Мартти Ларни - Четвертый позвонок, или Мошенник поневоле
Полная Мадам, хозяйка бара, теперь улыбалась Джерри, говорила какие-то профессиональные любезности, французско-американские остроты и некоторые двусмысленности, которые всеми людьми понимаются в одном определенном смысле.
Мистер Лурье уже дошел до той точки, которую врачи называют пятой степенью опьянения: он плакал, плакал и наконец заснул. Профессор Финн вышел из кабачка с достоинством и слегка покачиваясь. Через десять минут он уже удобно устроился на мягком сиденье вагона.
Два часа спустя мистер Лурье проснулся, разбуженный ласковыми, заботливыми словами жена:
— Мартин, Мартин милый… Я так и знала, что ты сидишь здесь…
Глаза страхового агента открылись, точно смотровые глазки винного чана. Сознание постепенно вернулось к нему, и он вспомнил о своем горе. Но жена не позволила ему предаваться слезам и начала поднимать его на ноги, радостно лепеча:
— Мартин, миленький, пойдем домой! Опять все хорошо. Роберт поссорился со своей невестой и только что вернулся домой… Он сказал, что никогда, никогда больше не женится…
Страховой агент, поддерживаемый женой, направился к дверям и громко простонал:
— Но мой бизнес… Мой большой бизнес!.. Вот в чем вопрос…
19. ЗАМОК ТУАЛЕТА ПОРТИТСЯ, ПОМОГАЯ ДЖЕРРИ ФИННУ
ВОЗНЕСТИСЬ К СЛАВЕ И ПОЧЕСТЯМ
Поезд на рассвете прибыл в Чикаго. Джерри несколько часов крепко спал и пропустил много интересных видов. Он взглянул на ранний утренний пейзаж и ощутил дрожь, словно ему предложили выпить рыбий жир из старого сапога. Это было глубоко унылое зрелище: трущобы, трущобы, насколько хватает глаз. Серые некрашеные хибарки, опирающиеся друг на друга, точно слепые. Обетованная земля подонков общества и «хобо», где каждый готов пожертвовать для родины жизнью своего товарища.
Поезд замедлил ход, чтобы путешественники могли получше насладиться зрелищем. Далекие потомки аборигенов африканских джунглей бродили по узким закоулкам в поисках чего-нибудь съедобного на завтрак. На тесных дворах и на крылечках копошились черные человеческие отпрыски, босоногие, сверкающие белками глаз. Рассохшиеся, разваливающиеся деревянные корыта стояли торчком, поддерживаемые густой сетью бельевых веревок. Чулки, сорочки, штаны-трико, детские лохмотья и бюстгальтеры — все это трепетало на легком утреннем ветерке, точно веселые, беззаботные вымпелы, не давая плотной копоти опуститься прямо на голову детям.
Джерри Финн обладал воображением поэта, который свято верит, что народ читает стихи. Он глядел на сети бельевых веревок — эти хитроумные приспособления, фильтрующие сажу и солнечные лучи, — и был поражен скудным выбором висевшей одежды: сорочки, детские тряпки, штаны-трико и лифчики. Он удивлялся обилию лифчиков и малочисленности сорочек. Сорочки напоминали о царстве ангелов, а бюстгальтеры — о гамаке, в котором сидят вдвоем. Бельевые веревки были отражением социальной среды: при переходе от района трущоб к жилым кварталам средних классов детское тряпье исчезло, а вместо него появились простыни, ночные пижамы и скатерти. Это был район гостиниц и женщин, которые искали легкой жизни, но в поисках ее постепенно скатывались все ниже и ниже.
Пассажиры начали пробираться к выходу. Поезд прибывал на вокзал Ла Салль, постепенно сбавляя ход. Джерри заметил, что у него пропала шляпа, а также позаимствованное в учительской квартире ОСВ пальто, пять долларов, подаренные мистером Лурье, и галстук, который был снят прямо с шеи. Он объявил о пропаже проводнику, но тот в утешение сказал, что в Чикаго еще сравнительно тепло, поэтому пальто и шляпа не являются предметами первой необходимости, а галстук — тем более. Что же касается пяти долларов, то это, по мнению проводника, не такая сумма, о которой стоило бы говорить, в особенности сейчас, когда инфляция непомерно раздула все цифры.
Джерри остался в вагоне последним. Он осмотрел багажные полки, заглянул под сиденья, но утраченного имущества не нашел. Под одним из сидений оказалась лишь забытая пачка кукурузных хлопьев «попкорн» и газета «Чикаго трибюн». Он захватил и то и другое в качестве частичного возмещения убытков, вышел из вагона и слился с потоком, наводнившим вокзал Ла Салль. На скамьях в зале ожидания лежали негры с зажмуренными глазами и широко раскрытыми ртами. Как только уборщицы подмели пол под лавками, вокзальная полиция, наблюдая за порядком, тотчас принялась будить спящих. Джерри уселся рядом с одним седоватым негром. Это был старый сморщенный человек, секретом долголетия которого был чеснок. Однако этот секрет вовсе не хранился в тайне, а напротив, давал о себе знать любому из окружающих. Запах чеснока достиг ноздрей Джерри, вызывая неприятное ощущение. Джерри развернул «Чикаго трибюн» и, загородившись газетой от соседа, начал просматривать объявления. Одно чикагское бюро по торговле недвижимостью продавало дачные участки на Луне. Цена была сто долларов за акр, с рассрочкой на десять лет. Рекомендовалось покупать участки во время полнолуния, потому что акры тогда крупнее. Джерри пришли на память слова Бобо о людях, которые судорожно хватаются за доллар и в то же время смотрят на небо. Детям читают научно-фантастические романы, чтобы в своих трущобах они видели звезды, а на звездах — дачи для еженедельного отдыха.
Негр начал храпеть. Это было его оборонительным рефлексом против тех, кто хотел втиснуться к нему на скамейку. Его храп отличался редкостным звучанием, все удовольствие от которого получал сам храпевший. Джерри встал, положил «Чикаго трибюн» на скамейку и пошел побродить по городу. Все казалось ему пустым и ненужным. В этот момент он не находил никакого объяснения бестолковости своей жизни. «Куда я иду и зачем?» — спрашивал он себя, словно затверживая катехизис, и, глядя вдаль, на вершины небоскребов, чувствовал легкий голод.
Побродив часа два, он вернулся обратно в вокзальный зал ожидания. Старый негр уже проснулся и читал оставленную Джерри газету. Он, видно, недавно снова зарядился чесноком, потому что запах стоял убийственный. Даже самые сильные духи не смогли бы забить смесь ароматов, которая неслась изо рта старика.
В зале ожидания царила обычная теснота. Народу было много. По-видимому, никто еще не улетел на Луну. Джерри потолкался туда-сюда и заглянул мимоходом в туалет. Подождав десять минут в очереди, он получил в свое распоряжение маленькую кабинку, на белых стенах которой имелось больше рисунков, чем в любом среднем американском доме, и больше порнографии, чем в известном бестселлере «Мэйми Стоувер». Доктор Хинсей мог бы получить отличный материал для исследования полового поведения мужчин, если бы разослал своих агентов на пару дней по публичным уборным.
Джерри взялся за ручку двери и хотел поскорее расстаться с кабинкой, но замок испортился. Дверь не желала открываться. Джерри начал стучать в дверь кулаками и звать на помощь. Но никто не обращал внимания на гром, идущий из маленькой кабинки. Люди с самого рождения привыкли к шуму и грохоту и спохватывались только тогда, когда наступала тишина.
Джерри Финн оказался пленником. Под самым потолком была маленькая форточка, но через нее могла бы пролезть только кошка. Джерри снова начал колотить в дверь. Ему хотелось поскорее выйти на свободу, на свежий воздух, к людям. Но спасение не приходило. Он все еще был точно в тюрьме, где никто не угрожал повышением квартплаты или вечным пламенем ада. Отчаяние, охватив мозг, затем сковало руки и ноги. Джерри был уже готов на самоубийство, и его удерживало только то, что надо было самому наложить на себя руки. Он вспомнил Джоан, которая все еще оставалась его женой. Брачный союз, этот великолепный экзамен на алименты, все еще связывал его и Джоан — святое воплощение небесной наивности, которое, вероятно, все еще ожидало возвращения мужа, чтобы наконец получить развод, а затем — законную, твердую плату за любовь: алименты.
Безнадежность привела за собою бессилие. Джерри сел на крышку унитаза, и мысли его полетели назад; словно стая голубей, завезенных на чужбину и выпущенных из клетки, они пролетали над вереницей прожитых лет. И вот Джерри увидел вновь свое детство и услыхал тихую песню милой матери. Под обаянием детских воспоминаний он достал из кармана расческу, оторвал кусочек тонкой бумаги от прикрепленного к стене рулончика и сотворил из расчески и туалетной бумаги маленький музыкальный инструмент. У него было
— точно у пастушеской свирели из древней Нубии — нежно дрожащее, простое и грустное звучание.
В ожидании освобождения Джерри Финн стал потихоньку наигрывать финские народные песни, которых в чикагском вокзале Ла Салль еще никто никогда не играл. Во всяком случае, на карманном гребешке…
Нет нужды представлять не отстающему от времени читателю мистера Говарда Эткесона. Каждый знает — или по крайней мере каждый должен знать,
