Александр и Лев Шаргородские - Бал шутов. Роман
Что касается принципа «Каасииви Виикааки», то, кажется, в Израиле его удалось расшифровать, после чего викинга Аймлу хотели выслать в Бейрут, и только заступничество верховного раввината отменило эту крайнюю меру.
Гурамишвили же ничего не видел и не слышал, он плакал по одалиске и приступил к борьбе за воссоединение с той, от которой его оторвали в тени мавританского дерева.
Историческая роль «Набата» была успешно завершена.
После поездки творческой группы на Иберийский полуостров солнце Театра Абсурда начало закатываться…
Главный удар, естественно, нанес Орест Орестыч, и не тем, конечно, что трудно было найти другого директора — на его место стояла целая очередь, состоявшая из бывших генералов, двух председателей колхозов, бывшей знатной доярки, а также нескольких зятьев и деверей работников обкома — но не один из них ранее не заведовал компотами Кремля.
Буфет чах — вначале пропал финский рольмопс, затем мусс из дичи, волжский балык, рулет из поросенка с черносливом… и, наконец, в буфете появились бутерброды с прошлогодним сыром, булочки с плесенью и кислое пиво…
Буфет закрыли — и остро встал вопрос о закрытиии театра. Конечно, если бы не остался Леви, ненависть к Ягеру и другим евреям, возможно, пересилила бы зов желудка у заядлых театралов, но не о чем было говорить — Ягер скурвился и спал с гуриями на берегах Гвадалкивира…
Судьба вернувшихся членов творческой группы сложилась печально. Семен Тимофеевич, узнав, что он улетел один, попал в районный сумасшедший дом. С ним случилось что‑то странное. Он прекратил пить на рубли и требовал валюту…
Что касается Маргариты Степановны, то, боясь наказания, она, видимо, симулировала сумасшествие — вдруг перешла в мусульманство, требовала немедленного открытия в тюрьме мечети, и в камере пребывала в той самой позе, в которой ее выловили в мечети города Кордовы…
Оставшиеся члены группы тоже посходили с ума.
Анфиса Фирсовна по одним сведениям вступила в коммунистическую партию Испании и требовала немедленного избрания в обком города Севильи, по другим — скрылась в неизвестном направлении.
Бык — офицер стал тореодором, любимцем Гренады, валил быков направо и налево, причем без пикадоров и своим кортиком.
Комсомолка стала портовой гурией, и, видимо, из‑за чувства ностальгии спала только с моряками советских флотилий.
В момент оргазма она что‑то бормотала о девичьей чести и плане на ситец.
И только товарищ из Мавритании продолжал улыбаться — до тех пор, пока его не выслали на родину в Демократическую Республику Мавританию, где впервые улыбка сползла с его лица — периодически его забрасывали камнями. Видимо, за участие в приемочной комиссии…
В театре дела принимали все более драматический оборот.
Сокол своими выходками запугал всех.
Олег Сергеевич тяжело заболел — он перестал посещать прорубь, жечь пьесы и целыми днями рвал на себе волосы. Это было ужасно — Главный был лысым. Он каялся, время от времени бил себя в грудь и проклинал себя за то, что предложил Ягеру путевку.
И не ясно было, почему именно — то ли потому, что остался Леви, или потому, что остаться мог он сам…
Он искал спасения. И оно могло быть только в одном — вновь поставить пьесу о Ленине с двухметровым Борисом…
Но кто бы ее принял, когда часть приемочной комиссии была в сумасшедшем доме, а другая — на Иберийском полуострове…
У него даже возникла шальная мысль пригласить из Франции Гуревича, чтобы тот поставил скандальный спектакль — он уже мечтал о конной милиции, о сносе дверей, и даже дал Гуревичу срочную телеграмму.
Гарик ответил быстро и на французком.
Когда телеграмму перевели, Олег Сергеевич узнал, что он — блядь.
Из первых строк… Переводить телеграмму дальше было незачем.
Главный метался и мучился. Без буфета, без Ореста Орестыча, без приемочной комиссии он чувствовал себя одиноким и потерянным.
Он продолжал рвать волосы и ждать санкций.
И вскоре они последовали. На общем партийном собрании Театра Абсурда его исключили из партии.
— Как вы можете? — только и спросил он.
— А что вы еще заслуживаете? — уточнил парторг.
— Именно этого, — ответил Олег Сергеевич. — Но я не член партии…
— Вы уверены? — удивился Король — Солнце.
— К сожалению…
— Не расстраивайтесь, — успокоил парторг, — это ничего не меняет. Мы можем проголосовать еще раз… Кто за то, чтобы исключить беспартийного Олега Сергеевича из партии? — обратился он к присутствующим.
Проголосовали единогласно.
И ничего удивительного в этом не было — иначе бы театр не назывался Театром Абсурда…
Вилла мадам стояла над озером. И каждое утро, просыпаясь, Леви видел из окон своей комнаты горы. Они вдохновляли его — снег и солнце блестели в них.
Но каждый раз Альпы заслоняла ему своей могучей фигурой харьковская мадам… Она появлялась неожиданно, то в пеньюаре, то в халате, то в костюме для верховой езды — и заслоняла все горы, включая величественный Монблан.
— Лошади поданы, — говорила мадам…
Они шли по росистой траве, и двое слуг легко забрасывали его в седло…
И тут же начинался урок. Причем вела его мадам — она разглагольствовала о театре, о страсти, о любви, о трактовке «Дяди Вани», о русской душе…
— Скажите, я похожа на Настасью Филипповну? — спрашивала она, поворачивая к Леви свое толстое лицо с маленькими глазками.
— Какую Настасью Филипповну? — удивлялся он.
— Как какую?! — в свою очередь удивлялась она. — Разве не видно? Из «Идиота»!
— Ах, да, — вспоминал он. Его подташнивало. — Вылитая!
— Вы правы, — радовалась мадам. — Я ее копия во всем. И также бросаю деньги в огонь. Однажды, после спора с Морицем, я вышвырнула десять тысяч в камин… И вы представляете: он за ними полез — жалкий, дрожащий, как Иволгин.
— Серьезно? — удивился Леви. — Вы мне напоминаете нашего Главного режиссера.
— Он тоже жег деньги?
— Нет, пьесы, — сказал Леви. — В следующий раз, когда будете швырять — предупредите…
— Хорошо, — согласилась мадам. — Будем швырять вместе. Вы уже швыряли?
— Еще нет, — сознался Леви.
— Почему? Вы же, как и я, артистическая натура.
— У меня нет камина, — признался он. — И потом, я предпочитаю бросать деньги на ветер…
В конце прогулок Леви, как правило, падал с коня. Обычно после высказываний мадам… Конь не выдерживал, начинал храпеть, бить копытами и несся напролом.
Конь, в отличие от комика, не выдерживал глупости мадам. Видимо, потому, что ему не платили.
Но однажды в круглую голову мадам пришла совсем бредовая мысль. Она решила поставить «Вишневый сад».
Собственными силами и на русском.
В роли Раневской она видела себя, в роли Лопахина — своего мужа, банкира…
После этой новости Леви упал с лошади, не дожидаясь, пока она его понесет. И слугам, как они ни старались, не удалось его вновь забросить.
Беседу пришлось продолжать на земле.
— Мадам Штирмер, — пытался объяснить Леви, — ваш муж не говорит по — русски.
— У него русская душа, поверьте, — резонно возражала мадам.
Назавтра Монблан заслонили уже две фигуры — мадам и «русская душа».
— Приступаем к репетиции! — приказала мадам.
— На лошадях?! — ужаснулся Леви.
— Не знаю, — призналась она. — Как обычно приступают?
— Обычно без них, — признался он.
— Тогда начнем, — сказала она и натянула на голову несколько перепуганному банкиру замшелый картуз. — Как вам нравится мой Лопахин?…
После психбольницы Борис отдыхал недолго.
Он прогуливался в санатории, принадлежащем комитету Борща, занимался релаксацией, его массировали лучшие массажисты, с ним занимался известный психолог, который внушал ему, что он здоров, силен, молод.
Иногда ему делали иглоукалывание.
На третий день у него было ощущение, что в сумасшедшем доме он никогда и не бывал.
Однажды, во время подводного массажа в бассейне появился сияющий Борщ.
— Поздравляю, мой дорогой. Мир возмущен. Он протестует. Он негодует. Вы довольны?
— В общем, — протянул Борис.
— Не слышу энтузиазма в голосе, — он развернул газеты, — вы только взгляните, что пишет о вас иностранная пресса: «Великий актер в палате буйных», «Диссидент Сокол и психиатрический шприц», «Сокол на свободе», «Психическая охота за инакомыслящим», «Да здравствует Сокол»! А? Каково? У нас так пишут только о Ленине или об октябрьской революции. А у вас кислая рожа!
— Я хочу в тюрьму, — сказал Борис.
— Опять занудили. Успеете. Сначала дадите пресс — конференцию.
— Какую еще пресс — конференцию?
— Для иностранных корреспондентов крупнейших агенств печати, радио и телевидения.
— Зачем? Какого черта?!
