Любовь с первого взгляда - Зиновий Фотиевич Рыбак
Неделькин кашлянул, стараясь придать своему кашлю самый мужской характер, и этим обозлил начальника. Он поднял голову, окинул недовольным взглядом посетителя и казенным голосом спросил:
— Грамотный?!
— Среднее образование, — робко ответил Неделькин.
— Табличку на дверях читали?
— Да у меня… особое дельце. — Спиридон Иваныч робко вынул из кармана руку и положил конверт на стол.
— Я сегодня не принимаю! — сказал решительно начальник.
— А когда вы… примете? — не понял начальника Неделькин и кивнул на конверт, из которого виднелись новенькие сторублевки. Лицо Спиридона Иваныча так исказилось, что по желанию на нем можно было найти любые эмоции: страдание, насмешку, отвагу, оторопь, готовность к решительным действиям. Начальник выбрал последнее. Он был уверен, что посетитель вручает ему взятку с целью разоблачения. Начальник нажал на все имеющиеся в его власти кнопки, вопя не своим голосом:
— Я вам покажу, как давать взятки!!!
Дальше Спиридон Иваныч вспоминает все, как во сне. Помнит только, как выбежал в приемную, сбил на ходу пустой стул секретарши, вынесся на лестницу, стремительно съехал на перилах вниз, не на шутку напугав встречных, затем, хотя здесь же были остановки автобуса, трамвая, троллейбуса, он остановил грузовую машину и, перемахнув через борт, приказал шоферу: «Гони!» К счастью на борту машины в этот знойный июльский день оказался лед, и через некоторое время Неделькин пришел в себя…
А как же начальник? Увидев, с какой не по возрасту прытью посетитель оставил кабинет, и, проследив в окно за его кроссом по улице, жилуправ успокоился. А его подчиненные медлили. Начальник подвинул к себе конверт, открыл, привычным жестом подсчитал сторублевки и, небрежно сунув их в карман шелкового кителя, принялся читать заявление Неделькина.
В это время в кабинет начали сходиться вызванные по тревоге: секретарша, завотделами и квартирный агент. Они почтительно стояли в ожидании распоряжения. Закончив читать заявление, начальник вынул носовой платок, смахнул слезу и, не приглашая подчиненных сесть, произнес такую прочувствованную речь:
— Методы наши — методы негодные, товарищи! Нет чуткости к людям, нет чувства ответственности, а наоборот. Вот я сейчас внимательно, со всей душой прочел заявление товарища Неделькина. Семья — шесть человек, четверо деток, одиннадцать метров площади. Член профсоюза с 1929 года. И хотя я сегодня не принимаю, но у товарища Неделькина (начальник поперхнулся), то есть товарища Неделькина я принял… Надо немедленно, в ближайшие дни вселить семью этого человека с золотыми руками, семью товарища Неделькина в новую, со всеми удобствами квартиру…
…Не успел еще Спиридон Иванович вселиться в новую квартиру, как жилуправа уже выселили из его уютного кабинета.
АВТОРУЧКА
— Ошибка?! Да ты соображаешь, что говоришь? — негодующе восклицал редактор стенгазеты Царапкин, обращаясь к члену редколлегии Гришину. Между прочим, негодование очень шло Царапкину: глаза его сверкали, щеки горели румянцем, лысина покрывалась потом, а скрещенные на груди руки подчеркивали, что он возмущается искренне, благородно и уверен в своей правоте.
Так вот, Царапкин негодовал, и не без оснований. Предметом дискуссии была статья председателя артели, которая называлась «Кривая вывезла!». Для того, чтобы ввести вас в курс дискуссии, мы коротко изложим содержание этой статьи. Автор мудро начинает с того, что артель работает хорошо, но могла бы работать лучше, имеет много недостатков, но могла бы не иметь их. Назвав две фамилии передовиков, автор немедленно бросает на другую чашу весов две фамилии отстающих. Сохранив равновесие, он выкуривает необходимую дозу фимиама настоящему, слегка вздыхая об ошибках прошлого. Затем, поставив задачи на ближайший период, автор пишет: «Наш коллектив, как показал последний медосмотр, здоров, и мы не сомневаемся, что эти задачи будут выполнены навернякО».
Так и написано «навернякО», что и вызвало невиданное смятение в рядах членов редколлегии. Редактор Царапкин заявил авторитетно:
— Это, товарищи, по новой грамматике. И, между прочим, совершенно верно. Отстаем мы от жизни, товарищи. Большинство наречий, как правило, заканчивается на «О»: «хорошо», «противно», «возмутительно», «приятно», «обидно» и т. д. Значит, единственно правильной будет не старая, отжившая форма «навернякА» (и Царапкин издевательски выговорил бедную букву «А»), а, как совершенно обоснованно пишет автор данной статьи, новая форма «навернякО» (и Царапкин гордо произнес окончание).
После такой убедительной тирады редактора один из членов редколлегии, введенный в ее состав как обладатель замечательного каллиграфического почерка, по фамилии Тюпкин, прозванный «писцом», немедленно отправился в библиотеку за словарями и справочниками. Третий же член редколлегии, художник Гришин, закурил папиросу и, спокойно выпуская дымные колечки (художники, они и курят художественно), сказал с язвительной улыбкой:
— Да это просто ошибка.
Такое необдуманное и легковесное высказывание и вызвало бурю негодования у редактора, с чего мы и начали наш рассказ.
— Ошибка?! Да ты соображаешь, что говоришь?! — повторил Царапкин. — Ведь материал он САМ собственной рукой написал!
Когда Царапкин пустил в ход все аргументы, вроде «недоучка», «невежда», «осел», и ни один из них не сумел спугнуть с лица Гришина эту противную улыбку самоуверенности, редактор сорвался с места и собирался уже показывать упрямому художнику правила правописания наречий посредством своих собственных кулаков. Но в это время в дверь постучали. За дверью послышался голос: «Откройте!». Художник открыл дверь, и в нее ввалился нагруженный до отказа справочниками и словарями Тюпкин.
Редактор довольно потер руки, предвкушая близкую победу.
— Давай-ка по порядку! — скомандовал он.
— Вот словарь Даля, — доложил Тюпкин.
— «О» или «А»? — спросил редактор.
— «А», — робко сообщил писец.
— Старье. Дальше.
— Словарь Ушакова…
— Что?
— «А», — еле произнес Тюпкин.
— Малоавторитетно. Дальше.
— Словарь Академии наук. Тоже «А»…
— Академия? Оторвались от народного языка. Дальше.
Кипа фолиантов таяла, и редактор с мучительной надеждой смотрел на жирные губы «писца», ожидая, что они сложатся, наконец, трубочкой и произнесут это долгожданное «О». Нет, нет и нет. Все «А», «А» и «А». Редактору казалось, что это художник выпускает колечки папиросного дыма, с издевкой и злорадством произносит «А, А, А».
Приступили к последнему словарю. Опять в дверь постучали. Царапкин раздраженно произнес: «Войдите!». И в комнату вошел солидный товарищ с солидным животом. Это был
