Татьяна Акимова - Безответные

 Рыча, кусаясь, и царапаясь, черт орал:

 - Чтобы меня! Какая-то японская баба  в оборот взяла, и не подумаю доставлять на место!!!! Втопкуууууууууу!

 С последними словами, Петр принял свою истинную бесовскую личину, перехватил тень за шею и прижал к земле русской  осиновой дубинкой.

 Но тень упавшая ничком и не подумала  сдаться. Голова её неестественно перекрутилась, как у совы. Тело втянуло в себя осину, и так же развернулось к обидчику.

 Откинув с лица капюшон,  Коки-тэно[3]  произнес:

 - И тут меня достали! Суки!

 Забыл как я вас по дороге на Жареный Бугор. Останавливал? Я и сей час могу. Дурилка ты… - По-отечески потрепал мужик, Петра за шею, отбрасывая в сторону осиновый дрын.

 - Я ведь на осинке тогда и повесился!..

    Мужик сидел с печальным видом, за столом на кухне общежития. И вместе с чёртом Михой глушил водку.

 - И главное, понимаешь… - вещал бессменный вахтер, с пьяным ожесточением. – Система – проворонил тогда договор со мной?

 - Ну, опять ты! – Завыл черт, давясь пельменем. Мужик только рукой махнул:

 - Проворонил!  - Мужик хлопнул стакан и утерся ватником. – Я вашу систему, уже дважды поставил, этим… как бишь… На колени короче. И Японию тоже! – Хмыкнул, хрустя огурцом висельник.

 У них там по реинкарнации положено – зверюшками быть… - мужик вздохнул.

 -Ну, я и стал. Только у системы все равно завсегда, свербит… Есть ты? Плохо! Нет тебя – тоже… НЕПОРЯДОК! Вот и выслали за мной Петьку. Только не сказали ему ничего.

 Звякнули стаканы.

 Мужик тоскливо посмотрел на немытое окно.

 - Я ведь и у них, Мишк, не прижился. Тут храм такой, тут сякой. Здесь не ешь, тут не испражняйся… Ети в душу мать!

 А ведь кицуне ихняя… - задумался мужик. – Похожа была на мою…

Глава 2 С приветом из Франции

    Мостовая, губкой впитывала слёзы неба.

 Капли барабанили по навесу, плюхались в остывший кофе на краю столика и тонули. А кофе… Кофе портился.

    Серебристая зажигалка щелкнула в руках Рейко, и прикурила  noir cigarette.

 Принесли голубую лагуну.

 Кицуне вспомнила Поля… Как этот  мальчишка пришел в неописуемый восторг от идеи смешать водку с модным ликером.

 А ей – ей просто было промозгло в осеннем Париже.

 … Или это был молодой серфингист?..

 Недавно, Рейко подбросила идею одному писателишке, что пьянство, в целом, если от него получать удовольствие - похоже на пойманную океанскую волну.

 Ему понравилось.

    Докурив, женщина вставила окурок в бит пепельницы.

 Тройное удовольствие: дым остается даже когда всё закончилось, дым раздражает serveur, serveur раздражаются дважды – когда видят докуренную cigarette не потушенной, и когда обнаруживают что это они как раз некультурны, ведь биты – как раз для того, что бы noir ne resta pase'teint.

 Вот и теперь: официант издалека,  раздраженно наблюдал, за стервой, заказавшей, три часа назад, один кофе, и час назад один коктейль.

 - Мадам, - склонился гарсон. – Не угодно ли changer le cendrier?

 Рейко, молча,  закурила еще одну.

 Гарсон, скривив мину отошёл.

    Из-за завесы воды появился Матвей.

 Разухабистой походкой «вразвалочку» черт не спеша прогуливался под дождем, двигаясь в направлении столика кицуне.

 В до блеска начищенных кирзовых сапогах, гимнастерке нараспашку, и руками, утопающими в галифе, он не был похож на открывшего в Риме французское кабаре.

 Но дождь он любил по-прежнему.

    Не обращая внимания на удивленных Les amateurs de pa'tisseries frai'ches, des moules et un peu poivrot[4]   русский солдат, взяв стул, пододвинул его к столику дамы, и, усевшись на вышеуказанный стул верхом (что уж совсем было не komilfo), щелчком подозвал официанта.

 - Графин белой, сельдь атлантичскую в молоке, равиоли а ля рюсс и тарелку разносолов! – Сказал черт на чистейшем русском. Официант, удаляясь, презрительно хмыкнул, пробубнив под нос:

 - Понаехали тут, позорят перед всем обществом как пить дать…

 - На месте стой! Раз-два! – отчеканил Матвей вслед гарсону. Гарсон встал как вкопанный. Публика кафе неотрывно наблюдала за происходившим действом.

 - КРУуу-Гом! – Официант развернулся. Черт поманил пальцем. Официант подошел.

 Смерив обслугу взглядом, Матвей со скептической иронией заметил:

 - Белое движение? А? От чего же здесь? От чего же не в манеже?  А я знаю!  - Продолжил глумиться черт. – Молодые обскакали. Да и если серьезно, какой толк-то от таких - как вы…

 Мужика кто проворонил?

 Лицо кицуне неожиданно вспыхнуло вместе  с лицом гарсона.

 Черт только мельком стрельнул в её сторону глазами, и продолжил:

 - Мужика-то, первым – ты, близорукий, проссссссссспал, а не Миха!

 Публика, не разумевшая о подлинности беседы черта с противостоящими силами, недоумевала, но была заинтригована.

 - Я русский офицер! И не позволю! – С горячностью зашёлся официант…

 - Хр-тьфу, - сплюнул в пол Матвей. – Ты теперь ХОЛУЙ. – Ответствовал черт, сопроводив оскорбленного жестом, чтоб тот, мол, шёл заказ оформлять. – Убери.

    Подбежал мальчик-половой и вытер плевок.

 С гордо поднятой головой, официант отправился  выполнять заказ.

 - Зачем? Грубо ведь. Он в чём-то прав… Вы там у себя все такие?  - Брезгливо заметила кицуне, вкладывая вторую  cigarette в свободный бит.

 - Какие? Пролетариат?

 Ты сама-то мать чего видом-то обрусела? – Оценивающе посмотрел черт на e'migre' russe[5]  - Рейко, и подмигнул.

 – Мужика, не уж то вспоминаешь?

    Щелкнула зажигалка.

 Принесли бочковые огурцы и граненый, ледяной штоф.

 - Моё ремесло, - бесцветно отметила кицуне, - предполагает, что из толпы выделятся, не нужно.

 Выразительно посмотрев, на гимнастерку Матвея, закончила. – В Париже японки сей час только в «красных фонарях».

 - Не узнаю я Корио – Рейко – Кицуне. – Захрустев огурцом, покачал головой Матвей. – Лиса–призрак исчезает, и появляется только перед загнанной жертвой!

 - Я далеко от своего эфирного плана. А ваша «евро-зона» излишне обширна, с навязыванием

  своих правил. – Сверкнула глазами лиса.

 - Конечно! – Растянулся в ухмылке черт Матвей. – Думаешь, чего мужик тогда к вам рванул! – Попытался поддеть он кицуне.

 - К делу. – Отрезала Рейко. – Я решила с тобой встретиться, потому что полной информации о том кого мы экстрадируем,  нам ни когда не спускают. А я бы не хотела попасть, в ситуацию аналогичную предыдущей.

 Зашкварчала noir cigarette.

    Черт хлопнул рюмку и произнес:

 - А… Боишься, значит, чтоб тебя не подставили, как это в прошлый раз с Петром-то вышло!

 В рот пошел пельмень и Матвей, безэтикетно чавкая, продолжил:

 - Ты думаешь, вот я «пролетарий»,  хамло не отесанное?

 Пошла рюмка.

 -Думаешь, я  этого холуя напрасно... от недостатка воспитания, оскорбил?

 Нет, милая.

 Мне Блок, когда у нас застолье, сам стихи читает!

 Так пел её голос, летящий в купол,

 И луч сиял на белом плече,

 И каждый из мрака смотрел и слушал,

 Как белое платье пело в луче.

 - Мне просто противно это! Видишь – черт тыкнул в сторону гарсона. Офицеры, эполеты. Офисы беленькие. Евро–зона опять же. «ЗОНА». Поняла? Все же уже договорено!

 И подписано.

 Да я если хочешь знать, сам, - потянулся через стол Матвей к Рейко. – Сам к вам подался бы. Последняя вольница ведь!

 Ты сама знаешь, кто…  что цунами и землетрясения – диверсия!

 - Ну так помоги. – Ответила  кицуне.

 -Да? – Прищурил сальные глаза черт. – А кто Петра тогда подставил?

 - Я действовала по инструкции. Если мы будем посвящать  вас в корпоративную политику, нас цунами и накроет!  А с вами и так ни чего не случится – железный занавес,ты тоже не дурак…

 Кицуне выпустила колечко дыма, и играючи расположила  его над своей головой.

 - О.К. – Хмыкнул черт. – Только, как говорят наши единомышленники: «Таки что я буду с этого иметь?»

 - А что ты хочешь, - прищурившись от дыма, спросила женщина, стряхивая пепел.  

 - Эх!  - Махнул рукой Матвей, и, опрокинув ещё водки, выдохнул:  - Не понять тебе широкой, русской, хм…

 - Короче – сформулировал черт интерес. – Черкнёшь пару строк, нашему вахтёру.

    Глаза у Рейко округлились, а пальцы машинально вдавили сигарету в пепельницу.

 Моментально взяв себя в руки, лисица холодным тоном   ответила :

 - Исключено. Инструкция категорически запрещает.

 Дыша перегаром,  Петр придвинулся на стуле к  кицуне, и приобняв её за плечо, ласково прошептал:

 - Так ведь и мне многое что запрещается.

    Дождь кончился.