Ярослав Гашек - Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны. Часть вторая

Это был самый фешенебельный публичный дом в городе, куда не имели доступа нижние чины и вольноопределяющиеся, ходившие в «Розовый дом». Его зеленые огни также были видны из будки фотографа. Такого рода разграничение по чинам сохранилось и на фронте, когда монархия не могла, уже помочь своему войску ни чем иным, кроме походных борделей при штабах бригад, называвшихся «пуфами». Таким образом существовали императорские офицерские пуфы, императорские унтер-офицерские пуфы и императорские пуфы для рядовых.

Мост на Литаве сиял огнями. С другой стороны Литавы сияли огнями Кираль-Хида, Цислайтания и Транслайтания[67]. В обоих городах, из которых один был венгерским, а другой — австрийским, играли цыганские капеллы, пели, пили. Кафе и рестораны были ярко освещены. Местная буржуазия и чиновничество водили с собой в кафе и рестораны своих жен и взрослых дочерей, и весь мост на Литаве, Bruck an der Leite, равно как и Кираль-Хида представляли собой не что иное, как один сплошной огромный бордель.

В одном из офицерских бараков в лагере Швейк поджидал своего поручика Лукаша, который пошел вечером в театр и до сих пор, еще не возвращался. Швейк сидел на постланной постели поручика, а напротив. на столе, сидел денщик майора Венцеля.

Майор Венцель вернулся с фронта назад в полк, после того как в Сербии, на Дрине, блестяще доказал свою бездарность. Ходили слухи, что он приказал разобрать и уничтожить понтонный мост, прежде чем половина его батальона перебралась на другую сторону реки. В настоящее время он был назначен начальником военного стрельбища в Кираль-Хиде и помимо того исполнял какие-то функции в хозяйстве военного лагеря. Среди офицеров поговаривали, что теперь майор Венцель поправит свои дела. Комнаты Лукаша и Венцеля выходили на ту же лестницу.

Денщик майора Венцеля, Микулашек, невзрачный, изрытый оспой паренек, раскачивал ногами и ругался:

— Что бы это могло означать, что старый чорт не идет и не идет. Интересно бы знать, где этот хрыч целую ночь шатается? Мог бы по крайней мере оставить мне ключ от квартиры. Я бы завалился на постель и бутылочку бы раскупорил. У нас там вина уйма.

— Он, говорят, ворует, — проронил Швейк, развязно раскуривая папиросу своего поручика, так как тот запретил ему курить в комнате трубку. — Ты-то, небось, должен знать, откуда у вас вино.

— Куда прикажет, туда и хожу, — тонким голоском сказал Микулашек. — Напишет требование на вино для лазарета, а я получу и домой принесу.

— А если бы он тебе приказал обокрасть полковую казну, ты бы тоже это сделал? Здесь-то ты расходишься, а перед ним дрожишь, как осиновый лист.

Микулашек заморгал своими маленькими глазами:

— Это мы бы еще подумали.

— Нечего тут думать, сопля ты этакая! — прикрикнул на него Швейк, но мигом осекся.

Открылась дверь, и вошел поручик. Лукаш. Поручик был в приподнятом настроении, что нетрудно было заметить по его надетой задом наперед фуражке.

Микулашек так перепугался, что позабыл соскочить со стола, и сидя отдавал честь, ко всему этому еще забыв, что на нем не было фуражки.

— Имею честь доложить, что во вверенном мне помещении все в полном порядке, — отрапортовал Швейк, вытянувшись во фронт по всем правилам, но с торчавшей во рту папиросой.

Поручик Лукаш не обратил на Швейка никакого внимания и направился прямо к Микулашеку, который с вытаращенными глазами следил за каждым движением поручика и попрежнему отдавал честь, сидя на столе.

— Поручик Лукаш, — представился поручик, подходя к Микулашеку не совсем твердым шагом. — А ваша как фамилия?

Микулашек онемел. Лукаш пододвинул себе стул, уселся против Микулашека и, глядя на него снизу вверх, сказал:

— Швейк, достаньте-ка из чемодана револьвер.

Пока Швейк рылся в чемодане, Микулашек не проронил ни слова и только с ужасом уставился на поручика. Если бы он был в состоянии заметить, что сидит на столе, то ему пришлось бы растеряться еще более, так как его ноги касались колен сидевшего напротив поручика.

— Как зовут, я вас спрашиваю?! — кричал поручик снизу вверх на Микулашека.

Но тот молчал. Как он объяснил позднее, на него нашел при внезапном приходе Лукаша какой-то столбняк. Он хотел соскочить со стола, но не мог, хотел ответить — и не мог, хотел перестать отдавать честь, но не был в состоянии этого сделать.

— Осмелюсь доложить, господин поручик, — раздался голос Швейка. — Револьвер не заряжен.

— Так зарядите его.

— Осмелюсь доложить, господин поручик, патронов нет, и его будет трудновато снять со стола. С вашего разрешения, господин поручик, это Микулашек — денщик господина майора Венцеля. У него всегда, как только увидит кого-нибудь из господ офицеров, язык отнимается. Он вообще стесняется говорить. Совсем забитый ребенок, так сказать. Одним словом, — сопля. Господин майор Венцель заставляет его стоять на лестнице, а сам уходит в город. Вот он и шатается, как побирушка, по всем денщикам. Главное, была бы причина чего пугаться, а ведь он, собственно, ничего такого не натворил.

Швейк плюнул; в его тоне была слышна крайняя степень презрения к трусости денщика майора Венцеля и к его неумению держаться по-военному.

— С вашего разрешения, — продолжал Швейк, — я его нюхну.

Швейк стащил со стола Микулашека, не перестававшего глупо таращить глаза на поручика, поставил его на пол и обнюхал его штаны.

— Пока еще нет, — доложил он, — но уже начинает. Прикажите его выбросить?

— Выбросьте его, Швейк.

Швейк вывел трясущегося Микулашека на лестницу, закрыл за собой дверь и сказал ему:

— Вот, видишь, дурачина, я тебя спас от смерти. Когда вернется господин майор Венцель, смотри, принеси мне за это потихоньку бутылочку вина. Кроме шуток. Я тебе спас жизнь. Когда мой поручик надерется, с ним шутки плохи. В таких случаях один только я могу с ним сладить и никто другой.

— Я… — начал было Микулашек.

— Ж… ты, — презрительно оборвал его Швейк. — Сядь на пороге и жди, пока придет твой майор Венцель.

— Ну, слава богу, что вы наконец вернулись, — встретил Швейка поручик Лукаш. — Мне нужно с вами поговорить. Да не вытягивайтесь так по-дурацки во фронт. Садитесь-ка, Швейк, и бросьте ваше «слушаюсь». Молчите и слушайте внимательно. Знаете, где в Кираль-Хиде находится Шопроньская улица? Да бросьте вы ваше: «осмелюсь доложить, не знаю, господин поручик». Не знаете, так скажите «не знаю» — и баста! Запишите-ка себе на бумажке: Шопроньская улица, № 16. В том же доме внизу торговля железом. Знаете, что такое торговля железом?.. Чорт возьми, не говорите «осмелюсь доложить!» Скажите «знаю» или «не знаю». Итак, знаете, что такое торговля железом? Знаете — отлично Эта торговля принадлежит одному венгру по фамилии Каконь. Знаете, что такое венгр?.. А чор-р-т! Знаете или не знаете?!. Знаете — отлично. Над магазином находится квартира, и он там живет, слыхали? Не слыхали, чорт побери, так я вам говорю, что он там живет! Поняли? Поняли, отлично. А если бы не поняли, я бы вас посадил на гауптвахту. Записали, что фамилия этого субъекта Каконь? Хорошо. Итак, завтра утром, часов этак в десять вы отправьтесь в город, разыщите этот дом, подымитесь во второй этаж в передадите госпоже Каконь вот это письмо:

Поручик Лукаш развернул бумажник и протянул, зевая, Швейку белый запечатанный конверт, на котором не было никакого адреса.

— Вещь чрезвычайно важная, Швейк, — наставлял его поручик. — Осторожность никогда не бывает излишней, а потому, как видите, на конверте нет адреса. Всецело полагаюсь на вас и уверен, что вы доставите письмо в полном порядке. Да запишите себе еще, что эту даму зовут Этелька. Запишите: госпожа Этелька Каконь. Имейте в виду, что письмо это вы должны передать ей секретно и во что бы то ни стало. Подождите ответа. Там в письме написано, что вы подождете ответа. Что вы хотели сказать?

— А если мне ответа не дадут, господин поручик, что тогда делать?

— Скажите, что должны во что бы то ни стало получить ответ, — сказал поручик, снова, зевнув во весь рот. — Ну я пойду спать, сегодня я здорово устал. Сколько было выпито! После так проведенного вечера и ночи каждый устанет.

Поручик Лукаш не имел первоначально намерения где-либо задерживаться. К вечеру он пошел из лагеря в город, намереваясь лишь пойти в венгерский театр в Кираль-Хиде, где давали какую-то венгерскую оперетку. Первые роли там играли толстые артистки-еврейки, обладавшие тем громадным достоинством, что во время танца они подкидывали ноги выше головы и не носили ни трико, ни панталон, а для вящей приманки господ офицеров выбривали себе волосы на теле, как татарки. Галерка этого зрелища, естественно, была лишена, но тем большее удовольствие оно доставляло сидящим в партере артиллерийским офицерам, которые, чтобы не упустить ни одной детали из открывающихся перед ними красот, брали с собой в театр полевые бинокли.