Мартти Ларни - Хоровод нищих
Сантра готовила в кухне угощение, а Кусти развлекал гостей в комнате. Он сидел рядом с кротким столяром Уутелой и рассказывал об Америке.
– Там можно заработать запросто. Если подвернется счастье, то десяток баксов в день прихватишь. А что здесь, в Финляндии? Только натираешь мозоли, а получаешь ногой под зад.
Столяр Уутела подтвердил правильность сведений:
– Да, да. Харьюла поездил и знает многое. И Кусти согласился:
– Повидал, повидал мир. В Сикако и жизнь совсем иная, не то что в крошечном Хельсинки. А уж о Нью-Йорке и говорить нечего. Кое-что узнаешь, когда посмотришь не только свой двор, но и другие страны. Видишь ли, запад – это запад, а этот приполярный район ничего не стоит.
Столяр Уутела вновь подтвердил правильность его слов.
– Да, да, конечно. Харьюле эти дела знакомы. Однако, может, Харьюла не знает, что писатель из нашей деревни – молодой Суомалайнен – бывал в Канаде? Он тоже немного повидал мир.
– Канада – ерунда. О ней и говорить-то не стоит, – заметил Кусти. – Америка всегда Америка, а Си-како – это совсем иное дело. Канада – чепуха.
– Да-да, да-да, – поспешил подтвердить Уутела. – Америка – это мир.
– О'кей, Оскари! – обрадовался Кусти. – Уутела способен понять, хотя и нигде не бывал. Это талант от рождения, бравур, так сказать.
Из передней раздались голоса. Пришли Суомалайнены и старый Юрванен и сообщили, что семейство Торниайненов прибыть не сможет. Господин Торниайнен, муж акушерки, до сих пор не получил костюм из гладильного заведения.
Писателю и его достойному отцу было уделено особое внимание. Единственный, кто считал себя выше их, был человек с Запада, Кусти. Беседа текла несколько вяло и церемонно. Все смущались достойных бедняков. Йере понял это сразу и попробовал сменить тему разговора. Но гости, за малым исключением, не одобрили его попыток. Кто стал бы сейчас говорить об Аманде Мяхкие и ее слабостях, когда два господина в очках пристально следят за движением языка каждого гостя?
Но Кусти не стеснялся, поскольку был гражданином мира, слова произносил с достоинством. Он предлагал гостям конфеты, сунул каждому в руку по одной, а Уутеле – две. Затем завел граммофон и заявил:
– Это вот и есть американский язык.
– Значит, английский, – вставил свое словечко забойщик скота Мякипяя.
– Никакой не английский, а чистый американский, – поправил Кусти. – Его немного научишься понимать, коль поездишь, сколько я. Но говорить не научишься, если ты не иноязычный и не родился на Западе.
Йере слушал грустную песню тенора, лившуюся с пластинки, и тактично заметил, что тот изливает свои чувства на немецком языке.
– Эти пластинки привезены с Запада, а вовсе не из Германии. Не говорите ерунды, когда дальше Канады не бывали. На Западе научишься многому, не только книжки сочинять. Там трудиться приходится в поте лица, но умный свое возьмет.
Столяр Уутела поспешил подтвердить:
– Да-да, да-да! Харьюла и все это должны знать. В Америке же учился.
Йере покраснел, стал кусать губы и подумывать об уходе. Он чувствовал себя сиротой в этом домашнем кругу, над которым вознесся увеличенный портрет Кусти. Последний что-то прошептал на ушко старику Юрванену и столяру Уутеле, и эти трое вышли из помещения.
– Пойдем посмотрим новый верстак. Он сделан из американского твердого дерева.
Кусти провел гостей в подвал своей мастерской, вытащил из кучи стружек бутылку и предложил выпить первым старику Юрванену.
– Приходится немного опасаться, – мимоходом заметил Кусти, – Сантра не очень-то разбирается в такой политике. А что мы, демократы? В этом доме разве баба командует? Она и на Западе не командовала.
Мужчины задержались у верстака около получаса и вернулись в гостиную с покрасневшими лицами н просветленными глазами. Настроение поднималось. Йере заводил граммофон, а Еремиас вел энергичную беседу с Мякипяя об удачных торгах молодыми барашками. Беседа привела к положительному результату: Еремиас был нанят на работу к забойщику скота, но не кровь смывать, а агентом по заготовке корма для скота. Он посчитал, что одновременно сможет получать заказы для фирмы, увеличивающей фотоснимки.
Старик Юрванен, сын которого недавно вернулся из Америки, где гастролировал с куплетами, напевал польку и предложил:
– Можно было бы и потанцевать, когда такое веселье. Не найдет ли писатель сейчас подходящую пластинку?
Своевременная инициатива возымела действие. Сантра начала готовить место для танцев, и наступил кульминационный момент вечеринки. Но Йере чувствовал себя скованно. Он вынужден был танцевать с женщинами, рубашка прилипла к потной спине, а супруга забойщика скота своими неуклюжими движениями несколько раз прошлась по его ногам.
А Кусти не забывал про новый верстак. Он снова отправился посмотреть на него. Забойщик скота Мякипяя составил ему компанию.
– Оборудован ли верстак у Харьюлы вращающейся ручкой, или это старая модель?
– На Западе старых моделей не бывает, – ответил Кусти. – Там все новое. Пошли взглянем.
С ними увязался и Еремиас. Йере танцевал в этот момент с Сантрой и не смог присоединиться к желающим детально изучить новый верстак.
В мастерской Кусти бутылка переходила из рук в руки, как жезл олдермена, и герой дня все время повторял:
– В нашем доме командует не курица. Твой сын, Суо-малайнен, во вкусе Сантры. Кураж у него есть, он – сент-лемен.
– Прошу прощения, Харьюла, – перебил именинника торговец бычками, – вы хотели сказать: джентльмен?
Мякипяя состоял членом объединения торговцев мясом и владел языковыми тонкостями. Но Кусти, человек с Запада, не переносил возражений.
– Не стоит надрывать мозги, если дальше Финляндии не ездил. Канада – чепуха по сравнению с Америкой. Вот Сикако – это зрелище. Кто из вас был в Сикако?
– Простите, Харьюла, – вновь промолвил Мякипяя, – вы имеете в виду Чикаго или что-нибудь иное?
Такая поправка пришлась не по душе Харьюле. Он в этот момент намеревался передать жезл олдермена забойщику скота, но выбрал старика Юрванена.
– Только языком болтаешь и говоришь ерунду, – заметил он. – Сикако – самый большой мясной город в мире. Там знают цену настоящей демократии и столярам, но не бродячим скупщикам бычков.
Кусти сейчас был в таком настроении, что не мог переносить возражений. Он угрожал заткнуть рот болтунам сотенными и тысячными купюрами. А вот Еремиаса он уважал.
– Я уже говорил, но скажу еще раз, что твой сын – сентлемен. У него лояльная натура, коль он умеет составить женщине компанию. Женщина бывает отрадой даже в моем возрасте. Но, как я уже сказал, у нас командует не курица…
Едва он успел закончить высказывание, как в дверях появилась Сантра. Она с угрозой приблизилась к Кусти, ударила его кулаком по лицу и крикнула, сдерживая слезы:
– Ах, не командует! Посмотрим!
И нанесла Кусти второй удар, от которого веселый герой дня без звука свалился на кучу стружек. Еремиас и Мякипяя выскочили из мастерской, но Уутелу Сантра все-таки успела легонько пнуть ногой. А старику Юрванену она заехала по уху. Оставшись наедине с Кусти, Сантра начала причитать:
– Постыдился бы! Даже стыдиться не умеешь. Снова напился тайком, и пахнет от тебя, как из нужника.
Сантра заплакала.
– Что подумает теперь писатель и его отец… и… Мякипяя, принесший с собой баранью ножку? Вот к чему приводит вино! Свинья! Молчи! Ты свинья!
Сантра, глотая слезы, ушла, а Кусти остался лежать на куче стружек. Человек с Запада не мог противиться женской воле – защищаться или пускаться в объяснения.
Танцы прекратились, и гости, не попрощавшись, сломя шею бежали с семейного торжества. Сантра посмотрела долгим взглядом на уставленный яствами стол с фотографи– ей Кусти в центре. Она погрозила ей кулаком и принялась расставлять мебель по своим местам. Спустя мгновение она уже могла спокойно выплакаться. Она плакала от стыда и стыдилась того, что плакала.
В передней послышались шаги. Кусти осмелился осторожно войти в комнату, но Сантра вытолкала мужа обратно в мастерскую.
– Убирайся спать на ночь в курятник. Там можешь командовать. Или ложись на верстак!
– Дорогая, грешно ругаться сегодня, в день рождения.
– Такому человеку не стоило и родиться. Если бы я не служила у господ в Сикако, ты был бы сейчас шахтером в угольных копях Джонстона. Хорошо тебе гулять на мои денежки.
Кусти не возражал. Он попытался умилостивить жену.
– Пойми, человеку стукнуло шестьдесят…
– И при этом он пьет! Пьет и расцветает, как радуга! Неужели я тебе не говорила: пей сколько влезет, но только не вино? Говорила или нет?
– Говорила. Но подумай, все-таки шестьдесят лет. Сантра заперла дверь на ключ, а Кусти остался на крыльце любоваться небом летней ночи. Он прильнул к окну и жалобно произносил смиренные слова покаяния. Сантра в ответ с силой захлопнула окно. Так Кусти познал суровую истину: каждый десятый брак кончается разводом, в остальных случаях супруги дерутся до конца.