Иван Попов - Наши марковские процессы
Сказать по правде, в большинстве случаев просьба шефа оказывалась невыполнимой - секретарша академика бывала в отпуске по беременности, а про доцента Хайгырова говорили, что он перешел на другую работу… Вдохновленный активной деятельностью шефа, Фома не раз пытался застать его живьем, несколько раз оставался в кабинете на двое-трое суток подряд, но все безрезультатно. Словно действовал какой-то природный запрет ему с профессором оказаться в одном и том же месте в одно и то же время, точно так же, как принцип Паули запрещает находиться в одном и том же квантовом состоянии двум электронам с однонаправленным спином…20 Подкарауливание по разным заседаниям, научным советам, пресс-конференциям и банкетам, которыми, если верить бумагам в папках, были заполнены дни шефа, результата также не принесло. Профессор Дамгов был неуловим, как Левский:21 всегда оказывалось, что он или только что вышел, или вот-вот придет, или в загранкомандировке, или еще что-нибудь…
В этот день профессор также побывал в кабинете: на столе рядом с компьютером лежала картонная папка, которой, как прекрасно помнил Фома, вчера там не было. Фома был в принципе любопытен и всегда рылся в бумагах шефа, если находил таковые в кабинете, потому и сейчас раскрыл картонную папку. На первый взгляд, лежащие внутри бумаги вели начало с какого-то научного совета: на самом верхнем листе, например, бросалось в глаза предложение некоего доцента Цанко Акулова «… объявить нейронные сети чуждой для валютного совета еврейской лженаукой с целью пресечения…» Поверх машинописного текста было от руки зачеркнуто «еврейской» и заменено на «арабской» - видимо, шла дискуссия по этому поводу, - а в уголке стояла резолюция: «С поправкой согласен. Акад. …» - имя академика не читалось. Фома перевернул лист, желая узнать, что же должно было пресечься, если объявить нейронные сети еврейской или арабской лженаукой, но на обратной стороне вместо продолжения текста шло совершенно другое - официальное письмо из «Ятагана». В нем страхователи учтиво запрашивали список институтских инженеров-электронщиков, умеющих «дербанить» (так и было написано в письме) автомагнитолы. Фома придвинул папку поближе, чтобы поподробнее ознакомиться с содержимым, но в этот момент зазвонил телефон. Он поднял трубку.
- Это ты, Марков? - раздался голос шефа. У него одного была привычка называть Фому по фамилии. - Это профессор Дамгов говорит. У тебя не найдется времени проскочить ненадолго до соседнего института? Я звоню из кабинета член-корреспондента Герасима Иванова - на пятом этаже напротив лестницы: нам тут с ним хотелось бы вопрос один с тобой прояснить.
Сердце у Фомы так и скакнуло от неожиданности. По телефону он уже разговаривал с шефом бессчетное количество раз, но на встречу с собой тот звал его впервые.
- Через пять минут буду, - быстро ответил он и задал свой дежурный вопрос: - Как там с компьютером, вызволили из румынской таможни?
- Машина уже неделю как в Софии, - ответил шеф, - только сейчас ее взяли представители фирмы: что-то там на вирусы проверить. Бывали, вроде, случаи, когда эта модель не так, как надо, себя вела, поэтому они хотели что-то там поменять… Впрочем, когда придешь к нам, мы и о суперкомпьютере с тобой поговорим. Давай, ждем тебя.
На этом связь оборвалась; Фома положил трубку, запер кабинет и помчался по коридору к выходу. Однако у комнатки вахтеров порыв его пресекла выскочившая невесть откуда Мария, которая взяла его в окружение и сунула в руку какую-то тетрадку с подписями и ручку.
- Лука, автограф тут свой черкнуть нужно - ты один остался…
- Какой еще автограф, я тебе что - Трифон Иванов,22 что ли? И потом я не Лука, а Фома.
- Сбор подписей в пользу учреждения Болгарской левославной церкви, - сказала Мария и, пока Фома, разинув рот, переваривал эту новость, завершила: - Под шапкой «Ятагана» и на финансировании фонда Димитра Общего. Так что…
При упоминании страхового объединения рыпаться Фоме было некуда и он вывел максимально нечитаемую подпись, в то время как Мария на скорых оборотах разъясняла:
- По-гречески «православная церковь» будет «ортодоксальная». «Православная» наоборот будет «левославная». А «ортодоксальная» (что то же самое) наоборот - будет «парадоксальная»! Таким образом, левославная церковь - парадоксальна, парадоксальная - левославна…
Наконец подпись была поставлена, и Фома уже хотел бежать дальше, но Мария снова его задержала:
- Как там с машиной твоей - доставили?
- С какой машиной?
- Суперкомпьютером. Не забудь, ты мне обещал дать поиграть на халявку.
- Как это? - ответил Фома, обращаясь в бегство вниз по ступенькам. - Халявка за халявку. Как там - сначала дай, потом сама получишь…
В ответ Мария нарекла его как-то некрасиво, но он не обратил внимания.
«И почему это все путают мое имя? - спрашивал себя Фома, пересекая пространство между зданиями. - Фома, Лука… Евангелие от Луки, евангелие от Фомы… Хотя последнее - апокрифично. Когда собрались на Вселенский собор канонизировать «Библию», - а это, по всей вероятности, происходило, как наши съезды футбольного союза, - сторонники Фомы оказались в меньшинстве, евангелие не смогло набрать 50 процентов голосов, поэтому его и объявили еретическим. Без права на обжалование. Хотя какая разница, канонизировано оно или нет? Будет Фома святым апостолом и евангелистом или просто святым апостолом? Как у военных: еще одну звездочку на погон нацепить. Или как у наших ученых - будет он «проф. д-р»,23 или только «ст.н.с. I ст.»24 А если все звания вместе собрать, так вообще смешно получится: «святой мученик, апостол и евангелист, профессор доктор к.ф.-м.н.,25 генерал-майор страхования»… Или «святой апостол евангелист страхования»…
Институт напротив размещался в длинном бетонном здании, выкрашенном в странный серо-красный цвет; на дверях висела медная табличка с надписью «ИБД - фундаментальные и прикладные исследования».
«Интересно, что означает это ИБД, - думал Фома, поднимаясь в кабинет член-корреспондента. - «Институт благородных девиц»? «Институт безмозглых дураков»? «Институт броуновского движения»?»26 Последнее как будто походило на истину, тем более, что тогда вроде бы получалось, что у работы Дамгова - теория хаоса - и Герасима Иванова - броуновское движение - есть что-то общее…
Найдя обитую черной искусственной кожей дверь с надписью «Чл.-корр. проф. д-р Герасим Иванов», Фома остановился и перевел дух.
«Вот сейчас, - лихорадочно думал он, - в кабинете сидит мой шеф. И я наконец-то, спустя целый год, узнаю, как он выглядит. И буду с ним говорить - о суперкомпьютере, о теории хаоса, о своей работе, обо всем. Интересно только, как узнать, кто там - мой шеф, а кто - Герасим Иванов? Дамгов-то, пожалуй, должен быть помоложе: в членкорах ведь вечно старики всякие…»
Наконец он постучал и нажал ручку двери.
К немалому его удивлению, в комнате оказался всего один человек. Маленький седовласый мужчина лет шестидесяти, в черном пыльном пиджаке и больших очках, сидел на стуле за огромным письменным столом, прямо под портретом Мирослава Мирославова-Груши, и испуганно озирался поверх раскрытой в руках газеты.
- Добрый день, я Фома Марков, сюда меня позвал профессор Дамгов… - смущенно начал объяснять Фома.
- А, да, все верно! - маленький мужчина приподнялся со стула и махнул дрожащей рукой на кожаный диван у стены. - Садитесь, сейчас как раз и кофе принесут…
В следующее мгновение действительно принесли кофе, но не две, а три чашки, и седовласый мужчина, - вне всякого сомнения, членкор Герасим Иванов, - разъяснил, что вот только что, буквально две минуты назад, профессору Дамгову позвонили из бюро Национального фонда имени Димитра Общего и ему, к сожалению, пришлось немедленно откланяться, но, несмотря на это, им двоим - Фоме и Герасиму Иванову - необходимо обсудить кое-какие вещи, имеющие интерес для всех…
Сокрушенный таким поворотом событий, Фома прихлебывал густой кофе, ругая про себя своего быстроногого шефа, а также Марию, задержавшую его у выхода своими дурацкими подписями, и пытался уследить за ходом мыслей собеседника. А это оказалось нелегко: членкор говорил путанно, несвязно, хаотично перескакивал с одной темы на другую, причем разговор все время вертелся вокруг одних и тех же вопросов, но по этим вопросам так ничего конкретно и не затрагивалось. Речь словно шла о чем-то общеизвестном, о чем едва ли и не дети знают, но о чем не принято говорить напрямик, чтобы не разрушить доброго тона беседы…
Для начала Герасим Иванов спросил у Фомы, ясно ли ему, какие задачи будут запускать на суперкомпьютере, когда его доставят; Фома абсолютно искренне ответил, что понятия не имеет. Тогда членкор почувствовал, что к делу следует подойти немножко издалека.
