Три брата-акробата - Эдуард Филиппович Медведкин
Уж он и доказывал, и просил, и уговаривал. Искал кому жаловаться. Опять доказывал. Я чуть не прослезился. Думала ли моя мамаша, что ее Колька так высоко занесется? Думала ли она, что перед ее Колькой академики навытяжку стоять будут? Что такой жизненный успех выпадет?
Ему, академику, королева английская руку жала и на бархат садила. А я его, академика, в пыли держу. А я его на солнцепеке жарю. Я ему, академику, на «ты» говорю, скамейку отдохнуть не предлагаю. И кондрашка его вот-вот хватит.
Разволновался я. Разволновался от законной гордости. От законной гордости за себя. Ты академик — я тоже не шляпа. У королевы церемониал — у меня инструкция. Не подкопаешься. Мы университетов не кончали — с нас взятки гладки.
Кол Колыч умолкает. Достает портсигар. Мнет папироску. Компания, потупившись, вздыхает.
Они знают — Кол Колыч не врет. Все правда. Ведь Кол Колыч до пенсии служил на проходной маленького сельскохозяйственного заводика вахтером.
СОКОЛИНЫЙ ГЛАЗ
Я ел суп, а он неторопливо, поминутно вращая голову в разные стороны, пил горячее молоко.
— Обратите внимание, — зашептал он. — Слева у раздачи мужчина в синем костюме. Видите — балык! А в меню нет! Это Сидоров. Так и запишем: начальнику планового управления Сидорову В. Г. из-под прилавка индивидуально скармливали дефицитный балык.
Он достал записную книжку и черкнул.
— Конечно, вы кушаете обыкновенную сельдь, атлантическую, ср. солености. Он — балык. Ничего. Ничего. Я все замечаю. Всех вижу. Никто не ускользнет. Я как «Соколиный глаз». Помните: детство, «Кожаный чулок», Фенимор Купер, «Соколиный глаз». Главное — справедливость. Ради нее — все силы, жизнь. Вы и я сельдь атлантическую, он — балык. Не прой-дет!
Смотрите! Смотрите! В коричневом вельветовом пиджаке. Инспектор по кадрам. Сел, ждет. Ага, к нему с тарелками. Вот те на! Самообслуживание! Вы в очереди стояли? Я тоже. К вам представитель администрации подбегал? Нет. Ко мне тоже. А этому гусю — несут. Хорошо, что я Соколиный глаз. Никто и ничто не скроется. Справедливость! Равноправие! Конституционные гарантии!
Он достал книжечку опять черкнул.
— Я уже навел порядок в двух районах. Теперь перебрался сюда. Скоро запоют! От меня не уйдешь. Пока не восторжествует законность, пока не победит честь и правда, — я на посту. Мой глаз не дремлет. Всех насквозь.
Кто, к примеру, в кабинете справа, вон-вон там? Управляющий трестом и его зам! У них обеденный пир. Вдали от толпы, от нас. Брезгают! Смешно. Нашли столовку. Забегаловка! Гуляш, поджарка с макароном. От этого харчо я два дня страдать буду. Я здесь только ради порядка.
Где кормят — в парке! Прекрасно! Не были? Зайдите. Я там всегда. У меня постоянное местечко. В нише возле окна с видом на фонтан. Они меня знают! Директор через весь зал здороваться спешит. Ровно в два столик накрыт, все дымится, и при любой погоде два бутерброда с паюсной, люблю я эту штуку, икрой.
МОЙ ДРУГ ДИРЕКТОР
Мы с директором — друзья.
Когда он проходит мимо по заводу, соседи толкают меня кулаком в бок: «Гляди, твой друг пошел».
Что правда то правда. Так уж получилось. Мы живем на одном этаже. Наши жены бегают друг к другу за разной мелочишкой. А сам я по воскресеньям иногда играю с ним в шахматы и даже ездил на рыбную ловлю. Но от этой дружбы у меня сплошные неприятности. Судите сами.
Все работники получают премию, а мою фамилию директор вычеркивает из списка.
— Конечно, ты хорошо работал, — говорит он, — но нельзя. Скажут, директор своим друзьям премии раздает.
Оформили рацпредложение на троих. Однако мое вознаграждение меньше всех. «Сам понимаешь», — хитро улыбается он.
После болезни добился в завкоме путевки на курорт. Но по просьбе директора мне ее не дали.
— Что ты, — замахал он руками. — Скажут, директорские дружки по курортам разъезжают.
Главный инженер послал делать ненужную работу. И опять виноват я.
— Знаешь, — объяснил он, — мы с главным инженером недолюбливаем друг друга. Подумают, что я с ним счеты свожу.
А недавно на профсоюзной конференции директор заявил, что таких, как я, вообще надо гнать с завода.
— Это был ход, — убеждал потом он меня. — Все поймут, что если я своего друга не щажу, то другим тем более не поздоровится.
Целый месяц я ходил, как потерянный. Что же делать? Уволиться? Поломать стол в его кабинете? Написать письмо в центральную прессу? Я не находил себе места днем. Я не смыкал глаз ночью. И вчера выступил на общем собрании.
— Директор мне друг, — скорбно сказал я. — Но истина дороже. На производстве он еще так-сяк, а вот в быту ускоренно катится по наклонной плоскости. В субботу, к примеру, в нетрезвом виде вышиб лбом дверь моей квартиры.
Недруги оживились. Они тотчас же обвинили директора во всех смертных грехах. Остальные тоже считали своим долгом проявить смелость и принципиальность. Директору припомнили все вплоть до рюмки на новогоднем балу. Его никто не защищал, так как каждый боялся прослыть подхалимом. Собрание решительно поставило вопрос о его соответствии занимаемой должности.
Директор сидел с изумленно открытым ртом.
— Как ты мог? — в отчаянии прошептал он поблекшими губами, когда мы вышли на улицу. — Ты же знаешь, что вышиб дверь главный технолог. У него до сих пор голова перевязана.
— Правильно, — согласился я, — главный технолог. И таким образом я тактично намекнул ему о своем недовольстве. Иначе нельзя. Ты — друг, поймешь, простишь, а он может обидеться и стать врагом на всю жизнь.
ВЕЛИКИЙ СЕКРЕТ
— Такси, такси!
— Ну чего?
— Мне на юго-западный.
— А я на северо-западный.
— Такси. Такси! Мне на юго-западный.
— А я на заправку.
— Такси, такси! Хоть на северо-восточный.
— Мне не туды.
Всё-таки вскакиваю в машину и благополучно добираюсь до ателье.
Свой черный элегантный костюм узнаю издалека. Еще бы! Ведь шьется полгода. Быстро примеряю.
— Пуговички принесли? — неожиданно ошарашивает закройщик.
— Как, еще пуговицы? Времени нет. Заворачивайте. Обойдусь.
— Как обойдусь?! — изумляется закройщик и откуда-то приносит самые модные пуговички.
Выскакиваю из ателье и прямо в будочку чистильщика обуви. Профилактика моим туфлям в такой день небесполезна. Чистильщик лениво перебирает банки с кремом. Я нетерпелив:
— Давай, давай. Пусть кое-как.
— Почему кое-как? Кое-как нельзя, — оскорбляется он и за секунду наводит ослепительный блеск.
Тут меня осеняет. Такси, портной, чистильщик — всюду стоило сказать одно, как делалось наоборот. Кажется, я проник в великий секрет обслуживания.
Решаю
