Саид Насифи - На полпути в рай
Американские очки без оправы, круглое расплывшееся лицо, на котором даже с помощью тысячи подзорных труб никто не смог бы обнаружить ни малейших признаков интеллекта, доброты и честности, громоздка фигура, огромный живот — всё это говорило о том, что господин доктор никогда не утруждает себя никакими размышлениями и самым большим делом, которым он обременял себя в этом мире, было поедание добра, приобретённого нечестным путём. Его жирные руки, короткие толстые пальцы, коротко остриженные ногти, толстые ноги с очень высоким подъёмом свидетельствовали, что этот уважаемый барчук попал на профессорскую кафедру прямо из хлева, а докторский диплом, который он получил, был доказательством того, что выдавший его старался как можно скорее избавиться от этого чучела.
Ещё раз окинув взором с головы до ног доктора, Вида невольно сказала про себя: «Этот человек и в самом деле только о том и мечтает, как бы занять пост министра. Вряд ли на эту должность можно было бы найти какого-нибудь другого, более подходящего осла».
Господин доктор Раванках Фасед приблизился к несчастной Виде.
— Ну, мадам, поздравляю вас! Как это случилось, что вы вспомнили обо мне? За всё время, что мы занимаемся врачебной практикой, мы имели счастье видеть всех первоклассных дам нашего города, кроме вас!
Виде хотелось закатить ему звонкую пощёчину. Он говорил так, будто «первоклассные дамы» были обязаны систематически раз в неделю приходить к господину док— тору, будто этот никчёмный человек всех считает своими должниками.
С трудом подавив это желание, Вида сухим тоном, который был хуже, чем тысяча бранных слов, сказала:
— Что же, прикажете мне огорчаться из-за этого, господин доктор? Мы ещё не дошли до такого состояния, какого вам хотелось бы, но если с божьей помощью счастье улыбнётся нам, мы станем более частыми вашими пациентами.
— Ну ладно. Так чем же я могу вам служить сегодня?
— Вам уже об этом говорили по телефону, и вы назначили час приёма.
— Прошу прощения. Видите ли, я проиграл в бридж восемьдесят долларов и поэтому немножко рассеян.
Бедная Вида подумала, что доктор настолько рассеян, что вспомнил про свой последний проигрыш в Америке, забыв, что сейчас он находится в Тегеране.
— Простите, господин доктор, но вы находитесь в своём доме на проспекте Тахте Джамшид.
Доктор глупо рассмеялся:
— Ха-ха-ха! Да, ханум, но с американскими друзьями мы играем в карты не на риалы, а на доллары.
— Ах вот как!
— Если выигрываем — переводим деньги в Америку, а если проигрываем, то, дай бог здоровья нашим пациенткам, они этот проигрыш компенсируют.
Чтобы доказать Виде свою исключительность, господин доктор отечески погладил двумя пальцами её грудь, посмеиваясь громким отрывистым смехом.
— Ну, Вида-ханум, как поживают ваши уважаемые родители?
Несчастная Вида поняла, что, если она немедленно не оборвёт этого человека, расспросы о здоровье будут длиться без конца и ей не дождаться момента, когда доктор наконец приступит к делу, ради которого она пришла. Поэтому она сочла нужным перевести разговор на интересующую её тему:
— Господин доктор, может быть, я разденусь и вы осмотрите меня?
Доктор окинул взором неприглядную фигуру Виды. Прежде всего ему бросились в глаза её брови, лицо, худая шея, выступающий кадык, опущенные плечи, маленькие груди, тонкая талия, тощие икры ног, и он, словно мясник оценивающий взглядом барана, прежде чем купить его, сделал соответствующую оценку Виды и с полным безразличием сказал:
— Нет, не надо, не торопитесь, у вас ещё достаточно времени.
Затем, указав рукой на операционный стол, стоявший под лампой и накрытый белой простынёй, небрежным тоном добавил:
— Впрочем, пока вы будете раздеваться, мы можем с вами обо всём договориться.
— О чём же мы должны договориться?
— О плате за операцию.
— Но ведь мы уже договорились.
— С кем?
— С господином доктором Мехди Атешем, заведующим лечебным отделением больницы Рази.
— С каким доктором?
— С вашим ассистентом, доктором Мехди Атешем.
— А, понятно. Та договорённость, которая у меня с ним имеется, касается бедняков и тех несчастных, которые обращаются в его больницу, но не девушек из аристократических семей.
— Но господин доктор нам сказал, что он уполномочен вами договариваться о стоимости операции и расходах на лечение.
— Ханум, я ведь вам уже говорил, что вас это не касается. Вы, слава богу, обладаете состоянием, иностранной валютой, можете платить девизами[98]. Господин Эхтеладж, директор Национального банка, поддерживает вашу семью, она располагает тысячью различных кредитов, и у вас, конечно, нет никаких оснований платить тот пониженный гонорар, который доктор Мехди Атеш уполномочен устанавливать от моего имени для бедняков, обращающихся в лечебницу.
— Значит, вы не принимаете тех условий, о которых мы с ним договорились, и надо договариваться лично с вами?
— Ну конечно же. А о чём вы договорились с ним?
— Сирус должен заплатить тридцать тысяч туманов вам и три тысячи маклерских самому доктору Мехди Атешу.
— Ну, с этими тремя тысячами риалов вы можете распрощаться.
— То есть как это?
— Доктор Мехди Атеш не такой человек, чтобы вернуть обратно деньги даже в случае, если сделка не состоится. Он ведь сын ахунда. Деньги, данные по обету, принадлежат молящемуся!
— Ну, хорошо, так какие же условия ставите вы?
— Во-первых, вы заплатите мне только валютой, а во-вторых, повторяю, что та сумма гонорара, о которой вы договорились с господином доктором Атешем, не относится к пациентам вашего класса.
— Разве в медицине тоже существует классовое различие?
— Конечно! Вы же не сядете в автомобиль, который стоит десять тысяч туманов, не купите дом за пятьдесят тысяч туманов и не наденете пальто за две тысячи туманов. Как же вы можете согласиться на операцию, которая стоит всего тридцать тысяч туманов! Ведь это оскорбительно для вас! Если даже вы сами пойдёте на такое унижение, то я, как патриот, не могу допустить, чтобы дети аристократов шахиншахского государства делали операцию за тридцать тысяч туманов, тем более первую операцию.
— Как, а разве эту операцию можно делать во второй и в третий раз?
— Конечно. Мы, американские хирурги, выполняем её с таким искусством, что, если необходимость в ней возникнет ещё десять раз, мы снова сделаем её. К тому же сейчас мы практикуем накладку швов нейлоновыми нитками.
Вида с облегчением вздохнула. На душе у неё стало спокойно, все тревоги, терзавшие её до сих пор, исчезли. Она даже пожалела, что так поздно узнала столь интересные подробности, и решила, что, сколько бы ни стоила операция, врачи действительно заслуживают этих денег. Ну а она не потерпит от этого никакого ущерба, она вытянет у молодых людей в несколько раз больше того, что придётся платить врачу. Она сразу стала очень любезной:
Я очень вам признательна, господин доктор, что вы так оберегаете моё достоинство. Скажите, пожалуйста, какую сумму я буду должна вам?
— Так как я питаю особое расположение к вашей семье и много раз пользовался вашим гостеприимством я возьму с вас тысячу двести долларов.
— Тысячу двести долларов?!
— Да, ханум, поверьте, даже в самой Америке эта операция стоит двести долларов. Это государственная такса.
— Но здесь ведь не Америка, господин доктор, и у нас не всегда имеются в наличии доллары.
— Ну что мне вам сказать? Я уже давно не делал операций за риалы. Во-первых, моя супруга — американка, двое моих детей — американские подданные, я сам тоже подал прошение о принятии меня в американское подданство и в будущем году получу разрешение. И, кроме того, только сумасшедшие держат свои капиталы в этой смутной стране. Те доллары, которые вы сегодня соизволите дать мне, я завтра же утром телеграфом переведу в Америку.
— Да, но ни у меня, ни у Сируса, который сидит в машине у подъезда вашего дома, нет с собой долларов.
— Ну, это уж не моя вина. Между прочим, до того как приступить к операции, я должен получить согласие Сируса Фаразджуя.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу этим сказать, что, если ваш молодой человек, который допустил такую оплошность, или, как говорят в народе, совершил это преступление, не заплатит мне за молчание, я не буду делать операции.
— Господин доктор, я, ей-богу, совершенно теряю разум. Я просто не могу понять вас.
— А тут и понимать нечего. Я говорю, что господин Сирус-хан должен заплатить мне за молчание. Почему же за операцию нужно платить, а за молчание нет?
Вида проявила удивительное самообладание, не закатив звонкую пощёчину по жирной, бесстыжей физиономии господина доктора, побывавшего в Америке и боготворившего доллары, доктора, жена и дети которого являются американскими подданными и который сам в ближайшем будущем удостоится этой великой чести. Но, увы, она не могла этого сделать, она сама пришла в этот разбойничий вертеп, и вынуждена терпеть любую грубость и наглость этого господина. Усилием воли подавив своё желание. Вида сказала:
