Три брата-акробата - Эдуард Филиппович Медведкин
— Алло! Старик! Чего молчишь? Уже под мухой? Пойми, горю — тары доверху. Посылаю канистру розового портвейна и бидон «Солнцедара». Наш винзавод не обеднеет!
— Алло! Уточняем: кулиса — длина по оси ноль, пять десятых метра. Болты — резьба метрическая, диаметр двадцать миллиметров. ГОСТ 7581—49. И нужна еще дымовая коробка с насадкой.
— Алло! Передайте машинисту: Петьку дочь возьмет. Пусть купит дрожжи и селедку.
Ипполитов вытер пот со лба. Открыл дверь — занесли бидон «Солнцедара» и канистру розового портвейна. И вдруг вспомнил однокашника Борьку Дуркалова, процветавшего на ниве снабжения. Сам Ипполитов уже год как на пенсии, а Дуркалов и не собирался.
— Алло! Дуркалов? Ты? Боб, это я, Генка Ипполитов. Нужен дышловый подшипник и жаровая труба — диаметр восемьдесят девять миллиметров, длина шесть метров, сталь котельная. Нет, не для самолета. Не для реактора. Паровоз у меня барахлит. Откуда такое старье? Какое дали. Так, так. Значит, только Гнездюк. А ему мебель. А где ваять? Паровоз сломается — я в таре утону (Ипполитов словно впервые окинул взглядом комнату). Есть два кресла чешские, красная обивка. Четыре стула. Годится?
— Алло! Гнездюк? Ипполитов беспокоит. Дуркалов уже сказал? Ну и что? Мебель? Хоть сейчас приезжай. А ты еще болтов подсоби. ГОСТ 7581—49. Кому? Засохину? Хорошо.
— Алло! Засохин? Это Ипполитов. Подбрось болтов. Ковер? Есть ковер. Туркменский? Да ну, не знаю. Может быть. А ты еще дымовую коробку с насадкой. Беликову? Собирает сабли. Есть! Есть!
Внесли подшипник, завернутый в промасленную бумагу, и жаровую трубу. Ипполитов проверил подшипник — как будто новый. И разрешил выносить кресла.
— Алло! Беликов! Жду кулису. Сабля? Экстракласс! Именная. XIX век. Златоустовская сталь. Посуда? Бери. Полтонны гаек даешь? Давай, давай, черт с тобой.
Забрали саблю, ковер, посуду. Принесли дымовую коробку с насадкой, кулису, болты. Свалили под люстрой. Полтонны гаек заняли спальню и угол гостиной.
— Алло! Завтра паровоз будет в двенадцать. До свидания.
Дочь с внуком, жена, брат пришли почти одновременно. Они удивленно замерли в прихожей, с ужасом разглядывая квартиру.
— Кто здесь был? — наконец хриплым шепотом спросила жена.
— Паровоз! Паровоз! — ответил Ипполитов и, счастливо улыбнувшись, добавил: — Завтра придет опять.
ТРИ БРАТА-АКРОБАТА
Назначили к нам в цирк нового директора. И хотя он пришел из другой отрасли, ему у нас понравилось. Собрал он всех, примерно, через месяц и говорит:
— Присматривался я к вашему коллективу и скажу откровенно: неплохо. Подметают арену чисто. Лошадей кормят овсом, кенгуру не обижают. Льва, чего греха таить, видел — дважды ударили по уху, но тут же извинились и принесли кролика. И что касается честности — никаких претензий. Петухов, если глотает утром 200 шариков для пинг-понга, тридцать метров цветной ленты и пять филинов — то столько же возвращает вечером.
Единственно, что смущает, товарищи, — семейственность! Нехорошо! Не знаю, куда смотрел прежний руководитель. У нас, к примеру, в конторе «Откормсвиньябакалея» из-за этого двух бухгалтеров сняли. А у вас — что ни аттракцион — семья!
Три брата-акробата — Слезкины, силовой номер — сестры Мурадян, Григорий Кац с сыновьями — шпагоглотатели, канатоходцы Мурзилкины, а у Печкинса (это ко мне) не только дочери на верблюдах скачут и жена стойки на его лбу делает, но выбегают на манеж еще теща и деверь. Причем явно просматривается служебная зависимость.
— Ну какая? — робко спросил я.
— Прямая! Предположим, жена прыгает на ваше темя с верблюда, а вам приспичило чихнуть. Вот и плати больничные из кассы цирка.
Долго мы совещались между собой и никак не могли придумать, как этой проклятой семейственности избежать. Постепенно склонились к такому варианту.
Гриша Кац фиктивно удочерит моих девочек и устроит им фиктивный брак с наездником Мусиковым и коверным Фанько. Я фиктивно женюсь на сестре Мурадян, а моя жена свяжет себя фиктивными узами Гименея с канатоходцем Мурзилкнным. Один акробат Слезкин возьмет в супруги жену Каца, второй — сестру Мурадян и перейдет на ее фамилию. Третья Мурадян зарегистрируется с клоуном Оськиным. Потом…
Короче: теперь моя жена как супруга Мурзилкина, получит право стоять у меня на голове. Мои дочери как не мои дочери, а Каца, причем с разными фамилиями — Мусикова и Фанько, смогут скакать рядом. А вот теща и деверь, автоматически перейдя в лагерь Мурзилкина, портят картину.
Если тещу удочерит Оськин, а деверя усыновят три брата-акробата — все можно уладить.
Когда мы пришли со своим предложением к директору, то он не совсем нас понял. Тогда мы вычертили на семи листах ватмана схемы, кто куда переходит и как его называть. Но директор заартачился.
— Еще хуже, — вспылил он. — Обман! Это местный комитет быстро выяснит у соседей по квартире.
Наш председатель профкома Паша Кукин поклялся, что он никогда в жизни с этим не разберется. И вообще, абсолютная гарантия, что этого никогда никто понять не сможет.
— Я вам сам переделаю, — пообещал директор. — Никто не подкопается. И переделал.
Сестра Мурадян (нижняя), та, которая весит два центнера и крутит остальных пятерых сестер, переходит в наш номер. Моя жена заменит старшего Слезкина. Гриша Кац пополнит бригаду канатоходца Мурзилкина. Одна моя дочь идет к Мурадянам, а вторая к шпагоглотателям. Тещу устроили кормить тигра, а деверя держать горящий обруч, через который прыгает лев. Сноха дрессировщика пингвинов переброшена к укротителю снежных барсов, а его тетя… Прошу извинить…
…Кто, куда, как… и вообще, что случилось дальше, я рассказать толково сейчас не могу. Вчера сестра Мурадян впервые выжала у меня стойку на лбу. После этого я почему-то плохо все запоминаю.
Но брат-акробат Слезкин-младший еще живой.
Ему поручили сочинять некрологи, и он знает все подробности.
ГОЛУБЕНЬКАЯ, В ЗЕЛЕНЕНЬКУЮ ПОЛОСОЧКУ
Этот худенький, аккуратненький старичок мне сразу не понравился. В ресторане, когда я рассчитывался с официантом, он не сводил глаз с моего бумажника. Затем его плешивую голову я видел везде, где пришлось побывать. И вот теперь сидит напротив в купе. Экая настырность! Притворяется совершенно равнодушным, но явно косит на мой карман. Я демонстративно вытаскиваю бумажник и прячу под подушку. Пусть видит. Куда ему, хилому старцу, против меня? Куда? Да я кашляну — он рассыплется! — успокаиваю себя, укладываясь спать.
Просыпаюсь от ужасного предчувствия. Лезу под подушку — пусто. Взгляд на его полку — пусто. В одних трусах вылетаю в коридор. Ах, он еще здесь. Бросаюсь к нему. Он роняет кошелек. Открывает дверь в ревущую тьму. И…
На станции дежурный лейтенант понял ситуацию с полуслова. Тотчас
