Джон ван де Рюит - Малёк. Безумие продолжается
Глок орал на нас двадцать минут. У меня ужасно тряслись ноги, и я не мог смотреть ему в лицо. Он все бил по столу кулаком, твердил про «сезон дураков» и про то, что из-за нашего отвратительного поведения безупречная репутация школы испорчена. Наконец, он приказал нам возвращаться в свою комнату и заявил, что ему необходимо посовещаться с Укушенным и другими старшими наставниками. Мы поплелись в корпус, как группа заключенных. Во дворе собралось полшколы: они слонялись там, словно стая стервятников. Гоблин уложил чемодан и сумки и готов к отъезду. Говорит, что, если ждать худшего, никогда не будешь разочарован.
10.30. Вернулись в кабинет директора за оглашением вердикта. На столе Глока красовалась бутылка «Меллоувуда», которая была почти пуста. (Вот чем занимались старосты, когда в субботу утром заперлись в ментовке!) Остальную поверхность стола занимала голова оленя. Бедное животное, выглядевшее столь великолепно на стене Бешеного Дома, теперь смотрелось довольно глупо, лежа на столе рядом с табличкой «ДИРЕКТОР».
Глок встал, оперся о спинку кресла и просверлил нас взглядом своих противненьких угольно-черных глаз.
—Джентльмены, обсудив дело с начальником вашего корпуса, учителями и заведующими кафедрами, я принял решение по поводу наказания за ваше бездумное поведение и преступное пренебрежение школой и правилами. — Он перевел дыхание и смерил злобным взглядом теперь голову оленя, точно главным виновником была она. Я вдруг вспомнил Джулиана, который несся по коридору с визгами: «У них там лось! Лось!» Как бы я хотел, чтобы сейчас он был с нами — ведь он поддержал бы нас и обязательно что-нибудь посоветовал. Все-таки нам повезло, что у нас был Джулиан, Лутули, Червяк и другие. Они были хорошими людьми и старались сделать эту школу лучше.
—Итак, ваше наказание. Верн Блэкэддер, Саймон Браун, Алан Гринстайн, Сидни Смитерсон-Скотт, Джон Мильтон — временно отстранены от занятий на период от двух до трех недель, на усмотрение начальника корпуса. Дополнительно — шесть ударов легкой тростью и последнее предупреждение. До конца года — домашний арест. Другими словами, покидать территорию школы запрещено, за исключением выездных школьных мероприятий. Выходные отменяются.
Не успел я переварить услышанное, как Глок сбросил следующую бомбу.
— Роберт Блэк и Чарли Хупер. С прискорбием сообщаю, что вы больше не являетесь студентами этого заведения. Вы исключены. — Глаза Глока сверкнули. — Ваши родители уже в курсе. До вечера сегодняшнего дня вы должны покинуть территорию школы.
Рэмбо с Бешеным Псом вышли из кабинета, не говоря ни слова. Потрясение было слишком велико. Остальные выстроились в шеренгу. Как обычно, я стоял вторым с конца, перед Верном. С каждым ударом палки Глок ревел. Он бил сильнее, чем Укушенный, и выдерживал между ударами не-' выносимо долгую паузу. Пока он бил меня, я смотрел в глаза несчастному мертвому оленю. Впервые за много дней я видел кого-то, кому было хуже, чем мне. Мысль о том, что я все еще жив, здоров и голову мою не отрубили, слегка утешила меня, но тут я почувствовал, что зад горит, и побежал по коридору, ошалело растирая ягодицы. На этот раз никто меня не приветствовал и руку не пожимал. И я не чувствовал гордости. Не ощущал себя храбрецом. Я чувствовал себя трусом и дураком, который никому здесь больше не нужен.
Атмосфера в нашей спальне была странной. Гоблин разбирал чемодан, а Рэмбо с Бешеным Псом, наоборот, собирали свои сумки. Жиртрест заявил, что подаст на школу в суд. Верн, кажется, вовсе не понимал, что происходит, — он лег вздремнуть. Я сказал Рэмбо и Бешеному Псу, что мне очень жаль. Что еще сказать, я не знал, поэтому пошел в свой уголок и тоже начал собирать вещи.
Дверь скрипнула. Это был Укушенный. Не говоря ни слова, он поманил меня скрюченным пальцем. Я вышел из комнаты, закрыв за собой дверь, из-за которой донесся крик Рэмбо: «Попался!»
Укушенный молча провел меня в свой кабинет, закрыл дверь и велел мне сесть. Затем треснул по картотеке, произведя огромный шум. Видимо, его хитрый план заключался в том, чтобы напугать меня громкими звуками, прежде чем приступить к допросу. Я смотрел на него, и лицо мое не выражало ни эмоций, ни страха.
— Мильтон, для такого умного мальчика ты ведешь себя довольно глупо. Сколько раз я предупреждал тебя о том, что эта дурацкая Безумная Восьмерка — плохая компания, несмотря на то, что вся школа от них в восторге? Скажу тебе вот что — я от них не в восторге. — Укушенный был так взволнован, что у него изо рта пошла пена. С самодовольным видом усевшись в кресло, он продолжал: — Нет больше Безумной Восьмерки. Остался лишь Джон Мильтон, и я даю ему последний шанс. Я долго беседовал с твоими родителями. Они в горьком унынии и приедут через час.
Я попытался представить себе маму и папу в горьком унынии, но не вышло. Моим предкам вообще не свойственны горечь или уныние. В таких случаях они обычно орут, закатывают скандалы и швыряются разными предметами. Тут возникла радостная мысль: пусть я еду домой с позором, но я хотя бы еду домой!
Когда я вернулся в спальню, то понял, что, возможно, мы видим Рэмбо и Бешеного Пса в последний раз. Это казалось таким абсурдом. Разве можно устроить такой скандал из-за какой-то ерунды? Бешеный Пес даже прослезился и пригласил меня как-нибудь заехать к нему на ферму. Рэмбо же напустил на себя безразличный вид, сказал, что ему все равно и эта школа — не место для прирожденных лидеров, мыслящих не так, как все.
Положил в сумку плеер и бумажник. Наконец время пришло, и мы обменялись прощальными рукопожатиями. Рэмбо сказал, что надеется, что мы найдем того, кто нас предал, и выясним почему. Жиртрест заявил, что уже приступил к расследованию. Когда я прощался с Рэмбо, он сжал мое плечо и сказал:
— Знаешь, а я рад, что ты все записывал в своем дневнике. Ведь благодаря тебе однажды люди узнают, что мы сделали.
Потом Бешеный Пес схватил меня за плечи и воскликнул:
—И обязательно напиши, какой потрясный был Бешеный Дом! А то еще подумают, что это шалаш вроде того, где малыши играют.
—Не волнуйся, Бешеный Пес, — ответил я. — Я всем расскажу, что это был настоящий особняк.
Рэмбо с Бешеным Псом прошли с чемоданами через двор и ворота. Вдруг Бешеный Пес бросился обратно и на ходу сбил пустившегося в бегство Дэррила приемчиком из регби. Подняв визжащего первокурсника за шкирку, он бросил его головой в фонтан. Потом повернулся к нам, громко залаял, пробежал по траве и скрылся за воротами.
Это был конец Безумной Восьмерки.
Воскресенье, 29 сентября
Я вернулся.
В спешке и расстройстве по глупости забыл в школе дневник. Каждый день я молился» чтобы дневник был заперт в шкафчике в классе, а не в спальне, где Щука мог бы найти его, сделать копию и вывесить всему миру на обозрение. Еще мне постоянно снились кошмары, как Укушенный взламывает мой шкафчик рукояткой ракетки для сквоша и читает то, что я про него написал. Сильно трясущимися руками я крутил колесико кодового замка: вперед, назад, снова вперед... Дверца шкафчика открылась, и я увидел самую прекрасную вещь на свете — мой блестящий ярко-красный дневничок. Оглянулся проверить, не подсматривает ли кто, а потом станцевал джигу и молча завизжал от счастья. (К сожалению, по непонятной мне причине я оставил в шкафчике еще и яблоко, которое за три недели совсем стухло и привлекло целый выводок плодовых мошек.) Перечитал последние несколько записей до временного отстранения от занятий, впал в уныние, поэтому перестал читать и открыл чистую страницу.
Урок на всю жизнь: не знаешь, что делать, — просто переверни страницу.
21 ДЕНЬ В АДУ (БЕЗ ПРОБЛЕСКА НАДЕЖДЫ)
Три недели, что я провел дома, были не сахар. Вообще-то, это напоминало нацистский концлагерь, где командовала моя мама — она выкрикивала приказы и устраивала мне выволочку за малейшую оплошность. Даже запретила мне видеться с Русалкой. (Но по глупости не запретила кататься на велосипеде каждый день после обеда, поэтому мы с Русалкой все равно встречались по средам и воскресеньям в парке около ее дома, минут на двадцать).
Плохо то, что я так ее и не поцеловал! Теперь не целовать ее кажется до того обычным делом, что, если бы я все же решился, это выглядело бы странно. На прошлой неделе набрался храбрости и взял ее за руку, но Русалка захихикала, сжала мою руку и выпустила ее. Говорит, что такого хорошего друга, как я, у нее никогда в жизни не было, а я с каждым разом все больше впадаю в отчаяние и чувствую себя жалким придурком. К тому же боюсь спросить, хочет ли она быть моей девушкой — вдруг опять получу от ворот поворот?
Никогда не видел своих предков такими злыми, как в день, когда они явились за мной. Вообще-то, папа не очень сердился, а просто притворялся, потому что мама сказала, что так надо. Я это понял по тому, как он косился на нее каждый раз, когда она заканчивала очередную фразу своей нескончаемой лекции о дурном поведении. Мама действительно кипела от злости и за двадцать один день так и не охладилась. Она приняла все очень близко к сердцу и стала огрызаться на всякого, кто попадался ей под руку. Потом стало еще хуже: мама обвинила папу в том, что у меня проблемы с алкоголем, и запретила спиртное в доме по будням. В результате папа стал до девяти вечера торчать в саду, якобы поливая розы, а по выходным предки напивались в такую зюзю, что устраивали кошмарные разборки, выясняя, кто виноват в моей безответственности.
