Михаил Жванецкий - Женщины
А духовку включил – сразу дым.
Там ещё ничего не было, а дым столбом. Гуся, говорит, тушил на Новый год.
– И как? – спрашиваю.
– Потушил – говорит. – Потушил.
А меня привлекал супом из авиаконверта горохового концентрата.
– Что ж, – я говорю, – вы такой дикий? Суп у вас пригорелый, и дымом из каждого угла.
– А, это… Сейчас встраним… Встраним!
Из туалета притащил дезодорант, вначале углы опрыскал, потом себя, потом меня, чтоб всё пахло одинаково.
Ну вы бы могли с этим гусем тушёным?
Я не говорю «лечь»… Не надо перебивать…
Меня этот запах пригорелой сирени…
У него и концентрат пригорел.
А он как пиджак снял… Господи!..
В двух галстуках оказался. Один на спине. Один на груди.
– Боже! – говорю. – Кто вас так?
Ну он забегал. Потом выпил и рассказывает.
Первый галстук надел и вспомнил, что не брился.
Задвинул его на спину, чтоб побриться.
Побрился, видит – без галстука…
Ну, достал из шкафа последний…
Хуже, что он свою наливочку предложил.
Он сам из чего-то гонит.
Дрожжи с кофием растворимым.
Потом туда, видимо, капает эту сирень.
Всё у него в этой сирени.
И суп.
И это кашне…
Ну он же его намотал.
Я ж после супа задерживаться не стала.
– Что же, – говорю, – вы его не постираете?
– Как же, это же, – говорит, – ангорская шерсть. Ещё от мамы.
Ему, наверное, лет шестьдесят… Я про кашне.
– Как же, – говорит, – его ж стирать нельзя.
– Конечно, – говорю, – теперь уже нельзя!
А джинсы эти с карманами накладными, по три кармана на штанине… Нижний у пола.
Очень, говорит, удобно. Купишь курицу, картошки, лука – руки, говорит, свободны.
Когда поели гороховый концентрат, он предложил раздеться…
Но я как представила, какой он там внутри…
И эта постель…
Она у него прямо возле стола.
Чтоб поел – и туда, или наоборот: оттуда, поел и опять туда.
Я у него спросила: «Что же ваша последняя жена вас ничему не научила?»
Он сказал, что она его научила обходиться без женщин…
– Что ж вы меня пригласили, если вы такой радостный и одинокий?..
– Да, – говорит, – как-то образ жизни надо менять.
– Так сначала меняйте, – говорю, – а потом приглашайте.
– Вы, – говорит, – мне очень понравились.
– И вы, – говорю, – мужчина ничего, только возле вас сильно много работать надо. Может, кому-нибудь это будет приятно. Пусть поработает, а я потом приду. Я не ревнивая.
«С женщинами что-то стало происходить…»
С женщинами что-то стало происходить.
1) Отхлынули.
2) Не держат слова.
3) Не обращают внимания.
4) Не заинтересованы.
5) Не влюбляются.
6) Впадают в грусть.
7) С каждым шагом выходящего мужчины становятся веселей.
8) Удержанию не подлежат.
9) Настроением не интересуются.
10) Здоровьем не проймёшь.
11) Семьёй не дорожат.
12) Деньги уходят вместе с ними.
13) Кому поручить концовку? Мне?.. Правительству?.. Народу?..
Тогда переведём в начало – с женщинами что-то стало происходить.
«Любовь страшна, загадочна, непредсказуема…»
Любовь страшна, загадочна, непредсказуема.
Она ужасна для того, кого бросают первым.
Почему они никогда не делают этого одновременно?
Вечная загадка, делающая эту игру смертельной.
«Я жду появления в России женщины около сорока пяти…»
Я жду появления в России женщины около сорока пяти, стройной, ухоженной, ненакрашенной, ироничной, насмешливой, независимой, с седой девичьей причёской.
Пусть курит, если ей это помогает.
Пусть будет чьей-то женой, если ей это не мешает.
Это неважно.
Её профессия, эрудиция второстепенны.
Но возраст – не меньше сорока.
И юмор, царапающая насмешка, непредсказуемость и ум.
Всё это не редкость.
Одно порождает другое.
Такая женщина – ценность.
Она возбуждает то, что не употребляется в сегодняшней России.
Ответный огонь, ум, честь, юмор и даже совесть, неприменимую ко времени, которое не знает, что это такое.
Как пунктуальность, твёрдость слова и прочее, что не имеет значения во время полового созревания целой страны.
Та, о которой речь, и услышит, и поймёт, и ответит, и научит, и, главное, ей есть что вспомнить.
Как и вам.
Какое чудесное минное поле для совместных прогулок!
В России такие были.
Отсюда они уехали, а там не появились.
Исчезновение
К тому, что в нашей стране исчезают отдельные люди, мы уже привыкли.
Но у нас внезапно исчезло целое поколение.
Мы делаем вид, что ничего не случилось.
Пропадают женщины.
Пропадают женщины после пятидесяти.
Они исчезли с экранов, они не ходят в кино, они не появляются в театрах. Они не ездят за границу.
Где они?
Их держат в больницах, в продовольственных лавках и на базарах, в квартирах.
Они беззащитны.
Они не выходят из дому.
Они исчезли.
Они не нужны.
Как инвалиды.
Целое поколение ушло из жизни, и никто не спрашивает, где оно.
Мы кричим: «Дети – наше будущее»!
Нет. Не дети… Они – наше будущее. Вот что с нами произойдёт.
Всю карьеру, всю рекламу мы строим на юных женских телах, и на этом мы потеряли миллионы светлых седых голов.
Почему?!
Как девицам не страшно? Это же их будущее прячется от глаз прохожих.
Много выпало на долю этих женщин.
Дикие очереди, безграмотные аборты, тесные сапоги, прожжённые рукавицы. И сейчас их снова затолкали глянцевые попки, фарфоровые ляжки, цветные стеклянные глаза.
Юное тело крупным шёпотом: «Неужели я этого не достойна?»
Ты-то достойна… Мы этого не достойны.
Мы достойны лучшего.
Мир мечты заполнили одноразовые женщины, которых меняют, как шприцы. Поддутые груди, накачанные губы, фабричные глаза. Всё это тривиально-виртуальное половое возбуждение, от которого рождается только визит к врачу.
Вы представляете стихи об этой любви?
Мы изгнали тех, кто даёт стиль, моду, вкус к красоте, изящной словесности, кто делает политиков, кто сохраняет жизнь мужей.
На них кричат в больницах:
– Вы кто – врач?
– Я не врач, – говорит она тихо. – Но я борюсь за жизнь своего мужа, больше некому в этой стране.
Они – эти женщины – сохраняют для нас наших гениев.
Потеряем их – уйдут и их мужья, люди конкретного результата.
Останутся трескучие бессмысленные политики и несколько олигархов, личная жизнь которых уже никого не интересует. Они её вручают в совершенно чужие руки. Вопрос только в том, станет ли иностранная медсестра за большие деньги временно любящей женой.
Конечно, в редкий и короткий период телевизионного полового возбуждения мы прощаем всё очаровательным ягодицам, даже их головки, их песенки, их всяческие бёдрышки, их гордость: «Мой муж тоже модель…»
Они правильно, они верно торопятся.
В тридцать лет останутся только ноги, в сорок – глаза, в сорок пять уплывёт талия, в пятьдесят всплывут отдельные авторши отдельных женских детективов, в пятьдесят пять – борцы за присутствие женщин в политике, а в шестьдесят исчезнут все.
Хотя именно эти, исчезнувшие, женщины создают королей и полководцев.
Они второй ряд в политике.
А второй ряд в политике – главный.
Они оценивают юмор, живопись, архитектуру и все сокровища мира, а значит, и оплачивают их через своих мужей.
Я этим летом на одном благотворительном концерте увидел их. Я увидел исчезнувшее в России племя, племя пожилых дам – стройных, красивых, в лёгких шубках и тонких туфлях. И их мужчин, чуть постарше.
Это была толпа 60—65—70—80—85-летних.
Они хохотали и аплодировали. Они танцевали и играли в карты.
Они заполняли огромный зал с раздвижной крышей.
Это были не олигархи, не министры, не короли.
Это были женщины, лица которых составляют герб Франции.
«Талант определить очень просто…»
Талант определить очень просто: вы смотрите, какая женщина возле него.
Возле Пушкина, Есенина, Высоцкого.
Потом вспоминаете, какая женщина была возле Брежнева, возле Хрущёва, возле Сталина.
Не было их у них. Всё у них было, а не было их у них.
Вот я и говорю: ты сам такой, какая женщина возле тебя.
Ты в её вкусе.
И когда твои друзья-юмористы в шутку целуют стул, на котором она сидела – в шутку, в шутку, в шутку, – и говорят: «Ну, ты даёшь! И где ты её нашёл?» – ты им говоришь: «Вот не надо врать, не надо похабничать, не надо говорить то, от чего детей выводят с дневного концерта, и народ выделит вам такую же».
Детка, вперёд!
Я читаю самого себя через четырнадцать лет.
Да, детка, говорю я себе.
Ты, как всегда, прав.
Это говорю я – тот же, но на четырнадцать лет старше.
Мне сейчас шестьдесят!
Я старше всех.
Я удивительно наивен.
Я катастрофически доверяю им.
А, входя в азарт, верю до конца.
А наказание всё страшнее.
А я уже дошёл до того, что вручаю им жизнь.
А они теряются, не знают, как распорядиться.
