Александр Федотов - Макароны по-флотски (сборник)

– Нормально, – прохрипел Чилим, – только малость холодновато…

– Холодновато?! – удивился Полупидор. – Да вы что, ребята?! Вон у вас батарея уже докрасна раскалилась – грейтесь!

Маска доброжелательной заботливости сошла с лица Полупидора. Мстительно сверкнули в темноте коридора его колючие глаза. Он повернулся спиной и медленно вразвалочку направился в свой кабинет.

Чилим просидел тогда на киче, в полной власти Полупидора, около двадцати суток. Костик десять. Однажды после очередного бега с дембельскими бетонными дипломатами Полупидор построил запыхавшихся арестантов на плацу и сам неожиданно рассказал им одну свою маленькую историю:

– Собрался я однажды в отпуск, – начал Полупидор, – …иду по Москве, по улице Горького. Красивый такой, при полном параде, медальки на груди позвякивают. И погода прекрасная, солнышко сияет. Вдруг навстречу идет морячок с дембельским дипломатом, значки, бескозырка, тоже весь такой из себя – с иголочки. Смотрю, и он меня приметил, улыбнулся, плечи расправил и дипломат из правой руки в левую переложил – честь готовится отдать. Ну, я естественно, тоже выпрямился, иду чуть ли не строевым шагом, по субординации ожидая, чтобы он мне первый честь отдал, и я тогда тоже «козырну». Поравнялись с ним. Ну, его рука вверх пошла, и я «к козырьку». Вдруг удар! Мне в морду! Да такой силы, что я об тротуар затылком грохнулся…из глаз искры… всё потемнело… а, когда очухался и фуражку нашел, морячка и след простыл. Видать у меня сидел, – подумал я…

Полупидор закатил кверху глаза, улыбаясь нахлынувшим воспоминаниям.

Часть 4 Госпиталь

Палата

Корабельный медик разламывает таблетку аспирина на две части и протягивает обе половинки матросу:

Это от головы, а это от жопы. Смотри не перепутай!

(Фольклор)

Коля Кондрашов сидел на пайолах в электростанции и, засучив штанину, с интересом изучал леопардовую шкуру из гнойников, пятнами рассыпанных по его ноге.

– Ух ты, пол пальца проваливается! – несколько удивленно произнёс Коля, вытаскивая палец из гнойной дыры, зиявшей у него на голени.

– Может, тебе к медику? – посоветовал я, принюхиваясь к сладковатому запаху исходившему от Колиной ноги, хотя и сам не верил в целесообразность своего предложения.

– Да ну его на хрен, Шура. Мазь Вишневского даст. От него толку, сам знаешь… У тебя самого вон пальцы не гнутся…

Я присел рядом с Колей, поставил перед собой кандейку с горячей водой. Попробовал пальцем температуру и с наслаждением опустил в неё воспалённые обсыпанные мелкими гнойниками руки:

– Кайф!

– Отмачиваешь? – усмехнулся Колян.

– Чилима. Здесь каждая царапина месяцами заживает. Вон, месяц назад палец иголкой уколол, так до сих пор…

– А что ты хочешь: без витаминов, на перловке и укропной эссенции. Ладно, еще не отваливаются. Тебя медик от камбуза освободил? Тебе же в наряд надо? – спросил Коля, терпеливо возясь с корочкой очередной язвы.

– Я ещё не ходил. Без толку.

– Попробуй. Хрен его знает, может получится. С твоими руками тебе на камбузе делать нечего.

Корабельный медик Головко, или «Головка», как мы его звали между собой, если что и знал по медицине, то ловко это скрывал. От всех болезней у него было два лекарства: аспирин и мазь Вишневского. Иногда создавалось впечатление, что других лекарств ему по какой-то причине их просто не завезли. В медкаюту к нему шли только тогда, когда уж совсем припрёт.

Когда я подошел к медкаюте, меня буквально на шаг опередил наш крысолов-любитель, хохол Прокопенко.

– Разрешите, товарищ лейтенант? – Прокопенко приоткрыл дверь медкаюты и просунул в щель свою стриженую голову.

– Ну, чего тебе? – раздался голос начмеда.

– Хвосты принёс. Запишите?

Головка поморщился. После приказа об отпуске за пойманных крыс, на него, как на крайнего, повесили вести учёт свежеотрубленных крысиных хвостов. Его утонченная натура бунтовала, но приказы не обсуждаются. И с отвращением высыпав покрытые редкой шерстью задубелые хвосты на кусок газеты, Головка стал брезгливо пересчитывать серую топорщащуюся во все стороны кучку, вороша ее палочкой для осмотра горла.

– Один, три… шесть… Шесть.

– Там семь было! – запротестовал хохол, подглядывая из-за плеча медика за его махинациями.

Лейтенант скривился.

– Хвосты учёт любят, товарищ лейтенант.

Одарив хохла недобрым взглядом, Головка снова стал с омерзением ворошить хвосты деревянной палочкой.

– Шесть с половиной, – Головка язвительно покосился на хохла. – Этот мелкий какой-то, – проговорил он, присматриваясь к самому короткому:

– Ты чё! Один напополам разрезал что ли!?.

– Никак нет, тащ лейтенант. Я крысёнка поймал! – захлопал глазами хохол.

– Ты кому заливаешь, Прокопэнко. Крысёнка! Вот сейчас всю партию забракую и…

– Что вы, товарищ лейтенант, – перепугался хохол, – я не специально. Может, один случайно надрезался?

– Случайно. В следующий раз все повычеркиваю. Усёк?

– Так точно тащ-лейтенант! Случайно надрезался.

– Всё. Свободен. Шесть записываю. – медик раздраженно сделал соответствующую отметку в учётной книге.

Головка брезгливо приподнял двумя пальцами согнутую вдвое газету с крысиными хвостами и, открыв иллюминатор, с облегчением вышвырнул и газету, и содержимое в далеко не лазурные воды бухты Золотого Рога.

– Товарищ лейтенант! – Прокопенко всё ещё топтался около двери медкаюты.

– Что ещё?

– Вот, грибок на ноге: дайте чего-нибудь!

– Где грибок?

– Да вот… – скинув правый прогар, хохол, с трудом стянул с ноги липкий носок.

Головка отдернул руку и отшатнулся. В нос шибануло приторно-кислым запахом.

– Это грибок!? У тебя же пол-ноги нет! Ты что, ноги-то вообще не моешь?!

– Я мою… Понемногу началось…. Дайте чего-нибудь, тащ– лейтенант!

Морща нос от заполнившего медкаюту запаха, медик принялся рыться в своём лекарственном шкафчике.

– С крысами надо меньше возиться, – зло проговорил медик, вытаскивая из лекарственных глубин вездесущую мазь Вишневского. – На, лечись. Прогар паром пропарь, чтоб всю гадость поубивать. А носки выкинь! Они у тебя уже шевелится!

Опустив голову и зажав в руках бутылёк с мазью, Прокопенко заковылял по коридору бормоча себе под нос: «Выкинь… А где я другие носки возьму… Рожу…»

Проводив хохла взглядом, я просунул голову в медкаюту:

– Товарищ лейтенант!

– А тебе чего?

– Вот, руки…Экзема…А меня в наряд, на камбуз, – я вытянул вперёд расчёсанные до крови руки.

– Ещё один, – Головка брезгливо приподнял двумя пальцами меня за край рукава мою руку и окинул её подозрительным взглядом. – Похоже на чесотку…

– Нет. Это у меня раздражение, тащ лейтенант, от кислот, грязной воды… С детства такая фигня… Освободите от наряда по камбузу.

Головка недоверчиво покосился на меня.

– Ушлый больно. Всё освободи, да освободи. Ничего с тобой не случится. На серную мазь. Будешь мазаться. На всякий случай, если чесотка.

– Да не чесотка это, я же знаю, у меня с детства это… От серной мази кожа сохнет. Может, в госпиталь показаться?

– Что, в город захотел? Мажься серной. Разговор окончен.

Другого от Головки, в общем-то, я и не ожидал. Месяца два назад на корабле была эпидемия дифтерии (ну это когда горло распухает и дышать непросто); правда, заболел только один матрос. Но на всём корабле на месяц объявили карантин. Понаехало проверяющих – не протолкнёшься, пропаривали паром всё бельё, подушки, матрасы. Головка носился месяц туда-сюда, как ошпаренный. Суеты и проверок теперь ещё и на случай чесотки ему явно не хотелось.

Через час я был на камбузе, голыми руками перекладывал квашеную капусту из одной бочки в другую, а еще через полчаса Головко вёз меня в госпиталь с обострением. Кисти рук раздулись так, что, казалось, если бы я сейчас проткнул палец иголкой, то он бы просто-напросто лопнул.

В госпитале врач осмотрел мои руки и удивленно цокнул языком:

– Н-да-а… Это страшно… – медик сделал эффектную паузу – …Но не смертельно. Экзема. Мы его тут подержим недельку-другую. Вы не возражаете, лейтенант?

Довольный, что не чесотка и не карантин, Головка не возражал. Меня определили в кожно-венерическое отделение. А у таких отделений везде одна репутация – подозрительная… Не зная, с чем можно столкнуться в таком заведении и с такими соседями, я с некоторой опаской преступил порог палаты. Она тускло освещалась вечно мигающими лампами дневного света. Пахло лекарствами и хлоркой. На двухъярусных, в два ряда, койках сидело человек десять. Один из них, коренастый пацан, поднялся и подошёл ко мне.

– Моряк? – оценивающе спросил он.

Я кивнул.

– Сколько отслужил?

– Два.

Коренастого ответ удовлетворил.

– Ну, проходи, подгодок флота российского, располагайся вон там, на нижнем ярусе. По статусу. «Сапога»-узбека загони наверх.