Наринэ Абгарян - Манюня
— Агррррхххххх, — рычал папа, — агррррх!
Мы с сестрами малодушно отступили в нашу спальню и заперлись там, оставив маму на растерзание отцу.
Следующим утром, пока мы ехали забирать дядю Мишу и Маню, мама позвонила Ба и предупредила ее, что у папы неудачная прическа и лучше делать вид, что ничего не случилось.
— Ну что ты говоришь, Надя, и бровью не поведем, — заверила ее Ба.
Поэтому, когда мы подъехали к дому, все семейство в полной боевой готовности выстроилось вдоль забора — во главе отряда стояла Ба, рядом топтался дядя Миша с пайком на роту солдат. Отряд замыкала празднично одетая и немилосердно причесанная Маня. Семейство фальшиво улыбалось навстречу нашей машине и всячески делало вид, что не в курсе произошедшего.
— Твоя мать уже все им рассказала, — буркнул папа.
Когда он вылез из машины, чтобы помочь дяде Мише убрать вещи в багажник, у наших друзей вытянулись лица.
— Обкорнала-таки, — дипломатично заметил дядя Миша.
— Увы, мой бедный Йорик! Я знал его, Горацио… — расхохоталась Ба.
— Юрик-Йорик, — заплакал дядя Миша.
— Еще одно слово, и я уеду без тебя, понял? — вызверился на своего друга папа.
— Молчу-молчу, — дядя Миша утер слезы, — поехали.
Все семьдесят километров до города Красносельска мы с Маней пели. Раз двадцать прокрутили весь репертуар нашего хора — начиная с «Бухенвальдского набата» и заканчивая комитасовским «Крунком». Дядя Миша все семьдесят километров прохрапел в такт нашему пению. И только по окаменевшему затылку моего отца было видно, что пение наше ему осточертело.
Наконец он не выдержал:
— Девочки, вы помолчать хоть чуть-чуть можете?
— Нет, пап, — отрапортовала я, — если мы перестанем петь, нас мигом укачает.
— Я губную гармошку взяла, могу вам что-нибудь наиграть, — предложила Маня.
— Нет, только не это! — испугался папа. — Вот если бы вы просто немного помолчали, а то голова уже от вас гудит.
— Пусть поют, — проснулся дядя Миша и снова затрясся от смеха. — Я уже забыл, какая у тебя прическа!
— Ты думаешь, из Красносельска рейсовые автобусы не ходят в Ереван? — Папа выпучился на него. — Высажу!
— А что я, я ничего, я молчу.
Папа погладил себя по обкорнанному затылку и тяжело вздохнул.
— Обрастать небось месяц!
— Ты чего? Какой месяц! Как минимум три! У тебя же сзади не прическа, а фактически челка, притом очень короткая, — дядя Миша смеялся уже в голос. — И я таки тебе скажу, что анфас ты выглядишь даже выигрышнее, чем в профиль, бедный мой Йорик.
Мы с Маней покатились со смеху. Дядя Миша скорчился от хохота на переднем сиденье. Папа посмотрел на него, посмотрел на нас и тяжко вздохнул, папе было не до смеха. Дело в том, что у главного врача больницы, где работал папа, умерла теща. И в пятницу намечались похороны. И папе надо было успеть сегодня вернуться из Еревана домой, а завтра явиться на похороны.
Вот с такой прической на голове!
Через несколько минут мы въехали в город Красносельск. Красносельский район Армении издавна был насолен молоканами, сосланными сюда еще Екатериной II за отказ от православия. За прошедшие два века мало что изменилось в укладе их жизни — те же побеленные избы с резными ставнями, огромные хозяйства, патриархальный уклад жизни, неприятие спиртного и табака, отсутствие телевизионных антенн на крышах домов. Часто на улицах города можно было встретить людей в национальной одежде. Каждый раз, проезжая Красносельск, ты словно попадал в русскую народную сказку.
— Остановись где-нибудь, покурим, — попросил дядя Миша.
— Заедем на автовокзал, — предложил папа, — там можно и кофейку попить, и покурить, а то неудобно здесь, на виду у всех. Они же не одобряют курение.
Он припарковался возле низенького здания автовокзале!
— Посидите в машине, мы скоро, ладно?
— Ладно! — согласились мы. — Только вы нам принесите чего-нибудь сладенького.
— Возьмем вам бутылку лимонада «Буратино», — обещал дядя Миша.
— Ура! — обрадовались мы с Маней.
И принялись терпеливо дожидаться их возвращения. А чтобы ждать было не скучно, мы высунулись в окно машины и стали любоваться городом. Взглянули направо — стоял ряд белых домов с голубыми ставнями, взглянули налево — стоял ряд белых домов с зелеными ставнями.
— Красотаааа! — протянула я.
— Ага, — согласилась Манька, — ой, смотри, Аленушка!
— Где? — Я вытянула шею и увидела девочку, которая шла в нашу сторону. Девочка была в длинном белом платье и кружевном платочке, поверх платья она повязала узорчатый тюлевый фартук с оборкой понизу, на ногах у нее были светленькие туфельки.
Мы с Маней, высунувшись из окна, во все глаза наблюдали за ней. Аленушка под напором наших взглядов сбавила ход, а потом и вовсе остановилась шагах в пяти от машины. Постояла в нерешительности, потом повернулась к нам спиной. Мы ахнули — у нее оказалась длинная, пышная, необычайно красивого медового оттенка коса.
— Ух ты! — выдохнули мы. — Вот это волосыыыы!
— Девоооочкааааа, — позвала я.
Девочка не шелохнулась.
— Боится нас, что ли, — воинственно шмыгнула носом Манька.
— Наверное, — шепнула я.
— Аленушкааааа, — тоненьким голосом позвала Маня, — Алйоооооо-нуш-каааааа!
Девочка дернула плечом, но не сдвинулась с места, только привычным движением поправила платочек на голове.
— Аленушкааааа, — позвали мы, — девочка, ты Аленушка или кто?
Девочка обернулась. Посмотрела на нас с любопытством. Промолчала.
— Может, она глухая? Или немая? — Манька высунулась в окно машины так далеко, что чуть не выпала, — я еле успела вцепиться в ремень брюк и удержала ее на весу.
— Осторожнее — зашипела я.
Манька вползла обратно в машину. От прилизанной утренней прически не осталось и следа — волос у моей подруги немилосердно кучерявился, надо лбом развевался боевой чубчик.
— Ня! — вдруг сказала девочка. — Я ня Аленушка, я Варя!
— Варя? — Мы вылезли из машины и подошли к девочке. — А как тогда тебя ласково называют? Варежка, что ли?
— Сами вы варежки, — обиделась девочка, — а меня мамка Варечкой кличет.
Мы какое-то время молча изучали друг друга.
— «Ну погоди!» любишь? — Я решила продолжить светский разговор.
— А чтой это? — удивилась девочка.
— Ну, это мультик такой, неужели ни разу не видела? По телевизору часто показывают.
— Ня, — покачала головой девочка, — нам пресвитер ня велит смотреть телевизор. Говорит — это грех.
— Какой грех? — Мы чуть не задохнулись от возмущения. — Почему не велят телевизор смотреть? И кто этот… свитер?
— Ня свитер, а пресвитер, — рассердилась девочка, — вы что, совсем ничего ня знаете?
— Совсем ничего, — радостно закивали мы, — совершенно ничегошеньки. Мы тупые!
— То-то я гляжу! — не удивилась Варя. Она смотрела на нас своими большими васильковыми глазами и думала о чем-то своем. — Ладно, я пойду, — вымолвила милостиво.
— Иди, — согласились мы, — а чего ты в косыночке ходишь?
— Так положено, — сказала девочка, — так молокане ходют. Пойду брата искать, а то я яму шумела, а он ня отклякается. До свиданьица вам!
— До свиданья, — попрощались мы с Маней и поплелись к машине. Мы были заинтригованы и даже напуганы. Нам было непонятно, как можно не смотреть телевизор и ходить с косыночкой на голове.
— Бедненькая, — решили мы.
А потом вернулись папа и дядя Миша, принесли нам обещанный лимонад, и мы поехали дальше, в сторону озера Севан, и дядя Миша смешно рассказывал, как весь автовокзал оборачивался на папину прическу, а буфетчица не хотела брать деньги за кофе, все смотрела на отца и называла его «бядовой головушкой».
Часам к двенадцати мы уже были в Ереване. Сначала завезли Дядьмишин агрегат в НИИ математических машин, а потом поехали на прием к Самвелу Петросовичу.
— Ты зайди к нему первым, пусть он привыкнет к твоему виду, а мы с девочками в приемной посидим, — сказал отцу дядя Миша.
Мы терпеливо переждали в коридоре взрыв истерического хохота, которым Самвел Петросович встретил моего отца.
— Хочешь, я тебя отправлю к своему парикмахеру? Может, он чего-нибудь придумает? — всхлипывал он на все отделение.
— Не надо, — отнекивался отец, — я дома к своему парикмахеру схожу.
— Дааааа, — подмигнул нам дядя Миша, — неймется ему, все домой тянет, можно подумать, домашний парикмахер уже не сделал свое черное дело!
А потом вышла прехорошенькая медсестра и пригласила нас с Маней в кабинет для осмотра.
— А вы пока посидите в коридоре, — улыбнулась она дяде Мише.
— Если только вы потом обещаете и меня посмотреть, — расцвел дядя Миша.
— Папа, — Маня укоризненно посмотрела на отца, — я все Ба расскажу.
