Александр Стефанович - Париж ночью
Я набрался наглости и напросился на аудиенцию к главному редактору «Парижа ночью» мсье Ури. Когда я рассказал про Леню, тот очень заинтересовался. К тому же оказалось, что шеф таблоида был знаком с министром внутренних дел Франции Жаном Ламбером.
Буквально на следующий день мсье Ури попросил меня устроить встречу с Брянским у себя на квартире. Там присутствовал и министр со своим переводчиком. Из разговора я понял, что для Жана Ламбера не было в тот момент дела более важного, чем спасение летчиков. На носу выборы, и его правящая партия нуждалась в козырной карте. Правительство было готово выделить на эту операцию большие деньги.
В процессе разговора Леня надувал щеки, заявлял, что знает людей, которые располагают информацией о летчиках. Он делал это так убедительно, что присутствующие ударили по рукам. Оговорив, конечно, гонорар Брянского.
Леня сразу же полетел в Москву. Он потом рассказал мне, что взял министра «на фу-фу». Он тогда и в помине не знал, где найти этих летчиков, но все точно рассчитал. В югославском конфликте Россия и Франция оказались по разные стороны баррикад. Французы вместе с американцами бомбили Белград, а русские симпатизировали и тайно помогали сербам. Так что, по представлениям Брянского, у наших спецслужб должны были быть тесные контакты с сербскими коллегами. Прилетев в Москву, он вышел на нашу военную разведку и представился посредником французской стороны по освобождению летчиков. Его задачу облегчало то, что в России в тот момент царил полный бардак. Правая рука не знала, что делает левая, но обе были не прочь «похрустеть зелеными». Леня предложил «откатить» французских бабок и услышал в ответ:
— Летите в Белград и забирайте пленных.
Брянский вернулся в Париж вместе с молчаливым русским полковником по фамилии Храпов. На квартире мсье Ури состоялась встреча, где Леня сообщил Ламберу, что вопрос может быть решен при условии выделения материальной помощи российской стороне.
— Когда можно отправляться? — спросил министр.
— Да хоть сейчас, — сказал, как отрезал, Храпов.
Но тут в дело вмешался главный редактор «Парижа ночью». Его, видно, покоробило, что на этой истории все наваривают, кроме него. Как организатор переговоров и хозяин дома, где они велись, он потребовал, чтобы у него был эксклюзив на репортаж об операции по освобождению пленных. Министр немного поломался, но разрешил, с условием, что в кадре, кроме летчиков, должны засветиться люди из его ведомства. Без всяких русских. Храпов кивнул. Леня тоже согласился сидеть в тени. Словом, все лавры должны были достаться людям Ламбера. На том и порешили. А снимать репортаж поручили мне.
Вместе с Леней, Храповым и десятком французских десантников, переодетых в гражданское, мы приземлились на военном аэродроме под Белградом. Нас пересадили в крытый грузовик, и под покровом ночи мы часа полтора тряслись по горным дорогам. Наконец остановились возле разрушенного монастыря. Десантники ощетинились короткоствольными автоматами, и мы вошли в развалины. Там, в сохранившейся каким-то чудом келье, были заперты летчики. Что характерно — никто их не охранял. То есть, может, и была какая-то охрана, но вся попряталась. Десантники перебросились с пленными несколькими фразами через дверь, сбили замок и пересадили летчиков в нашу машину. А я времени не терял, только приговаривал: «Щелк, щелк, щелк». Вспышки моей камеры освещали ночную мглу. Десантники смотрели на меня косо, но работать не мешали.
Репортаж получился шикарный. Читатели расхватывали свежий номер «Парижа ночью», как горячие пирожки. А я заработал репутацию хорошего репортера. Кроме того, Леня подкинул мне кое-что от своих щедрот, да и мсье Ури не обделил гонораром. Деньги были мне тогда очень нужны. Впрочем, когда они лишние?
И все было бы ничего, если бы Леня не перегнул палку. На этой истории он решил не только хорошо заработать, но и пропиариться. Пользуясь тем, что под рукой оказался член французского кабинета, Леня стал требовать себе орден Почетного легиона. Учитывая, что он действительно приложил усилия к спасению жизни французских граждан, его закрытым указом удостоили звания кавалера ордена. Французы не хотели это афишировать. Но Леню Брянского понесло. Он раздавал свои фотки с орденом направо и налево. Они попали в местные газеты. Тут-то и разразился скандал.
Оппозиционная пресса стала обвинять правительство и президента, что они наградили орденом главаря русской мафии. Честно говоря, газеты были недалеки от истины. Выборы президент со скрипом выиграл, но Жана Ламбера в новое правительство не взял.
– А тебя, случайно , не наградили? — заинтересовался Пьер.
— Я наград не просил, но мне эта история просто пошла на пользу. Я стал регулярно получать новые заказы от таблоида, снял квартиру возле площади Шатле. Появились друзья и любимые девушки. Одну из них звали красивым именем Дзвинка.
Красавицы из России, Украины, Белоруссии и Молдавии составляли большинство в парижских модельных агентствах. Всех их французы называли русскими, не делая никаких различий. А кое-какие различия были.
Позор семьи
Когда она шла по улице Риволи, парижане оборачивались. Высокий рост, ладная фигура, красивое лицо, светлые, летящие волосы — это были еще не все ее достоинства. Она была очаровательной и остроумной, а главное, талантливой.
Дзвинка значит звенящая. Родом красавица была с Западной Украины, а там живут особые люди. В чем их уникальность — я расскажу.
Дзвинка родилась во Львове. То, что она посвятит себя музыке, стало ясно еще в детстве, когда и проявились ее способности к пению. Неизвестно, как сложилась бы ее судьба в другую эпоху, но Дзвинку угораздило окончить школу в период перестройки, когда на окраинах Советского Союза обнаружился рост национального самосознания. И папа, чье слово, как главы семьи, было непререкаемым, отдал девочку в Львовскую консерваторию, но не на отделение вокала, как она мечтала, а в класс бандуры. Это такой украинский национальный инструмент, похожий на наши гусли. Ну и что? — спросишь ты, скрипка тоже является национальным итальянским инструментом. Разница в том, что на скрипках играют во всех симфонических оркестрах мира, а вот звуки бандуры радуют душу исключительно украинского населения.
И Дзвинка со своими вокальными задатками пять лет училась бренчать на бандуре, а окончив консерваторию, получила диплом с отличием и полное отсутствие перспектив. Потому что играть на этой гордости украинского народа ее никуда не приглашали; не понятно, кому вообще эта бандура была нужна. Дзвинка хотела наложить на себя руки. Но тут, на ее счастье, маму-художницу пригласили на выставку в Париж, и она взяла дочку с собой. Дзвинка прижилась в Париже, поступила учиться в Сорбонну, но за несколько лет, проведенных во Франции, только однажды ей случилось играть на бандуре. В ЮНЕСКО, где открывалась выставка картин ее мамы. Дзвинка сидела у входа в зал в красивом национальном наряде и, ударяя по струнам, услаждала слух украинской делегации.
Тем не менее любовь к музыке жила в ее душе. Можно сказать, что в ней кипели талант и нереализованные возможности. Дзвинка стала сочинять песни и с помощью своих французских друзей записала самодеятельный лазерный диск. А тут как раз выдалась поездка в «ридный Львив», где она показала свои записи на местном радио. Их дали в эфир, сопроводив романтическим рассказом об украинской красавице, проживающей в Париже. Эта история тронула слушателей до глубины души, и песни ее стали пользоваться большой популярностью и занимать верхние строчки в львовских хит-парадах.
Однажды мама поинтересовалась: «А не твои ли это песни, доченька, целый день крутят в нашем эфире?» — «Мои», — ответила Дзвинка, и сердце ее наполнилось гордостью. Ее признали.
Этим же вечером в их доме за большим столом собрались родственники.
Мать украдкой шепнула:
— Готовься, доченька, будет с тобой серьезный разговор.
Дзвинка надела нарядное платье и спустилась к гостям. Во главе стола восседал ее отец. Дзвинка надеялась услышать комплименты, приготовилась раздавать автографы и даже подготовила небольшую речь, в которой она хотела пообещать в ближайшее время достичь тех же вершин, на которые поднялась Мадонна.
Но все вышло иначе. В гробовой тишине в присутствии молчаливых родственников ее родной папа вдруг произнес:
— Какой позор! — И посмотрел на нее испепеляющим взглядом.
Дзвинка подумала, что речь идет не о ее музыке, а о чем-то другом, в чем она могла провиниться. Может, о ее многочисленных поклонниках стало известно отцу. Она поджала хвостик и приготовилась оправдываться по этому поводу, а отец продолжал:
— Как ты могла так опозорить нашу семью? Я тебя породил. Я тебя выкормил. Я тебя любил. Я так на тебя надеялся. Я тебя воспитал, отдал в консерваторию. Сколько я в тебя вложил! А мать? Она взяла тебя в Париж. И в знак благодарности за все хорошее ты так опозорила нашу семью.
