в порядке, и он ничего не отбил себе при падении), о прочих проблемах — осталась только обычная человеческая радость, порожденная безмятежностью и отсутствием сиюминутных проблем. Дойти до булочной, взять там свежую ватрушку и тут же с наслаждением съесть ее, поделившись крошками с нахальными до неприличия воробьями. Остановиться на мосту, окинуть взором панораму семисотлетнего города, повидавшего за свою долгую жизнь и монгольских ханов, и польских гусар, и танки Гудериана. Заглянуть в небольшой сквер возле гостиницы, прочитать полустертые надписи на памятниках героям войны. Включить не забытый в этот раз плеер и послушать музыку: не в машине, и не ту, которую подсовывает радио — а свою, выбранную лично. Простые, казалось бы, вещи, сиюминутные удовольствия, сладкая пенка на поверхности горьковатого кофе жизни. Но как мало ценим мы подобные минуты, какое ничтожное значение придаем им! Некогда, все некогда, все бегом, все на ходу. А останавливаемся только дома, посреди хорошо знакомого прямоугольника стен, за которыми ничего не видно и не слышно. А что в этом доме делать, чем заниматься? Любоваться ремонтом? Даже прожив почти месяц в провинции, я не перестал быть москвичом, если не по рождению, то, хотя бы, по духу. Зачем идти, если можно бежать, зачем смотреть по сторонам, если можно уткнуться телефон, зачем обращать внимание, если можно не обращать…
