Любовь с первого взгляда - Зиновий Фотиевич Рыбак
Ну, а если Иван Фомич утречком вылетал из дверей квартиры, как пробка, и ему вдогонку неслись такие приятные напутствия, как «изверг», «всю жизнь мне исковеркал», «за что я мучаюсь?», то я молниеносно открывал дверь «Победы», как в бомбоубежище впускал начальника и сразу включал максимальную скорость. Загробным голосом я в этот день приветствовал сослуживцев:
— Здрасьте, товарищи! Погода нынче прескверная… — Я решительно давал красный сигнал.
Объявлялась тревога. Все были готовы к любому удару. Машинистка делала новую закладку и начинала писать: «Приказ №… За безответственное отношение к своим обязанностям…», затем она останавливалась и ждала, какую фамилию Иван Фомич прикажет вставить.
А Иван Фомич в этот день изливал на подчиненных весь свой гнев:
— Вы будете работать или не будете?!
— За что я вам зарплату плачу?..
— За вас Пушкин думать будет?!
На другой день Иван Фомич остывал. К счастью, штормовых дней было у нас немного, хотя коллектив уже собирался сказать свое веское слово.
Но вот ураган в нашем учреждении пронесся в последний раз.
Привез я Ивана Фомича, белого от распалившего его гнева, на работу в половине девятого. Управляющий, как тигр, одним прыжком преодолел расстояние от машины до кабинета и встретил там нашу уборщицу тетю Полю. Она протирала чернильный прибор. Иван Фомич дал волю гневу.
— Вы будете работать или не будете? — повысив до предела голос, выпалил он.
Тетя Поля сначала не поняла, к кому он обращается, но, окинув взглядом кабинет и не встретив больше никого, ответила спокойно:
— Знамо дело, буду еще полчасика работать. Вы рановато пожаловали, Иван Фомич.
Ответ не удовлетворил управляющего и он гаркнул:
— За что я вам зарплату плачу?
Тут тетя Поля уразумела, что начальник разошелся не в меру, и опять с расстановкой ответила:
— Мне государство зарплату выдает, а вы лишь ведомость подписываете.
— Что?! — взвизгнул Иван Фомич. — Уволю!!! — И голос его сорвался.
Тетя Поля вышла в приемную, попросила машинистку написать ей заявление. Вытирая руки о фартук, она твердым голосом диктовала: «Управляющему. Копия — редакции газеты. С таким грубияном, как вы, товарищ управляющий, я работать не желаю. Требую меня от занимаемого поста освободить».
Машинистка дрожала от страха, но отстукала все до конца. Тетя Поля зашла в кабинет и вручила бумагу управляющему. Посмотрели бы вы на Ивана Фомича! Он весь затрясся, как прочел написанное, но непреклонный взгляд уборщицы, железная логика заявления сделали свое дело.
— Я… Это… Что вы?.. Как так? Тетя Поля, вы меня… простите… — вымолвил, наконец, Иван Фомич. При этом управляющий был похож уже не на тигра, а скорее на мокрую курицу. Тем не менее искреннее человеческое извинение тронуло сердце тети Поли.
Уборщица взяла заявление, молча порвала его и принялась протирать чернильный прибор. Управляющий вышел, чтобы не мешать ей.
И вот теперь дела у нас идут — лучше не надо. Каким бы я ни увозил Ивана Фомича от его домашнего крыльца (всякое бывает), в конторе он — неизменно вежливый, корректный человек, внимательный, чуткий товарищ, отзывчивый и рассудительный начальник.
Я считаю так, что самое главное в работе певцов и администраторов: выдерживать тон, «не давать петуха». И будешь работать спокойно, не придется раньше времени покидать сцену.
ВЗЯТКА
Дать или не дать? — так вопрос и не ставился. Безусловно, дать, но как? С боку на бок всю ночь ворочался Спиридон Иваныч, перебирая в голове все возможные варианты исхода дела.
Когда он лег с вечера на правый бок, смежил глаза и начал дремать, — на него нахлынул какой-то муторный сон с оргвыводами. Его обсуждали на профсоюзном собрании. Председатель месткома, увеличенный в гневе своем в тысячу раз, приблизив негодующие глаза-фары к жалкой фигуре Спиридона Иваныча, гаркнул: «Тридцать лет в профсоюзе и взятки даешь?! Жертва пережитка». Затем все члены профсоюза слились в одно огненное пятно негодования, от которого Спиридон Иваныч начал неумолимо таять… Проснулся. Отдышался. Лег на левый бок.
И тут же Спиридона Иваныча снова охватил мучительный кошмар. Идет допрос. Прокурор спрашивает, Спиридон Иваныч отвечает. «Фамилия?» — «Неделькин». «Год рождения?» — «1905». «Семья?» — «Жена, четверо детей». «Зачем взятку давали??!!» Посмотрел Неделькин, а кругом видимо-невидимо милиции, и у каждого во рту свисток. Хотел Спиридон Иваныч ответить прокурору, но раздался такой оглушительный свист, что начал он на этом свисте подниматься куда-то вверх, за облака… Проснулся. Отдышался. Лег на спину.
И пригрезился Неделькину положительный сон без единого конфликта. Светит солнышко. Поют птички. Благоухают цветы. Ему, Спиридону Иванычу, навстречу идет начальник, ведающий жильем. Спокойно берет деньги. И такая могучая улыбка озаряет лицо начальника, что на этой улыбке Неделькин вместе с женой и с четырьмя детьми, как на ковре-самолете, въезжает в новую квартиру. На улыбке — в квартиру. «Располагайтесь, — говорит начальник, — сейчас посмотрим мусоропровод…».
И этот положительный сон без конфликтов так успокоил Неделькина, что утром он решил прекратить бесповоротно внутреннюю борьбу, выпил на всякий случай брома с валерианкой и, бросив жене на ходу решительное «Пошел!», направился в город. По дороге, в трамвае, еще раз проверил деньги в конверте: ровно десять сторублевок, пробежал заявление: написано со слезой. А вот коленки, когда подходил к учреждению, коленки почему-то подкашивались. Пока взобрался на второй этаж, сердце задребезжало часто и неровно. В приемной Неделькина встретила девушка, подобранная в секретарши в соответствии со всеми требованиями стандарта.
— Сегодня нет приема, — рыбьим голосом предупредила она.
— У меня… дело особое, — таинственно произнес Спиридон Иваныч, да так таинственно, что секретарша тут же спасовала и вежливо показала на дверь начальника.
Неделькин взялся за ручку, но мысль «это произойдет сейчас» оттолкнула его обратно, и он умоляюще спросил девушку:
— А может, я как-нибудь… в другой раз.
— Зачем же? Заходите, если дело особое, товарищ.
Она так ласково сказала «товарищ», что Неделькин, не задумываясь, самоотверженно взялся за ручку и одним духом открыл дверь. В глубине кабинета за столом сидел немолодой человек в очках и перебирал бумаги. Когда Спиридон Иваныч приблизился к нему, он, не отрываясь, промолвил:
— Как
