Артур Гафуров - Учитель Истории
— Какой-то ты неправильный юрист, — подмигнула мне Женя. — Я полагала, юристы всегда готовы биться и доказывать свою правоту. Сейчас ты должен был убедить нас, что именно юрист — самая полезная в мире профессия. Сможешь так?
— Смогу, — неуверенно согласился я. — Но едва ли захочу. Ибо так не считаю.
— А кем ты хотел быть в детстве? — не унималась она.
— Ну, психологом.
— А почему не стал?
— Перехотел.
— Захотел стать юристом?
— Нет. На юрфак пошел, потому что перспективы были хорошие. А еще психологам сложнее трудоустроиться…
— Вот видишь! — девушка чуть было не вскочила, но Сизов удержал ее, и вовремя: еще немного, и не миновать удара головой о низкий потолок. — Ты начал заниматься не тем, что нравится, а тем, что сулило хорошие перспективы. Ты сам отказался от счастья!
— Эмм… Я бы так не сказал, — смутился я. — Не пойди я по тому пути, по которому пошел, я бы не встретил свою жену и не смог бы обрести счастья с ней. И вообще, причем здесь счастье? Мы говорим о работе.
— Да она не о счастье говорила, — вмешался Евгений. — Она говорит, что если бы ты начал заниматься тем, что тебе нравится, то тогда ты оказался бы полезным вне зависимости от того, какая это была бы отрасль. Юрист ли, врач ли или космонавт. Едва ли в случае апокалипсиса — даже если представить, что такая возможность у тебя появилась — ты стал бы снова заниматься юриспруденцией. Ведь так? Ты захотел бы начать новую жизнь.
— Ну… Допустим.
— Вот видишь! Ты сам признался! Значит, в рамках своей профессии ты бесполезен.
— Мы его сделали! — радостно провозгласила Женя и чмокнула своего тезку в щеку. — Ой, какой ты холодный!
— Смелая девушка, — шепнул мне на ухо Еремицкий. — Пошла на мороз пить водку с тремя мужиками, из которых знает только одного, да и тот… Едва ли образец надежности.
— Может, просто глупая? — предположил я, также шепотом.
— Нее… Глупого человека я бы уже распознал. Она не такая.
— Ты бы сейчас даже призрака не распознал, — я с силой выдохнул воздух и удивленно воззрился на вылетевшее изо рта облачко пара, словно впервые увидел подобное явление. — Загляни он сейчас к нам в избушку.
— А что? — возмутился Лев. — Мы бы и ему тоже налили.
— Кому? Призраку?
— Так точно.
— Это же мальчик! — возмутилась Женя. — Ты бы налил ребенку водки?
— Если бы он замерзал — налил бы, не раздумывая.
— Ну ты злой!
— Я не злой. Я человечный.
— Нет-нет! Вот Евгений Валерьевич — он добрый. И потому человечный. И нравится мне. А ты злой.
— То есть, ты думаешь, девочка, — Еремицкий сделал хитрое лицо. — Что доброта и человечность — суть понятия тождественные?
— Я не девочка, — Женя нахмурилась. — И да, я так считаю.
— Ну, во-первых, это не повод делиться подобными новостями с малознакомыми людьми. Жеха, не бледней так, на лучше выпей еще. А во-вторых, ты не права. Вот скажи, будет ли добром, если водитель задержит отправку автобуса на минуту, чтобы пожилая бабулька смогла доковылять до него и сесть на свое место?
— Безусловно, — кивнула девушка.
— А если при этом в салоне автобуса находится молодая семья, которая опаздывает на поезд, сердечник, спешащий в больницу, и рабочий, у которого в цеху карточная пропускная система, и он не имеет права опаздывать? Каждому из находившихся в автобусе эта минута, отнятая у них ради бабушки, может стоить очень дорого: кому-то отпуска, кому-то премии. А кому-то и жизни. Так будет ли добром то, что в итоге принесет зло?
— Ну… — на лице Жени появилась легкая растерянность. — Тут кому как… Он же не знает про сердечника или про эту пару… Зато он видит бабушку, которой еще четверть часа стоять на морозе, если он ее не подождет сейчас.
— Если серьезно, водитель автобуса вообще не должен думать ни про бабушку, ни про сердечника. У него есть конкретное расписание, которому он обязан следовать. Кроме совсем уж исключительных случаев. Поэтому, задержав рейс, он совершает поступок, который никак нельзя назвать добрым, так как зла он может принести куда больше, чем добра. Но водитель руководствуется человечностью, и с точки зрения большинства он прав. А раз так, человечность в глазах окружающих автоматически трансформируется в добро. Просто потому что они не умеют думать даже на полшага вперед и оценивают лишь то, что видят здесь и сейчас.
— Не понимаю… — девушка совсем смутилась, ее глаза заметались между мной и Евгениям.
— Вот еще пример. Ты видишь, как прохожий в парке бьет собаку. Свою собаку. Он злой?
— Конечно, злой, — не секунду лицо Жени прояснилось, но лишь на секунду. — Хотя, если подумать… Я же не знаю, сильно ли он ее бьет. И зачем.
— Вот именно. Пару раз шлепнуть щенка, вздумавшего рычать на прохожих — не преступление. Зато это поможет избежать куда больших проблем в будущем, когда собака станет взрослой. Ты знаешь, на что способна взрослая неуправляемая собака?
— Догадываюсь…
— Так зло или добро творит этот человек, который у тебя на глазах мутузит молодого пса на поводке?
Женя не нашлась, что ответить.
— А что же тогда добро? — спросил я. — Есть оно вообще? Или все относительно, как говорил один физик?
Еремицкий погладил свою короткую бороду, которая за время наших посиделок также успела покрыться инеем.
— Добро — это миф. Добра не бывает, это сказка, придуманная меркантильными людьми, чтобы играть на наших эмоциях и чувствах. Чтобы добиваться своего за чужой счет, заставляя всех прочих думать, что они совершили доброе дело, и только от осознания одного этого факта им уже должно быть хорошо. К добру очень удобно апеллировать. Купи бургер «в защиту детей» — соверши добрый поступок! И плевать, что девяносто девять процентов прибыли с этого бургера отправится в карман владельца забегаловки. А ваши так называемые добрые поступки? Да разве кто-нибудь стал их совершать, если бы они не приносили никакой выгоды, пусть даже ничтожной? Перевел бабушку через дорогу — да я герой, день прожит не зря! Оп, и самооценка поползла вверх. Порадовал маму, выучив урок, и получил «пятерку» — отлично, отпустят гулять пораньше и в придачу пирожок дадут. Сказал доброе слово человеку — вон как он заулыбался, наверное, думает, что я хороший, и похвалит в ответ. Не похвалил? Вот падла! Люди все — поголовные эгоисты, и творя свое так называемое добро, они подсознательно ждут, если не ответных подачек, то, хотя бы, моральных бонусов. Настоящее добро — это то, что совершается бескорыстно, без каких-либо претензий на встречную выгоду. Такого не существует. А если и существует, то творят его дурачки.
— Нет, теперь уже ты не прав, — подал голос Евгений, до того выступавший в роли пассивного слушателя. — Разве люди, бросающиеся за детьми под колеса автомобилей, думают в тот момент о себе? Или те подбитые летчики, что направляли свои самолеты на вражеские войска, хотя могли спокойно спастись, выпрыгнув с парашютом — для них, по-твоему, посмертный орден более подходящая награда, чем собственная жизнь? А матери, двадцать-тридцать лет своей жизни тратящие на воспитание детей — какую выгоду они получают, отдавая молодость и здоровье другому человеку? Ты не прав, Лёва, добро есть. Пусть его не так много, как твоей человечности, которая, согласись — тоже не самое плохое явление. Наверное, даже лучшее, что мы, люди открыли в себе за миллионы лет эволюции. Но то наше собственное открытие, человеческое. А добро — это данность свыше, от бога. Оно абсолютно.
— Как ты ловко бога и эволюцию в одном предложении смешал, — Лев наклонился и похлопал друга по плечу. — Может, и прав ты, Жеха, может, и есть добро. Видимо, я просто его не встречал. А ты, Фил, что скажешь?
— А что тут сказать, — ответил я, слегка запинаясь. — Я встречал добро, встречал человечность… Все мы их встречали. Добрый поступок всегда оставляет след, пусть даже случился он много лет назад. Время — лучший судья всему: оно отделяет ложное от истинного, ценное от ненужного, добро от зла. То, что сегодня называют преступным, завтра окажется подвигом. И наоборот. Но вообще я оглашусь со… Львом. Я не верю в абсолютное добро.
— Ничего себе! — воскликнул пораженный Лев.
— Как же так… — протянула Женя.
Евгений промолчал, а я продолжил:
— Когда-то давным-давно мой старший брат Илья спас от смерти человека. Они в то время были детьми, играли не в самом подходящем месте… Чуть не произошла трагедия. Но мой брат вытащил паренька из ямы, куда тот едва не провалился. Его поступок, как нельзя лучше подходил под определение добра, данное Евгением: он не думал о себе, не ждал каких-то ответных благ, не надеялся на похвалу — он просто испугался за друга. Это ведь добро? Несомненно, да. Шли годы, друзья разошлись, но память осталась. И когда я сам попал в ситуацию, угрожающую моей жизни, этот самый человек в ущерб собственным интересам пришел мне на помощь.
